Отечественная война 2012 года. Человек технозойской эры. - Александр Тюрин

Этот мистер Зайтсеф из амрашей, хотя и свежеиспеченный. Произношение у него шибко стандартное, «гипноз-инглиш» явно через нейроинтерфейс получен.

— А у меня мама была капитаном, правда милиции, — отозвался я. Внутреннее напряжение дало о себе знать хрипотцой в голосе.

Старпом испытующе посмотрел на девицу, а девица хитро посмотрела на него. Они, между прочим, особыми взглядами обменялись, может, заподозрили чего. Ой, страшно, потекли молекулы ужаса, как бы наносенсоры не почуяли.

— Миша, у тебя скоро вахта, надо ж еще побриться, подмыться, — сказала Нина в стиле подходящем для общения с близким другом.

— У меня рука не дотягивается, не потрешь ли спинку? — предложил старпом Зайтсеф в еще более дружеском стиле, неслышно сообщая мне: «Ты хоть и важняк, но девка-то, в общем, моя».

— Катись, жестянка, — закруглилась Макарова-Нильсен на русском и повернулась ко мне. А старпом щелкнул каблуками и отвалил. Столько нервов попортил, гад…

— Итак, я вас заарканила, куда теперь тащить? — невинным голосом поинтересовалась Макарова-Нильсен.

Вот напасть. И что мне в кампании с этой девицей делать? В кармане ни РУБЛЕй, ни кредитных карт. Подпольщики — такие жмоты. И при этом я как бы миллиардер. Надо хоть пальцы веером растопырить и изображать понты.

— Куда-куда, рестораны надоели, гольф и казино тоже… тащите на космос посмотреть, на прогулочную палубу, — вовремя пришло мне в голову…

Космос был как всегда на высоте, ведь его не могли испортить не мусор, ни смог. Из рук робофициантки своевременно возник бесплатный коктейль. Я размягчился и, наконец, смог обозреть все стандартные космические красоты. Тут и дифракция света в кольцах Великого Змея, и голубой затянутый облачной вуалью арбуз Земли, и терминатор, наползающий чернильной кляксой на беззаботные Францию с Италией, и оранжевая клякса солетты, и яркие факелы патрульных бомберов, и веселые брызги космических островов, и бесконечная россыпь звезд, превращающаяся в яркий туман. А ближе ко второму кольцу Змея — сферический Дримлэнд, который вот-вот должен достроиться и войти в эксплуатацию. «Страна грёз» была окружена аурой из нанокристаллов, в которой вспыхивали задорные рекламные лозунги. Я даже различил надпись «Интеллектуальный презерватив Нана — лучший путеводитель в ближнем космосе». Ладно, мне и без рекламы известно, что Змей есть высочайшее достижение человеческой мысли и инженерного искусства. Да только ли человеческой? Может, еще и античеловеческой? Великий Змей, обвивший Землю, является по совместительству и Великой Пиявкой. Как иначе еще объяснять, что ему становится все лучше и веселее, в то время как мне и нашей «транснациональной корпорации», занимающейся сбором стеклотары, все хреновее.

— Scientia atque virtute malorum angelorum magicae artes exorcentur [30],- заметил я спутнице, удержав при себе недовольство ходом мирового процесса.

— Да вы еще спец в латыни! Какой вы многогранный! — воскликнула девушка, готовая восхищаться любым словам «многогранного» человека. Главное, чтобы она не переусердствовала, а то нам обоим станет неловко.

— Какой там спец. Вот Аверинцев был, и другие настоящие таланты. А я просто уважаю исчезнувшие языки.

«К ним скоро будет добавлен и русский, не зря „Амраш“ так старался».

— Да, я читала в светской хронике вашу биографию. Вы — Идеальный Мужчина. Тем более идеальный, что сделали себя из далеко не лучшего материала.

Пока что Макарова-Нильсен добросовестно принимает меня за этого оборотня Грамматикова. Безусловно в газетах можно найти его биографию, у каждого, так сказать, человека она должна иметься. Но, должно быть, оборотень выдал мою биографию в причесанном виде, про пищевой институт там едва ли полслова. Может, сказать девчонке, что я еще создал первую программу машинного перевода с русского на латынь и обратно. Стоп, я же не напрашиваюсь на лесть и незамысловатое восхищение? Или напрашиваюсь? Я, наверное, подсознательно хочу скомпенсировать слова своей женушки, которая объясняла мои бескорыстные изыскания проявлениями лакунарного слабоумия. У меня в подкорке таких «объяснений» накопился, наверное, целый пуд.

— А давайте, Нина, на ты. Я, кстати, не идеальный, я — бесконечный. «Не зри внешняя моя, но воззри внутренняя моя», как говаривали незаслуженно забытые предки. Я люблю смотреть в бесконечность, например в глубину космоса, потому что и бесконечность в этот момент смотрит в меня. Abissus abyssum invocat [31].

