В поисках Леонардо - Валерия Вербинина

кольцо с желтым бриллиантом – 1 шт.;

кольцо с голубым бриллиантом – 1 шт.;

прочие кольца бриллиантовые – 22 шт.;

кольцо с рубином, обрамленным бриллиантами, – 1 шт.;

брошь бриллиантовая в виде стрекозы – 1 шт.;

жемчужные браслеты – 6 шт.;

бриллиантовые браслеты – 8 шт.;

серьги бриллиантовые – около дюжины пар;

цепочка золотая – 1 шт.;

диадема из жемчужин и бриллиантов, именуемая хозяйкой «простая», – 1 шт.;

диадема из бриллиантов и рубинов – 1 шт.;

кольцо с изумрудом, в котором имеется небольшая зигзагообразная трещинка, – 1 шт.;

кольцо с сапфиром – 1 шт.;

брошь в виде бабочки с большим аметистом – 1 шт.;

шкатулка красного дерева, отделанная слоновой костью, – 1 шт.

Кроме того, в перечень следовало бы внести жениха, мистера Деламара (1 шт.), ибо со вчерашнего дня он не объявлялся. Я попробовал осторожно расспросить насчет него невесту (она же пострадавшая), но она категорически отрицает, что он мог взять эти вещи. Да и я, честно говоря, не вижу в том смысла, ибо вскоре он должен был заполучить всю мисс Эрмелин целиком, вместе с ее драгоценностями.

Уважающий вас

Джон Д. Фармер».

Надпись на донесении рукой заместителя начальника полиции города Нью-Йорк:

«Фармер, какого дьявола вы оставили свое бухгалтерское дело и перешли к нам? Мне не нужны все эти «1 шт.»! Передайте дело Фрэнку Смиту и катитесь ко всем чертям!

Уважающий вас

Джейкоб Мортенсон».

Из государственных архивов города Берлина.

«Его императорскому величеству кайзеру Вильгельму I

Совершенно секретно

Заключение

Мы, нижеподписавшиеся, а именно Отто фон Штрогейм, доктор Александр Ганс и профессор Николас Шпренгер,

осмотрев картину, размером 90 x 66 см (дерево, масло, 3 части), изображающую обнаженную женщину и лебедя на фоне итальянского пейзажа,

после соответствующего и всестороннего изучения фрагментов краски, состояния панелей, элементов композиции и т. д. —

удостоверяем, единогласно и единодушно, что данная картина никоим образом не может быть работой Леонардо да Винчи, ибо она написана не более полугода тому назад (от 2 до 6 месяцев, судя по состоянию краски) и является вполне доброкачественной, но не имеющей никакой цены вольной копией картины Содомы, находящейся в галерее Боргезе в Риме, которая в свою очередь предположительно списана с исчезнувшей картины Леонардо да Винчи «Леда».

Заверяем Ваше величество, что ни один искусствовед в здравом уме и твердой памяти не принял бы эту пачкотню за творение великого Леонардо, так что тот, кто имел наглость внушить Вашему величеству, что это может быть картиной маэстро, заслуживает звания обманщика, если не чего-нибудь похуже.

Подписано:

Отто фон Штрогейм д-р Александр Ганс

Николас Шпренгер

17 декабря 1880 г.»

Телеграмма (принята в Берлине)

Куда: Москва, Старая Купеческая улица, 9

Время: 18 декабря 1880 г. 11 ч. 25 мин.

«АМАЛИЯ вскл МНЕ КОНЕЦ вскл ВАШ ЛЮБЯЩИЙ КУЗЕН РУДОЛЬФ тчк»

Из газеты «Берлинские ведомости» за 15 апреля 1881 г. Заметка «Подвиг отважного чиновника»

«В предыдущих номерах мы уже сообщали о дочери графини Д., которой причинил такие душевные муки разрыв с известным ловеласом С. Теперь эта история получила продолжение. Фройляйн Д., которую удерживали дома, опасаясь какого-либо безрассудного поступка с ее стороны, все-таки удалось бежать. Отчаявшаяся девушка направилась прямиком к реке и бросилась в воду. На ее счастье, поблизости оказался отставной чиновник министерства иностранных дел фон Л., который, не раздумывая, прыгнул в воду и спас тонувшую. Из достоверных источников нам стало известно, что его представят к медали за проявленное им мужество».

Из письма Рудольфа фон Лихтенштейна Амалии Тамариной

«…Ее поведение показалось мне странным. Да что там странным – попросту нелогичным.

– Помогите! – закричала она что было сил.

Я удивился.

– По-моему, вы и так скоро утонете. Разве я могу вам чем-либо помочь в этом?

– Я не хочу умирать! – закричала она.

– Я тоже, – признался я. – Вода наверняка холодная, и купание в ней может повлечь за собой воспаление легких, которое может, в свою очередь, привести к…

– Пожалуйста, помогите мне! – кричала она, и ее прекрасные глаза (карие, как у вас, дорогая кузина), наполнились слезами.

