Политэкономия войны. Заговор Европы - Василий Васильевич Галин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Японский кабинет министров во главе с К. Хиранума, являвшимся сторонником совместной японо-германской войны против СССР, был вынужден 28 августа 1939 г. подать в отставку1138. А 13 апреля 1941 г., несмотря на то, что Япония была одним из инициаторов Антикоминтерновского пакта, СССР и Япония подписали пакт о нейтралитете, что исключило для СССР войну на два фронта.
Против пакта яростно выступили США. Американский посол в СССР Штейнгардт утверждал, что этот договор был направлен против Соединенных Штатов1139. Д. Данн заявлял, что соглашение «подготовило почву для продвижения Японии на юг к широким запасам сырья… и к конфликту с Соединенными Штатами»1140. «В своей… политике в отношении СССР, — писал в то время советник посольства СССР в США А. Громыко, — Ампра (американское правительство) применяло методы экономического нажима»1141. Торговля с СССР была свернута, госдеп США 7 июня ввел ограничения на свободу передвижения советских представителей в США1142. 10 июня были объявлены персонами нон грата два представителя советского посольства в Вашингтоне. Тем не менее Д. Данн остался неудовлетворен масштабами антисоветских репрессий со стороны администрации Рузвельта1143. Штейнгардт вообще заподозрил, что между Москвой и Вашингтоном имеется какая-то дополнительная связь, о которой он не информирован1144.
Исторические предпосылки позиции Москвы в отношении Пакта
Идеологические разногласия между странами Запада и СССР могут создать ощущение, что именно большевизм служил основным препятствием для объединения Европы в борьбе против надвигавшейся военной угрозы. Однако за антисоветизмом стояли еще более глубокие движущие силы истории, которые всего четверть века назад привели к Первой мировой войне, когда большевики существовали разве что в зародыше.
Великий князь Александр Михайлович, присутствовавший на мирной конференции, знаменовавшей окончание Первой мировой, писал о своих впечатлениях: «Уполномоченные 27 наций, собравшиеся в Версале… Глядя на знакомые лица, я понял, что перемирие уже вызвало пробуждение самых эгоистических инстинктов: основы вечного мира вырабатывались теми же государственными людьми, которые были виновниками мировой войны. Спектакль принимал зловещий характер даже для видавших виды дипломатов. Бросалась в глаза фигура Артура Бальфура… Вот и я, — казалось, говорила его капризная усмешка. — Я готов принять участие в мирной конференции в обществе всех этих старых лисиц, которые сделали все от них зависящее, чтобы поощрить мировую бойню[59]. В общем, ничего не изменилось под солнцем, несмотря на уверения газетных публицистов… За исключением американской делегации, состоявшей из весьма неопытных и неловких людей… все остальные делегаты были виновниками преступления 1914 года»1145.
В те годы, накануне Первой мировой, в британской европейской практике царила та же политика «умиротворения». Она не была изобретением Чемберлена, ее во время череды Балканских войн использовал предшественник премьер-министра, министр иностранных дел Э. Грэй. Несмотря на неоднократные предложения Николая II, правительство Англии категорически отказывалось остановить продвижение Австо-Венгрии на Восток. Наоборот, все усилия англофранцузской дипломатии были направлены на ослабление русского влияния на Балканах и на потакание Австро-Венгрии. Первая мировая война, по мнению многих, в том числе и Пуанкаре, во многом стала следствием именно политики «умиротворения» Э. Грэя. Б. Такман описывала эту политику следующим образом: «Находясь в течение восьми лет на посту министра иностранных дел в тот период, когда, по выражению Бюлова, «боснийские» кризисы следовали один за другим, Грэй достиг совершенства в манере речи, которая не содержала почти никакого смысла»1146.
Министр иностранных дел России Сазонов накануне Первой мировой полагал, что: «При нынешнем обороте дел первостепенное значение приобретает то положение, которое займет Англия. Пока есть еще возможность предотвратить европейскую войну… К сожалению, по имеющимся у нас сведениям, Австрия накануне своего выступления в Белграде считала себя вправе надеяться, что ее требования не встретят со стороны Англии возражений, и этим расчетом до известной степени было обусловлено ее решение»1147. С русским министром был полностью солидарен французский президент. Английский посол во Франции 30 июля доносил: «Президент… убежден, что мир между державами находится в руках Великобритании… Если бы разразилась всеобщая война на континенте, Англия неминуемо была бы в нее вовлечена ради сохранения своих же жизненных интересов. Заявление о ее намерении поддержать Францию, которая искренне желает сохранения мира, несомненно, удержит Германию от стремления к войне»1148. 31 июля 1914 г. Пуанкаре лично обратился с письмом к английскому королю Георгу V: «Если бы Германия имела уверенность, что английское правительство не вмешается в конфликт, в который вовлечена Франция, война была бы неизбежна, и наоборот, если бы Германия была уверена, что entente Cordiale было бы подтверждено в худшем случае совместным выступ — лением Англии и Франции на поле сражения, это явилось бы большой гарантией того, что мир не будет нарушен»1149. Сам Вильгельм заявлял, что: «Одного слова от Англии было бы достаточно, чтобы предотвратить войну»1150.
Но вот война началась. «Неплохо бы напомнить, — отмечал в конце 1939 г. Р. Анситтарт, тогдашний главный советник по дипломатическим вопросам Форин оффиса, — что в последней войне, из которой мы едва смогли выкарабкаться… У Франции не было ни единого шанса выжить, если бы не Восточный фронт. Да и то она едва могла избежать разгрома» (курсив в оригинале)1151. У Черчилль подтверждал, в Первой мировой западные союзники смогли продержаться три года только потому, что огромная армия царя сковывала немцев на востоке1152.
А что же сами союзники? По словам А. Деникина, они «отнеслись с жестоким, циничным эгоизмом к судьбам России…». Позже генерал добавлял: «обоюдная государственная польза требовала от союзников не самопожертвования (этот банальный, с точки зрения Европы, альтруизм был похоронен давно на полях Восточной Пруссии и Галиции в русских братских могилах); она требовала некоторой жертвы. Конъюнктура безнадежная. До такой моральной высоты психология европейских государственных деятелей и практика союзной дипломатии подняться не могли»1153. «В толще армии и в глубинах народа широко всходила мысль, — вспоминал Головин, — что будто бы война нам была ловко навязана союзниками, желавшими руками России ослабить Германию. Автору часто приходилось слышать начиная с зимы 1915/16 года циркулировавшую среди солдатской массы фразу: «Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата»1154. Этим настроениям были подвержены не только солдаты, как вспоминал бывший военный министр Сухомлинов: «лозунг мира с немцами и войны с «капиталом согласия» становился среди молодого корпуса офицеров все популярнее, так как очевидная эксплуатация России Антантой, несомненное использование русского солдата исключительно как пушечного мяса… Это было проклятие,
