Отечественная война 2012 года. Человек технозойской эры. - Александр Тюрин

— А я? — спросил я, пробивая фразы сквозь гипнотический напор Мири.

— Нет, чтобы про меня спросить… Ты — не камикадзе, запомнил? Я — тоже, поэтому мы улетаем на личном флаере твоего двойника миллиардера…

Звучит не очень убедительно, но унести отсюда свою роскошную попу Мири наверняка предполагает. Такая попенция — честь и слава, как России, так и Африки. Но вся затея с уничтожением лайнера и Дримлэнда — это ж форменный кошмар.

— Мири, ты, что, предлагаешь мне отправить на тот свет несколько сот человек и смыться? Это ж тебе не банан съесть.

Мири, как и следовало ожидать, не разделила моих сомнений.

— Каких «человек»? Здесь три сотни элитных ублюдков, зомби-амславы, куклы-амрашы, марионетки-бруты, извращенные жопники и глянцевые метросексуалы, из которых процентов девяносто успеет спастись. Обслуживающий персонал — тоже сплошь пидорасы и проститутки, в общем нечисть, — сказала она с безмятежным видом, словно речь шла о тараканах.

И ведь Мири почти права, если они считают нас за тараканов, то почему нельзя наоборот?!

— И что за психокод вы приготовили для Зайтсефа?

— Что-то вроде усиленного комплекса невротика. Если конкретнее, это — невроз навязчивых состояний, усиленный на порядок. Получается невротик, который не уверен в любом даже самом простом и привычном шаге. Во фразе «я сделал это», каждое слово является для него неоднозначным. Чувство неуверенности вызывает у него острое непреодолимое желание возвращаться и перепроверять снова. И так по много раз. Но и после самой тщательной проверки он снова не уверен в своих действиях и опять возвращается назад. Согласись, при управлении крупногабаритным судном это чревато неприятностями. Короче говоря, у нашего штурмана начнутся проблемы с соотнесением цифр, выданных системой управления круизами и, скажем, расстояний, полученных от стереоскопа.

Передо мной возник виртуок. В нем схема неокортекса господина Зайтсефа.

— Здесь всё так сложно, я не справлюсь, — заныл я.

— Переключи вирт-джойстик в тактильный режим, так легче чувствовать складки мозговой ткани, — сказала Мири. — Смотри на указатель, которым я веду по схеме, он сейчас в латеральной борозде. И тяни свою кусайку следом. Там где я останавливаюсь, вводишь код импульса.

Кусари, извиваясь вокруг мозгового ствола, пополз вверх, «кусая» по дороге нервные центры. Складки мозговой ткани «наощупь» напоминали старую загустевшую кашу, мозговая жидкость ликвор — напиток типа ликера.

Через пять минут все было кончено. Я — теперь полноценный сообщник террористов. У меня было полное ощущение того, что пальцы измазаны в мозгах старпома. Тот лежал без кителя, пустив слюну, как мертвецки пьяный матрос.

Я машинально окинул взором тело Нины, лежащее на диванчике в метре от Зайтсефа, и тут ее с головой накрыла простыня. Картинка с белым холмиком получилась жутковатая.

— Не люблю, когда при мне глазеют на других баб, — зловещим голосом произнесла Мири.

— Это моя девушка, а не «другая баба».

— Это отпрыск Макарова-Нильсена, крупного производителя шкафов-растений и другой растительной мебели. Естественно, мечтает о слиянии капиталов. А у тебя сам понимаешь, есть то, с чем хочется слиться.

— Ага, мне как солдату-срочнику, предлагается только прослушивать политинформации о вреде случайного секса.

Рука Мириам, ее длинные пальцы взяли меня за затылок, который сразу стал таять, словно шоколадка на солнце, а другая рука расстегнула мой костюм; показалось даже, что на мне разошлась кожица, как на жареном поросенке. Её ладонь скользнула вдоль моей расстегнутой плоти, и я завибрировал между ее рук, как струйка воды. А там поплыла вниз и молния на ее комбинезоне. Молния разделилась на две, потом еще на две. Разделяющийся комбинезон не отпадал от тела эфиопки, а стекал, как тонкая водяная завеса, обнажая вначале гордые выпуклости, а потом и укромные таинственные впадины. На секунду мне даже показалось, что я вижу страничку из учебника для академии художеств, где показывают, как из геометрических фигур возникают всякие красоты…

Округлые «магниты» ее тела потянули меня и я потёк навстречу. Дальнейшее напоминало не мои взаимоотношения с кудесницей Машей, для которой Камасутра была настольной книгой, но трэк из «ностальжи», доведенный до совершенства. Мощная волна любви не давала мне сконцентрироваться на конкретных грудях Мири, ее ногах, бедрах, губах. Конкретности слились в потоки стихий, жара, прохлады, тугой и гладкой плоти. Волна размыла грязный лед, в который я вмерз как позапрошлогодний таракан, и унесла меня к свету… Она тащила мое сознание каким-то ущельем, все более сужающимся и розовеющим… Я скользил в нём с быстро нарастающим чувством сладкой боли, пока не излил эту боль всю целиком…

