Поручик - Андрей Анатольевич Посняков

летит, так ветер да волны шум двигателей заглушат запросто. Вот никто и ничего… Впрочем, хоть кто-то что-то услышал.

И откуда здесь можно незаметно запустить дрон? Да мало запустить – еще же нужно и управлять им. По волновой связи или уж скорее – по кабелю…

С озерка можно вполне! Там камыши, скрытно… В камышах и сесть… на плотике… Что ж, возможно, возможно… Может, зря с перемещением батареи поспешили? Перестарались. Если уж здесь все осмотрено-сфоткано, вряд ли дрон появится еще раз… Здесь – вряд ли… А где-нибудь рядом? Вдруг оператор заметит какие-то изменения? Может такое быть? Вполне. Значит, не зря все, не зря!

Драгуны, коих поручик опросил чуть позднее, тоже слышали странное жужжание. Хотя странным-то оно им не показалось – пчелы или осы, подумаешь, эка невидаль, никто и внимания-то особого не обратил. Никто и не вспомнил бы, коли б Сосновский специально про жужжание не спросил. Вот тот же Николенька Самусев и вспомнил.

– Жужжали, жужжали, Антон Авдеевич! – рассмеялся корнет. – Правда, не покусали, видать, ветром сдуло… Хотя ветра тогда не было – штиль.

– А в какой стороне жужжали-то? – все же не отставал поручик. – Проедемся, покажешь?

Николенька просиял лицом:

– Да с удовольствием, Антон Авдеевич! Тем более с вами-то. Вот только с караула сменюсь. Подождете?

А что же и не подождать? Чего же и нет-то? Коли уж приехал… Честно сказать, Антон уже подзабыл все мерзкие безобразия младшего Самусева, эти его отношения с крепостными девчонками… Брр! Тоже еще – режиссер! Погорелого театра, ага.

А ведь лоботряс и бездельник Николенька здесь, в полку, прижился – и это было видно. Бравый, подтянутый и веселый, с вечно румяным, несколько простодушным лицом, юный корнет быстро подружился со всеми и службу нес старательно, без всякого фанфаронства. Сосновский специально интересовался – командиры корнета хвалили.

– Не сказать, чтоб хват – молодой еще. Однако старается парень!

Ну, и слава богу! Может, после войны-то не до девок ему будет… не до юных крепостных актрис, над которыми всласть поизмываться никакой не грех – свое же имущество, так что ж! Может, и остепенится, женится… коли в карты играть бросит. С этакими-то драгунами-ухарями, поди, уже все жалованье проиграл.

Николенька сменился с караула быстро и сразу же подъехал к штабной палатке, где его дожидался Сосновский.

– Посейчас, Антон Авдеевич. У командира своего отпрошусь! Да вы не думайте: я ж после караула – отпустит!

По-приятельски подмигнув Антону, корнет скрылся в палатке…

– Разрешите обратиться, ваше высокоблагородие! Прошу разрешения отлучиться на пару часов! Земляка встретил… Есть, господин полковник! Благодарю!

Выскочив из палатки, Самусев радостно подскочил к Антону:

– Что я говорил? Разрешил! Полковник наш, хоть и педант, да человек не вредный.

– Рад! – садясь на коня, вполне искренне отозвался поручик. – Что ж, прокатимся.

Отвязав коня, Николенька проворно взметнулся в седло:

– С удовольствием, Антон Авдеевич! С превеликим удовольствием.

Так и поехали, неспешно, бок о бок. Слева – поручик на кауром коне, справа – корнет, на пегом.

Далеко, правда, от лагеря не отъехали – позади вдруг послышались крики:

– Батюшко-о! Барич!

– Тьфу ты, – оглянулся Самусев. – Дядька мой – Федор. Занудище еще тот!

«Дядьками» в те времена называли слуг, воспитателей даже…

– Барич! Уф… насилу нагнал!

