Отечественная война 2012 года. Человек технозойской эры - Александр Тюрин

– И вот ты мечешься то туда, то сюда по фронтам осчастливливания человечества. Ты нигде не успеваешь, тебе не хватает денег и прочих нужных вещей, все валится из рук, бардак и хаос сжирают твои достижения, прежде чем ты успеваешь их закрепить. Ты не можешь работать и не можешь отдыхать, ты ведь считаешь, что твое великое дело не простит тебе отлучки. Жена бежит от тебя, как от разверстой помойки. В твоей голове от отчаяния постоянно стучит: «Да пропади оно пропадом», и ты с шизофреническим ужасом ощущаешь, что твои мысли становятся бесами, которые разрушают все, что осталось от твоего дела. Вдобавок рушится твоя страна, о которой ты просто забыл, ты не помнил о ней, когда она нуждалась в твоей помощи. Страна, которая дала тебе язык, мысль и жизнь...

– Ты про какую страну, господин Грамматиков? – В глазах у Нины появился стальной амрашевский блеск, характерный при реакции на идеологическую крамолу. Жалеть о той стране, в которой я вырос, не принято среди амрашей и брутов. Может, она все же нормальный зомби? Промытая микотоксинами амигдала, цифровой код в мемоцитовых бляшках, аналоговый код в неокортексе и гиппокампе, плюс некоторый макияж из стандартной молодежной вольности поверх основных психопрограмм – чтобы поведение выглядело натуральным.

– Да не важно какой, я фигурально.

– Ага, понятно, ты о Нигерии... Но у тебя же все сладилось и покрылось шоколадом, ты победил свой хаос.

– Да, у меня лично все замечательно, но кто-то лижет чужие задницы с утра до вечера, чтобы заработать на полкило синтетической колбасы для своих ребятишек, кого-то тащат на живодерню в Элизиум, а он мычит, упирается... Да, мы – богатенькие, крутые, с хорошим IQ, мы знаем всему цену, у нас куча дорогих вещей, но мы не нужны миру. Да, мы воздвигли лестницу в небо, но сами остались карликами. Все наши мысли и чувства, все наше сознание – просто тонкая-претонкая пленочка между тем Богом, что снаружи, и тем Богом, что внутри. И тем не менее мы возомнили себя расой хозяев, которая пытается ощупать жирными пальцами все высоты и глубины, а затем поиметь их или продать.

Остановись, говорил я себе, ты вполне, может быть, разговариваешь с амрашкой, которая есть пакет программ, но даже затормозить себя не мог. Меня ведь никто не слушал последние пять лет...

– Но мы же сами создали такие чудесные вещи и мы справедливо гордимся этим.

– Мы их не создали, Нинуля, мы их просто собрали по тем инструкциям, которые прилагаются к каждому атому. И мы этими вещами пока владеем. Но чудесные вещи, состоящие из умных молекул и программируемых квантовых точек, уже не нуждаются в нас, в ладно скроенных джентльменах, в хозяевах и героях. Вещи давно уже живут и развиваются сами по себе, пользуясь общим резервуаром кода. В них больше Бога, чем в нас. Вещам не нужен кайф, у них нет самомнения, гордыни, поэтому они развиваются в отличие от нас. Они в любой момент могут оторваться от нас и пойти своим путем, потому что видят свет лучше, чем мы.

– Ты про техносингулярность? – спросила Нина, и я увидел в ее глазах внимательного и вдумчивого наблюдателя. – На левых сайтах ходит информашка, что первая ее волна уже прошла и существуют полностью самостоятельные, однако скрытые на наноуровне технические системы, о которых мы даже не подозреваем. Кое-где я видела названия «техножизнь» и «технозоиды». Эти самые технозоиды – то ли маленькие, вроде бактерий и вирусов, то ли большие, настоящие сверхорганизмы, которые распределены по всей материи и способны подстраивать реальность под себя. Даже Огастес Октавио со своим Technolife Act как бы приглашает интеллектуальную техножизнь выйти из подполья. Только я в нее не верю. Она, может, и существует, как существует, к примеру, звезда Бетельгейзе – только нам незачем общаться. У нас нет общего языка, общих тем и чувств.

– А в меня веришь, Нина?

Макарова-Нильсен явно растерялась. Я понял, что активно пользуюсь кредитом доверия, если точнее, кредитом власти, которым располагает каждый большой упырь типа миллиардера. А без него я не смог бы ни уговорить, ни заинтересовать ее. Она постучала бы пальцем по моей голове и свалила бы навсегда.

– В тебя? Но ты же не техносингулярность... ты лучше.

– Наверное, мне уже надо помолчать, ведь я плохой собеседник для светской барышни. Хотя, может, ты когда-нибудь вспомнишь наш треп. Возможно, ты будешь разочарована подарками цивилизации, тогда вот и соприкоснутся внешняя и внутренняя бесконечности, и тонкая прослойка неведения в момент испарится, будто ее и не было. Бесконечность плюс бесконечность равняется сама понимаешь чему. И тогда общайся с жизнью сколько хочешь, с технической и естественной, твори вместе с ней, летай, ныряй с ней. И никакой Октавио со своими актами тебе не понадобится.