Так как не в моих привычках бросать женщину в беде, я все-таки кинулся к ней, совсем упустив из виду одно немаловажное обстоятельство, а именно то, что я терпеть не могу воды. Опомнился я уже тогда, когда отступать было поздно. Проклятая жидкость заливалась мне в глаза, в нос и рот. Мы барахтались рядом, и, если бы не она, я бы наверняка камнем пошел ко дну.

– Держите голову выше! – командовала она, тихонько подгребая к берегу. – Боже мой, какой вы храбрый! Вы же совсем не умеете плавать!

Тут сбежались люди и помогли нам выбраться. Меня хлопали по плечу и называли молодчиной, а я клацал зубами и мечтал о стаканчике водки, чтобы согреться.

Вместо водки появилась помпезная карета, из коей вылезла дама, чья красота заметно уступала ее напористости. Сначала она накричала на утопленницу, которая тихо ревела возле меня, вцепившись в мой локоть, затем напустилась на меня. Последнее время – после той неудачи, когда меня выгнали со службы, – я здорово пил, пообносился и вообще стал похож на нищего, за которого эта дама меня и приняла.

Уразумев, однако, что я граф, хоть и переживающий не лучшие времена, она сбавила тон, предложила поехать к ней, чтобы привести себя в порядок, и вообще сделалась чрезвычайно любезна. Все вокруг говорили ей, что я спас ее дочь, и, что самое забавное, утопленница тоже это подтвердила.

Оказалось, что ее мать – графиня…»

Из газеты «Берлинские ведомости» за 24 апреля 1881 г.

«Граф Рудольф фон Лихтенштейн и фройляйн Анна, дочь графа и графини Дидерихс, имеют честь объявить о своей помолвке, которая состоится 27 апреля по адресу: Епископская улица, 21».

Из архивов нью-йоркского полицейского управления. Записка от 28 апреля 1881 г.

«Похититель не найден. Жених исчез бесследно. Предлагаю прекратить поиски. Фрэнк Смит».

Приписка рукой заместителя начальника полиции г. Нью-Йорк:

«И за что только я плачу вам деньги? Прекращайте, если вы больше ни на что не способны! Уважающий вас Джейкоб Мортенсон».

Глава тридцать третья, и последняя,

в которой наследник престола произносит неприличное слово

В один из ненастных дней в конце февраля, когда по всей Европе уже наступил март, карета действительного тайного советника Волынского подкатила к воротам дворца, у которых были выставлены усиленные караулы. Поговаривали, что на жизнь императора Александра Освободителя готовится очередное покушение, но, так как убийцы охотились за ним уже много лет и до сих пор их усилия ни к чему не привели, мало кто придавал значение этим слухам, в том числе и сам император.

Офицер, заглянувший в карету, увидел усталое лицо Волынского, хорошо ему знакомое, и у окна – молодого человека лет тридцати, приятной наружности, несколько, впрочем, пострадавшей от кислого выражения его лица. Напротив мужчин сидела элегантная смуглая барышня в мехах, державшая поперек колен какой-то продолговатый сверток. Офицер нерешительно покосился на сей подозрительный предмет, внутри которого могло размещаться что угодно – даже бомба с часовым механизмом.

– Э… а что там? – решился спросить офицер, кивая на сверток.

– Не вашего ума дело, – скрипучим голосом сказал Волынский. – Пропускайте!

Не смея более настаивать, офицер захлопнул дверцу и отошел назад, в досаде одергивая перчатки. Карета миновала шлагбаум, завернула во двор и остановилась.

Все трое вылезли из кареты, причем руку девушке подал Волынский. Молодой человек держался несколько в отдалении и, казалось, был преисполнен смертельной обиды на весь мир.

Позади остались ступени крыльца, лестница, сверкающая мрамором и устланная вершковой толщины ковром, подобострастные лица лакеев. Посетителей проводили в одну из комнат, где топилась изразцовая печь, и велели ждать.

Молодой человек подошел к окну, заложив руки за спину.

– Имейте в виду, – процедил он сквозь зубы, – я не намерен участвовать в этом фарсе.

Пожалуй, нелишне будет упомянуть, что молодого человека звали Аркадием Пироговым и что он более трех месяцев томился под Парижем в частной клинике для душевнобольных, прежде чем за ним явилась Амалия Тамарина и освободила его.

Если бы среди персонала клиники была хоть одна женщина, Пирогов бы, несомненно, соблазнил ее и убежал оттуда; но беда заключалась в том, что (наверняка не без участия Рудольфа) все санитары, с которыми бедному агенту довелось там иметь дело, оказались мужчинами. Поэтому, когда его напарница наконец соизволила вспомнить о нем и освободила его из заточения, Пирогов испытывал к ней чувство, весьма далекое от благодарности.