Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я был «белобилетником»: сначала мне давали отсрочки от призыва, как учителю сельской школы, а позднее вообще сняли с воинского учета по болезни. В районном военкомате, куда я пробился, кажется, лишь через день, меня записали в особый список и приказали ждать. Но проходила неделя за неделей, а меня не вызывали; военкомат был занят отправкой в армию прежде всего тех, кто состоял на воинском учете. О том, чтобы попасть на фронт в качестве газетчика, я не смел мечтать, зная, что в Москве достаточно известных писателей. Только месяца через два меня вызвали в военкомат, признали годным к выполнению священного гражданского долга и вновь поставили на воинский учет.
В те дни, готовя к сохранению свои рукописи, я был убежден, что расстаюсь с ними, скорее всего, навсегда. Грустно было думать, что зря потратил много лет на подготовку к созданию большого сибирского романа. Все мои труды, казалось, пропали даром: за время войны, пусть даже короткой, многое будет растеряно, многое позабыто, а главное — читатели будут жить уже не далекой гражданской, а только что прошедшей войной и будут требовать от писателей произведений прежде всего именно о ней.
Но никакой писательский труд, если он затрачен на изучение жизни народа, его истории, на подготовку к творческой работе, даром не пропадает. Никогда! В результате такого сложного, многогранного, кропотливого труда писатель приучает себя мыслить широко, свободно, получает хороший опыт в овладении историческим и жизненным материалом, в отборе и организации его для своих нужд и, наконец, в разработке многоплановой художественной конструкции, в создании образов, несущих в себе идеи и правду времени. Этот практический литературный опыт так или иначе пригодится в дальнейшем, даже если писателю придется заняться совершенно новой темой. По себе знаю: труд, затраченный на сибирский роман, без всякого сомнения, во многом подготовил меня, как писателя, к созданию романа о Великой Отечественной войне. И не только в литературном и психологическом плане, но и в военном. Ведь я, изучая период гражданской войны, должен был попутно познакомиться с историями и некоторых прошлых войн, происходивших на русской земле, с трудами военных теоретиков, исследовавших крупные операции. К сожалению, у меня сохранились лишь немногие книги, над которыми я работал до войны. Почти все они с моими пометками.
Много работ было прочитано мною также о строительстве Красной Армии. Тогда же раздобыл я и «Боевой устав пехоты РККА». Мои друзья, бывало, удивлялись, всегда видя на моем домашнем письменном столе небольшого формата книжицу в красном, довольно потрепанном переплете, и спрашивали:
— А это тебе зачем?
Смею утверждать, что к началу войны, хотя я и не служил в армии и не имел военного образования, но уже неплохо разбирался в некоторых военных вопросах. Для меня всегда был примером М. В. Фрунзе, самостоятельно, по совету Ленина, блестяще изучивший военное дело.
С самого начала войны я еще с бо́льшим усердием занялся военной самоподготовкой: опыт самостоятельных занятий у меня был большой. Кроме того, я добился разрешения посещать военные госпитали в Казани. Там я встречался и разговаривал со многими командирами и бойцами Красной Армии, участвовавшими в боях с фашистскими полчищами, главным образом на Западном фронте — в районе Смоленска, верхней Волги, на подступах к Москве. Отважные воины, пережившие самые тяжелые месяцы войны, рассказывали мне о сотнях драматических боевых эпизодов, о многих героях, погибших на полях боев, о всех своих и горестных, и вселяющих надежду впечатлениях от виденного и пережитого. У меня тогда собралось много блокнотов, заполненных бесценными рассказами участников войны.
Особенно тяжело и тревожно стало на душе, когда гитлеровские полчища достигли ближайших подступов к Москве и явно намеревались взять ее в кольцо. Не скрою, о многом было передумано тогда в бессонные ночи с болью и горечью. И вдруг — громовое сообщение о праздничном параде Красной Армии на Красной площади. Это сообщение, я считаю, стало нашей первой, блестяще выигранной психологической победой, равной большой победе на полях сражений. Парад имел огромнейшее значение в духовной мобилизации нашего народа и был настолько многообещающим, что дал пищу для глубоких раздумий о будущем развития военных событий.
После парада на Красной площади мы уже не так поддавались тревоге, как прежде, и стали с нетерпением ожидать не сдержанных, а больших, радостных сообщений с фронтов войны, и были убеждены, что они скоро прогремят над страной. И наши ожидания оправдались — появилось сообщение о разгроме немцев под Москвой.
II
Очень сожалею, что мне не суждено было стать очевидцем нашей первой большой победы. Лишь в начале марта 1942 года, когда я еще раз наведался в военкомат, мне сказали:
— Сначала поедете в военное училище.
Через несколько дней я один, с пакетом на руках, отбыл в Воткинск, в Удмуртию, где в то время находилось в эвакуации 3-е Ленинградское пехотное училище.
В училище оказалось много кадровых бойцов Красной Армии, участвовавших в боях с гитлеровскими войсками в период нашего летнего отступления. Мне, как писателю, и здесь повезло. Бывшие фронтовики охотно делились своими воспоминаниями о недавних боях. Таким образом, к тем познаниям войны, какие я получил еще в Казани, бывая в госпиталях, многое добавилось в училище. Общение здесь с фронтовиками как нельзя лучше подготовило меня к войне нравственно, что и отозвалось в моей фронтовой и писательской судьбе.
Мы, курсанты, часто мечтали поскорее попасть на фронт, но когда вдруг во второй неделе мая узнали, что наша мечта сбывается, были несколько озадачены. Зачем нас, курсантов, спешно отправили рядовыми бойцами в 88-ю дивизию, которая формировалась недалеко от Москвы, да еще задолго до летней кампании? Нам казалось, что это было сделано нерасчетливо. Ведь в армии явно не хватало командного состава.
В дивизии проводилась напряженная боевая подготовка. В тверских болотистых лесах было еще сыро, а тут, как на зло, частенько перепадали дожди. Однажды мы, минометчики, вели тренировочные стрельбы, и вдруг меня отзывает командир роты и приказывает немедленно отправиться в распоряжение комиссара полка.
Вся моя шинель и сапоги были в грязи. Я наскоро обтер шинель пучком прошлогодней травы, а сапоги обмыл в луже. Меня одолевали тревожные мысли. Что случилось? Почему вызывает комиссар полка? Для меня, в тогдашнем моем солдатском положении, это было очень и очень большое начальство.
Комиссар встретил меня приветливо. Я быстро догадался, что это человек не кадровой службы, он сразу же дал понять,