«Да заткнись ты со своими пословицами, — сказал я сам себе. — Ты словно хочешь доказать господину оборотню, что он еще хуже знает древние языки».

— А я при общении с бездной чувствую свою крохотность и незаметность на карте мира. — Нина совсем по-девчоночьи надула губки.

— Крохотность сливается с бесконечностью, потому что всё идет по кругу… Я вот когда-то думал, что стану великим, в смысле, не персонажем светской хроники, а никому не известным героем, ответственным за судьбы всего мира. Дескать, пребывая инкогнито для широкой публики и прессы, оставаясь затворником, отшельником и столпником, натворю великих дел. Например, напишу интеллектуальную программу, способную распознавать и переводить любую речь, даже мысленную, чтобы не осталось на свете молчаливых, непонятых и бессловесных. Создам эволюционизирующую техножизнь, способную понимать наш язык и нашу мысль, которая станет товарищем, а может и поводырем человеку. А, в конце концов, меня зарежет в подъезде какая-нибудь эгоистичная личность, которой не понравилась моя рожа, и уж после этого мир узнает, какого сына потерял…

— Почему это зарежут в подъезде? Ещё скажи, консервным ножом. Почему не пуля завистника, как у Джона Ленонна?

— Нет, Ниночка, если есть завистники, значит, я не тот великий, каким хотел стать. Пусть лучше кончина наступит от передозировки, только не наркотиков, а варенья… Но проблема в другом: чем больше думаешь о великих делах на пользу всего человечества, тем меньше у тебя получается. Чем меньше у тебя получается, тем дальше ты от великих дел и ближе к делам самым мелким, противным.

— Да, будет тебе прибедняться — Нина шлепнула меня ладошкой по груди. Это было приятно.

— И вот ты мечешься то туда, то сюда по фронтам осчастливливания человечества. Ты нигде не успеваешь, тебе не хватает денег и прочих нужных вещей, все валится из рук, бардак и хаос сжирают твои достижения, прежде чем ты успеваешь их закрепить. Ты не можешь работать и не можешь отдыхать, ты ведь считаешь, что твое великое дело не простит тебе отлучки. Жена бежит от тебя, как от разверстой помойки. В твоей голове от отчаяния постоянно стучит: «Да пропади оно пропадом», и ты с шизофреническим ужасом ощущаешь, что твои мысли становятся бесами, которые разрушают всё, что осталось от твоего дела. Вдобавок рушится твоя страна, о которой ты просто забыл, ты не помнил о ней, когда она нуждалась в твоей помощи. Страна, которая дала тебе язык, мысль и жизнь…

— Ты про какую страну, господин Грамматиков? — в глазах у Нины появился стальной амрашевский блеск, характерный при реакции на идеологическую крамолу. Жалеть о той стране, в которой я вырос, не принято среди амрашей и брутов. Может, она все же нормальный зомби? Промытая микотоксинами амигдала, цифровой код в мемоцитовых бляшках, аналоговый код в неокортексе и гиппокампе, плюс некоторый макияж из стандартной молодежной вольности поверх основных психопрограмм — чтобы поведение выглядело натуральным.

— Да неважно какой, я фигурально.

— Ага, понятно, ты о Нигерии… Но у тебя же все сладилось и покрылось шоколадом, ты победил свой хаос.

— Да, у меня лично все замечательно, но кто-то лижет чужие задницы с утра до вечера, чтобы заработать на полкило синтетической колбасы для своих ребятишек, кого-то тащат на живодерню в Элизиум, а он мычит, упирается… Да, мы — богатенькие, крутые, с хорошим IQ, мы знаем всему цену, у нас куча дорогих вещей, но мы не нужны миру. Да, мы воздвигли лестницу в небо, но сами остались карликами. Все наши мысли и чувства, все наше сознание — просто тонкая-претонкая пленочка между тем Богом, что снаружи, и тем Богом, что внутри. И, тем не менее, мы возомнили себя расой хозяев, которая пытается ощупать жирными пальцами все высоты и глубины, а затем поиметь их или продать.

Остановись, говорил я себе, ты вполне можешь быть разговариваешь с амрашкой, которая есть пакет программ, но даже затормозить себя не мог. Меня ведь никто не слушал последние пять лет…

— Но мы же сами создали такие чудесные вещи и мы справедливо гордимся этим.

— Мы их не создали, Нинуля, мы их просто собрали по тем инструкциям, которые прилагаются к каждому атому. И мы этими вещами пока владеем. Но чудесные вещи, состоящие из умных молекул и программируемых квантовых точек, уже не нуждаются в нас, в ладно скроенных джентльменах, в хозяевах и героях. Вещи давно уже живут и развиваются сами по себе, пользуясь общим резервуаром кода. В них больше Бога, чем в нас. Вещам не нужен кайф, у них нет самомнения, гордыни, поэтому они развиваются, в отличие от нас. Они в любой момент могут оторваться от нас и пойти своим путем, потому что видят свет лучше, чем мы.