В капитанском баре все было, как в кают-компании британского корабля лет двести назад. У меня даже стала вертеться на языке озорная песенка времен моего дворового детства: «А еще везли мы в трюме негритянок молодых». Дубовые столы с кривоватыми стаканами из мутного стекла, маленькие оконца с видом на виртуальный океан, пузатые бутылки, подвешенные к подволоку, бочонки со смешанным запахом мокрой древесины и алкоголя, бухты пенькового каната. Роли юнг, подливающих джин, играли привидения: никакого тела, только перчатки, камзолы, треуголки, скрипучие ботинки с квадратными носами — в общем, силовой каркас без начинки. Кают-компанию слегка покачивало для антуража, так что джин колыхался и в стаканах на столах, и в подвешенных бутылках. Кроме меня и Зайтсефа просматривалась лишь компания плечистых блондинок в дальнем углу бара. Судя по жестам и сальностями, которые отпускали они друг дружке, лесбиянкам на борту было хорошо.

— Господин Грамматиков, я не хотел бы особо распространяться об этом, — несколько бледный старпом взял чипа-чипс, который весело прощебетав «прощай», исчез во рту, обрамленном идеально белыми зубами, которые, как известно, первейший символ любого амраша.

Зайтсеф был сейчас облачен не во внушительную форму космического офицера, видно что-то там запачкалось, а в довольно игривые цветастые шмотки. Память о том, что случилось с ним в каюте Макаровой-Нильсен час назад, была уничтожена, когда кусари куснул его в гиппокамп [33].

— Господин Зайтсеф, я нисколько не сомневаюсь в том, что вы умеете хранить тайны. Но, возможно, тайны никакой нет.

Несмотря на демонстрацию амрашевского хладнокровия, старпом, во-первых, был рад радешенек, что я в этот момент болтаю с ним, вместо того, чтобы трахать его девушку. А во-вторых, ему очень хотелось предстать передо мной информированным парнем.

А я был рад, что можно на халяву ухватить «пару чипсов», да что там чипсов — здесь даже выпивка была «за счет капитана». Офицер Зайтсеф, по-моему, должен был удивляться тому, сколько чипсов я сжираю за одну секунду, но он виду не казал — может, в его представлениях, миллиардеру положено быть алчным во всех отношениях.

— В общем, господин Грамматиков, есть небольшая девиация, смещение на градус от рекомендованного курса. Или, как у нас еще говорят, фарватера. Однако ничего особенного. Сейчас навигационная подсистема тестируется, и если ошибка не будет найдена, то произойдет переход на ручное управления.

— Но у вас уже была девиация, когда вы царапнули небосвод на Таити. И, наверное, после этого вы всё проверяли.

— Вы же в курсе, эти программисты во всем полагаются на дибаг-ботов, да и физически невозможно меньше чем за полгода проверить миллионы строчек кода. Есть вариант, что дело вовсе не в программном обеспечении. Гироскопы и инерциометры — это все ж таки электромагнитные устройства, а кое-где мы проходим через зоны с сильной намагниченностью, вот недавно термоядерный реактор Фримэйл Айленд проходили, а потом попали в сильно ионизированное пылевое облако. Так что могли кое-что и подмагнитить. Или еще вариант, сеть внешних навигационных средств, радиомаяки, радиолокационные буи, пеленгаторы, системы глобального позиционирования, они нами не контролируются и тоже могут выдавать лажу. Это не обязательно результат хакерства, наноплесень способна работать как вражеская РЭБ и выдавать искажения почти во всем спектре…

— Почему вы уверены, что у вас получится переход на ручное управление?

— Господин Грамматиков, — укоризненно покачал головой Зайтсеф, — неужели вы нас считаете простой декорацией? Мы как никак дипломированные и сертифицированные навигаторы. И летаем не в открытом космическом пространстве, по мировым линиям, а в густо обжитой зоне Змея. Тут, на каждом шагу: кольца и полукольца, отели, заводы, лаборатории, виллы, острова, аттракционы, пирсы, солетты, и тому подобная дребедень. Плюс добавьте учтенный и неучтенный мусор: вышедшие из эксплуатации агрегаты, и станции, цеха, спутники, и отработанные ракетные баки, и шальные солнечные парусники с дохлыми наркоманами на борту; все это будет порхать миллиарды лет вплоть до конца света, но имеет забавное название — временные навигационные опасности. Плюс та же наноплесень, которая обладает еще одним нехорошим свойством — оседать на корпус в районе двигателей или приемно-передающих устройств и вызывать коррозию. Мы почти все время маневрируем, иной раз створы фарватера совсем узкие, до километра; перед нами еще тральщик идет и всякую дрянь вылавливает. Теперь, надеюсь, вы понимаете, что мы умеем принимать решения собственной головой и делать кое-что своими ручками.