– Пошли ко мне, посидим, – шепнула Нина, давая мне возможность закрыть по-быстрому дверку, из которой лезли мои инфантильные мечты, никак не соответствующие статусу хозяина больших-пребольших капиталов.

У нее, в каюте-люкс, техночудес было больше, чем во всех трущобах от Загородного проспекта до Лиговки.

В кадке – престижная пальмочка, формой напоминающая вешалку; на ней растут разные штуки от бананов до фиников. Дисплей на кадке сообщает, какое настроение сейчас у пальмочки и хочет ли она попить. Однако же это не наноплантовая конструкция, а чудо дизайнерской генетики, что куда ценнее.

И не какой-нибудь робот расхаживает здесь, а почти природная кошка со светящейся шерстью, которая выдает настоящую цветомузыку. Наверное, это тварь с трансляцией генетического кода по последнему слову техники. По генам прыгают дрессированные рибосомы, а транспортные РНК подтаскивают материал для светодиодов. Вообще-то я до сих пор дрожу, вспоминая когти сиамца, принадлежащего моей женушке, но каютная тварь, по счастью, была сытая и сонная.

Ноги топчут мягкий живой ковер, из которого бурно растет шерсть, потому что натуральные фолликулы встроены в нанопластиковый питающий каркас. Шерсть встает дыбом при появлении нового человека, но потом снова ложится гладко. Если его гладишь, он слегка вибрирует, как бы от удовольствия.

В клетке биомех-птица, которая кормит свой репликат; заталкивает биомеху-птенчику в клювик настоящих мух. Насекомые ползают по липкой питательной массе, в силах жрать, но не в силах улететь.

Техманн-арапчонок внес ведерко с шампанским. Натуральное. Из погребков той самой Шампани, как пить дать. Из бара выехали на тележке и другие древние благородные напитки. У тележки были квазиживые руки официанта, готовые налить и обслужить.

– Sie wuenschen? – спросила тележка почему-то на кельнерском немецком.

– Только не шампанское, это ж пьют аристократки с дряблыми задницами и подростки, любящие икать.

В руке у меня оказалась стопка с «Московской», ну наконец-то. Один всего глоток и живительная жидкость превратила мои жилы из лапши в тугой пучок. Я подхватил валяющуюся на полу помаду и в три движения изобразил Нину в профиль на первой попавшейся поверхности. Первой попавшейся поверхностью оказалось мерцающее звездными отбликами стекло иллюминатора.

– Ты – нестандартный, в смысле, не джентльмен, – сказала Нина, которая не отказалась от шампанского. – Ты не так думаешь и не так говоришь, как они. Я давно знаю весь набор фраз, который произносят джентльмены. Они для того и произносят эти фразы на английском, чтобы было не стыдно говорить одними штампами... Кстати, ни в одной из биографий мистера Грамматикова не сказано, что он отлично умеет рисовать. Я даже не знаю, зачем ты взялся ему подражать.

«Упс, вот так облом. Это как, мне ее задушить сейчас, что ли?» И никакой мысли в голове умнее, чем эта.

– Я?

– Подражать, конечно, модно и вполне безопасно, соблюдай только десять идентификационных различий. Я еще понимаю, стать двойником Эйнштейна или Ван Гога, ходить с высунутым языком и резать себе уши. Но имитировать миллиардера – как-то примитивно. А ты ведь не примитив, совсем наоборот.

Вот и пошла вся Мирина работа насмарку. Первый же вдумчивый зритель сказал: «Не верю».

– Нина, с чего ты взяла, что это я ему подражаю? Ты видела какого-нибудь Грамматикова, помимо меня?

– Да.

– Я не имею в виду мимоида.

– Да. То есть нет... На присуждении премии «Кочегар свободы», он был на трибуне... Наверное, был. Я точно не знаю, при нынешней-то технике виртуализации... В любом случае я тебя не сдам.

Я заглотил сразу две стопки от страха. Водка с благородным именем, столь отличающаяся от дристогонных средств, которые потребляем мы с товарищами, поплыла по жилам. А может, и в самом деле не сдаст, тогда и душить ее не обязательно. За двумя стопками последовала по «закону магических чисел» и третья. От восхищения перед напитком и приема на голодный желудок я элементарно «поплыл». Поплыл и расслабился. И увидел в Нине не представительницу враждебного класса, которая может заложить меня в любой момент, а девушку. Собственно, девушку я в ней и до этого видел, но сейчас разглядел примерно такую, с какой я стал мужиком однажды в студеную зимнюю пору в женском общежитии Балтийского завода. Правда, пили мы тогда не водку, а бормотуху в больших количествах, отчего я, собственно, и не заметил момент «производства в мужчины».