Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор

- Сонечка, это же, наверное, стоит уйму денег. Я не смогу рассчитаться с тобой. Хитрая Софья сначала делала вид, что не понимает, о чем идет речь, а потом отвечала с улыбкой:

- Тебе не о чем беспокоиться. Это мои друзья, я с ними сама обо всем договорюсь. - А потом вдруг добавила серьезно: - Пустяки это все, Ира. Понимаешь, пустяки по сравнению с тем, что они могут дать Лизе... Впрочем, ты сама скоро все поймешь. Через неделю Куманьков скажет Ире слова, которые ей еще никто не говорил:

- У вас очень талантливая дочь, очень. Я поражаюсь, как Лиза чувствует, как впитывает услышанное. У девочки большое будущее. Я еще буду гордиться, что давал ей уроки. Вот. Это было самое главное. Все вроде складывалось как нельзя лучше. Помощь друзей, слова Александра Владимировича, от которых Ира испытала необыкновенную гордость: да, Лиза, ее Лиза не только красивый, не только мужественный человечек. Она еще и талантлива. А с каким воодушевлением, даже упоением рисовала дочка своих птиц! Казалось, Ире надо было только радоваться, но... Будущее, будущее - теперь она страшилась его. Раньше - измотанная, одинокая, плакавшая по ночам на кухне - не страшилась, а теперь - страшилась. Занозой в сердце сидели те слова Лизы, после которых пришел в душу страх. Нет, никому Ира об этом не говорила, даже Виктору. Муж переживал душевный подъем, связанный не только с тем, что после трехлетнего стояния на барахолке он вновь почувствовал, что его голова, руки, знания востребованы. Была счастлива дочь был счастлив и Виктор. Может быть, впервые за много месяцев. А Ира... Она даже не передала ему тот разговор с дочерью. И когда Виктор возвращался домой, его встречала всегда улыбчивая и приветливая жена...

А еще Ира успела заметить, что когда ее дочь и Воронова общались между собой, обе много говорили о Михаиле Кирееве. Причем обеим это доставляло удовольствие. С Лизой было все понятно, а Софья... Вначале Боброва думала, что все дело в добром сердце девушки. Она и сама часто вспоминала этого удивительного человека, так круто изменившего жизнь их семейства. Но вот однажды Виктор принес корреспонденцию, которая поступила по прежнему адресу Михаила, - такова была у них договоренность с Киреевым. Более того, Михаил просил Бобровых обязательно прочитывать адресованные ему письма и при возможности отвечать от его имени на самые важные. А для Софьи это оказалось новостью. Ире показалось, что Воронова ревниво отнеслась к тому доверию, какое им оказал Киреев.

- А ты разве об этом не знала? - сделал удивленные глаза Виктор. - Точно! Вот дурак! - И он хлопнул себя по лбу. - Забыл совсем.

- Что забыл? - спросила Софья. - Ну, давай сочиняй дальше.

- Почему - сочиняй? Михаил сказал: я бы Софью попросил, но как к такой красавице подступиться? Представляешь, говорит, такая девушка - и из моего обшарпанного подъезда будет письма брать. То есть письма в ящике почтовом брать, но ящик, сама понимаешь, где висит.

- Так и сказал - такая девушка?

- Вот именно. А потому попросил меня: ты, говорит, парень простой, рабоче-крестьянский, уважь старика, ну и так далее.

- Артист, настоящий артист, - засмеялась Софья. Потом добавила, стараясь выглядеть равнодушной: - А мне при чтении писем можно остаться? Ира обняла Софью:

- Софья Николаевна, друг ты наш сердечный, зачем ты обижаешь нас? Витька и впрямь артист, но он правду сказал. Вот в Старгороде встретитесь - сама и спроси его обо всем. Ира заметила, что после ее слов Софья смутилась.

- Вообще-то, я понимаю все, ребята. Замнем, - желая поскорее закрыть тему, попросила Воронова. А писем было два. Плюс одна записка. В ней некий Арсений Гусев сообщал, что желает Михаилу спасения, а сам уезжает в мужской Санаксарский монастырь, надеясь остаться там навсегда.

- А где это - Санаксар? - спросил Виктор. Никто не знал. Стали читать письма. Одно, совсем короткое, отпечатанное на хорошей бумаге: "Уважаемый Михаил Прокофьевич! Поздравляем Вас: компьютер выбрал Вас из множества претендентов, и теперь Вы получили уникальный шанс выиграть..."

- Выбрасывай, - скомандовала мужу Ирина. - Все ясно. Читай дальше. А вот письмо из тамбовской деревни оказалось интересным. Тетка Елена, видимо, родственница Киреева, вначале передавала ему привет от множества людей, потом сообщала о том, что "сестра, слава Богу, выздоровела. Мне это радость великая, Мишенька. Иван много работает, много пьет, а денег ему вовсе не платют". А в заключение, уже попрощавшись и пригласив Михаила "отдохнуть у нас месячишко, попить молочка парного", написала: "Да, Мишенька, чуть не забыла. Помнишь, ты в церкву ходил, к отцу Георгию? Так он на Троицу помер. