Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - Эрих Людендорф

«Я хочу вас заверить, – сказал он, – что это не только моя позиция, ее полностью разделяет ОКХ, ибо и оно ведет войну не ради собственного удовольствия. Как заявило мне наше главное командование, если на той стороне появятся реальные признаки стремления к миру, мы сразу же должны пойти навстречу».

Рейхсканцлер абсолютно верно изложил мою и генерал-фельдмаршала точку зрения. Когда я сейчас, оглядываясь назад, думаю о возможности и перспективах предпринятых правительством шагов к миру, то я крепко убежден, что мы могли заключить тогда перемирие и мир, но лишь на тех же условиях, какие мы вынуждены выполнять теперь. С этим мы в октябре 1918 г. не могли согласиться и, невзирая на всю серьезность нашего положения, не должны были делать. Прав я или не прав относительно тогдашних вероятных условий, могут решить только Клемансо, Вильсон и Ллойд Джордж. Англия и Соединенные Штаты хотели уничтожить нас экономически, а Англия, кроме того, сделать нас абсолютно немощными, Франция собиралась выжать из нас последние соки; наши противники желали унизить своего ненавистного врага перед всем миром, на многие века затормозить развитие немецкой нации. О процветании народов мира Антанта думала в той мере, в какой подобные мысли можно было увязать с собственной национальной политикой. Именно эта политика лежала в основе всех действий Антанты, остальное было только средством достижения цели. У нас все было наоборот: мы сначала думали о процветании народов мира и только потом об укреплении своего отечества. Не мы начали войну, и не нам одним ее заканчивать.

В начале июля статс-секретарь фон Кюльман покинул свой пост. Он являл собой образец германского дипломата эпохи после Бисмарка. Появление большевиков в Берлине и терпеливое отношение к пропаганде, исходившей из российского посольства, навечно будут связаны с его именем.

Я приветствовал назначение фон Гинце в качестве преемника Кюльмана, считая его сильной фигурой. Я высказал ему свою надежду все-таки вынудить государства Антанты пойти на прекращение войны, а также обратил его внимание на угрозу большевизма и революционную деятельность господина Иоффе. Однако фон Гинце продолжал плыть по большевистскому фарватеру своего предшественника отчасти в силу своих взглядов на Россию и в какой-то степени, вероятно, потому, что был не в состоянии изменить прежний курс ведомства иностранных дел.

А в России тем временем события развивались по весьма своеобразному сценарию, характерному для лживого советского правительства. С ее согласия Антанта продолжала создавать там из бывших военнопленных чехословацкие воинские части. Они предназначались для борьбы с нами, и их должны были по Транссибирской железной дороге доставить на Дальний Восток, а оттуда морем во Францию. И это позволяло правительство, с которым мы подписали мир, а мы терпели! В начале июня я подробно написал об этом рейхсканцлеру и указал ему на опасность, угрожавшую нам со стороны советского правительства.

Между тем наша восточная политика шла на поводу у большевиков. Я лично считал ее чрезвычайно недальновидной, поскольку она способствовала лишь усилению всего большевистского движения. А оно было для нас губительным, и поэтому ему следовало всячески препятствовать, причем не только из военных, но главным образом из чисто политических соображений. Мы вполне могли теми частями, которыми располагали на востоке, нанести быстрый удар по Петербургу, а с помощью донских казаков – и по Москве. Это было бы лучше, чем длительное время безуспешно обороняться от большевизма на широком фронте. Последнее требовало больше сил и нервного напряжения, чем короткая решительная операция, которая к тому же укрепила бы моральный дух армии. Мы устранили бы враждебное нам по своей сути советское правительство и помогли бы установить дружественную Германии власть, которая действовала бы не против нас, а заодно с нами. Это явилось бы чрезвычайно благоприятной предпосылкой для дальнейшего успешного ведения войны.

Германское правительство не распознало тайной подрывной деятельности большевиков, считало их искренними (или хотело так думать) и вступило с ними с переговоры по пунктам, оставленным открытыми в Брестском мирном договоре. Наше правительство не смущало даже безнаказанное убийство нашего посла в Москве. Оно с открытыми глазами шло прямо в расставленные большевиками сети, не доверяя никаким другим движениям в России. Правительство большевиков было очень предупредительным и любезным; оно пошло навстречу германским желаниям, касавшимся Эстонии и Латвии, согласилось с независимостью Грузии, гарантировало выплату военной контрибуции и обещало поставлять сырье, включая бакинскую нефть. Обязательства Германии, с другой стороны, были просто ничтожными.

Доверие нашего правительства к большевикам зашло так далеко, что оно вознамерилось обеспечить господина Иоффе оружием и боеприпасами. Господа, доставившие мне соответствующее письмо ведомства иностранных дел, заметили: «Это вооружение останется в Германии, господин Иоффе использует его против нас».

Подробно описывать другие события на Востоке я здесь не стану. Затрону я только те, которые, на мой взгляд, имели важное значение для нашего военного и экономического положения. Я не грезил наполеоновскими планами мирового господства. Повседневные заботы не оставляли места для фантазий. Я вовсе не собирался захватывать территории ни на Украине, ни на Кавказе, а хотел лишь получить для Германии только самое необходимое, чтобы вообще иметь возможность жить и воевать. Я надеялся таким путем прорвать блокаду, помочь нашей экономике и придать немецкому народу новые физические и духовные силы. Людские ресурсы этих территорий я предполагал использовать в военных целях, либо для создания воинских формирований, либо в качестве замены немецких рабочих, способных носить оружие и пополнить фронтовые части. Я стремился осуществить эти планы на всей восточной территории и надеялся из числа живущих в этом регионе немцев получить новых рекрутов. Мы действовали, однако, недостаточно быстро.

Только в вопросах, касавшихся охраны и развития немецкой расы, я позволял себе выходить за рамки непосредственных потребностей войны. Мне хотелось собрать вместе всех немцев и тем самым сделать немецкую нацию более могущественной. Я часто предавался своей любимой мечте – компактно поселить на восточных землях рядом с нашими солдатами разбросанных по всей России немцев.

В течение лета я неоднократно обращался к имперскому правительству с просьбой о четких директивах для восточных областей, находившихся под управлением главного командования германских войск на Востоке, чтобы можно было действовать там в соответствии с позицией имперского руководства. Но мы так и не сдвинулись с мертвой точки. Застопорилось и решение польского вопроса. Стали известны письма императора Карла принцу Сиксту Пармскому с предложением о мире с Австрией, посланные весной 1917 г.

Подготовка к третьему решающему наступлению на западе проходила точно так же, как и сражения 21 марта и 27 мая. 7-й армии надлежало, форсировав Марну восточнее Шато-Тьерри, продвигаться по обе стороны реки в направлении Эпернэ, 1-я и 3-я армии должны были атаковать в полосе от района восточнее Реймса до Массижа и наступать, обходя реймский лес, правым флангом также на Эпернэ, а основными силами на Шалон. Нанося удар, группа армий рассекала вражеские позиции от Ардра до пункта к востоку от Реймса; в неприятельской обороне возникла бы солидная брешь, которая должна была благоприятствовать дальнейшему развитию операции. Движение обеих наступающих групп в направлении Эпернэ могло способствовать успеху общего замысла. Осуществление операции возлагалось в основном на дивизии, уже участвовавшие в наступлении у Шмен-де-Дам. Конечно, этим частям приходилось нелегко, но обстановка вынуждала. А соединения группы армий кронпринца Рупрехта могли тем временем хорошо отдохнуть и подготовиться к предстоявшим боям во Фландрии.

Первоначально наступление группы армий кронпринца Германского планировалось на 12 июля. Однако, чтобы лучше подготовиться, его, к сожалению, пришлось отложить до 15 июля. В этот период, 11 и 12 июля, перебежчики сообщили о готовившейся противником крупной танковой атаке из леса у Виллер-Коттерэ. Эти сведения побудили еще раз тщательно проверить и усовершенствовать наши оборонительные сооружения. Полностью оборудовать позиции мы к тому моменту еще не успели. Высокие хлеба затрудняли не только передний, но и общий обзор. В войсках наблюдалась эпидемия гриппа. Объявленная вражеская танковая атака не состоялась. Я надеялся, что сообщение здорово встряхнуло солдат. Этот эпизод лишний раз напомнил о необходимости создавать глубоко эшелонированную оборону.

С командованием выделенных для операции армий я находился в постоянной связи. Прежде всего мне было важно знать, стало ли известно противнику о наших приготовлениях. И командующие, и командиры частей это отрицали. Только артиллерийский обстрел на Марне несколько усилился.