Подбежав, поклонился мужик лет сорока, невысокого роста, но плотный, длиннорукий, с круглым крестьянским лицом и рыжеватою бородою. Одет он был в простой армяк, подпоясанный кушаком, и в справные сапоги, смазные. В руках дядька держал епанчу, отороченную заячьим мехом.

– От, барич! Накиньте-ка! Ветер-то разгулялся.

– Ох, Федор, – Николенька покачал головой и почему-то смутился, скосив глаза на своего спутника. – Да не маленький я уже! Сам о себе позабочусь.

– От, то-то и вижу, что немаленький, – ухмыльнулся в бороду дядька. – Епанчу свою забыли! Простудитесь не дай бог… что я батюшке вашему скажу?

Николенька хмыкнул:

– А коли убьют али ранят – тогда что скажешь?

– А тогда – другое дело! – со всей серьезностью ответствовал старый слуга. – Тогда все по чести, за Отечество наше да за царицу-матушку! А коли простудишься – тогда уж я, старый дурень, не доглядел.

– Ла-адно, давай свою епанчу, – Николенька протянул руку. – Что-то еще?

– А вот, барич… – передав плащ, Федор вытащил из-за пазухи плетеную баклажку. – Тут вино местное – может, пить захотите. А вода-то в озерках местных та еще! Непривычного человека живенько пронесет… Да и места отхожие тут повсюду… Народу-то!

– А вот это он прав, – погладив коня по гриве, одобрительно заметил поручик. – Как есть прав!

– Ась? – слуга приложил руку к уху.

Антон повысил голос:

– Говорю, прав ты, голубчик!

– Федор, это сосед наш, Антон Авдеевич, помещик из Сосновки, – пряча баклажку в переметную суму, пояснил Николенька.

– А! – улыбнувшись, дядька еще раз поклонился. – То-то я и смотрю – лицо мне ваше знакомо. Так вы покойного Авдея Кирилловича сынок? Знавал я вашего батюшку, как же… Ах, как же приятно в этакой-то дали земляка встретить!

И здесь самусевский «дядька» был полностью прав. Вообще, он производил впечатление мудрого человека, пусть по-простому, по-крестьянски – но мудрого… О чем Антон не преминул указать своему юному спутнику.

– Федор-то? Мудёр, мудёр! – засмеялся тот. – Аки Аристотель… Антон Авдеевич! А мы куда едем?

Хм… и правда – куда?

– А вот это я тебя хочу спросить, друг мой! Да, и перестань мне «выкать»… Мы ж с тобой друзья все же! Уже и начинали на «ты»… Эко, Господь привел свидеться.

Корнет просиял и тотчас же вытащил баклажку:

– А давайте… Давай-ка, Антон Авдеевич, за нашу дружбу и выпьем!

– Не откажусь, братец!

Оба отхлебнули по очереди. Вино оказалось не особо хмельным, но вкусным, хоть и немного кислило.

– Вот ты спросил – куда? – Антон уже придумал, что говорить и как действовать дальше. – А я и тебя спрошу все же. Ты ж места эти куда как лучше меня знаешь. Вот смотри… Коли б ты был, скажем, сокольничий и сокола в небо пускал – так откуда бы лучше? И чтоб за соколом наблюдать удобно, и чтоб тебя никто не заметил.

– Ого! – рассмеялся Николенька. – Так это – на чужую дичь, выходит, сокол?

– Считай, на чужую… Но дело важное! Думаю, туркам кто-то с птицами пересылает записки.

– Во-он оно что-о… – протянув, корнет покачал головою. – Тут – да… Тут подумать надо. И впрямь дело-то – ого-го.

– Здравия желаем, вашбродь!

Проходившие мимо солдаты в синих драгунских кафтанах вытянулись и отдали честь.

– За хворостом? – кивнув, улыбнулся корнет.

– Туда, вашбродь. Захаживайте вечерком к костерку, на кашу.

– Ну… уж, коли приглашаете, так всенепременно зайду!

Уважали, выходит, Николеньку – солдаты кого попало на кашу не позовут. Да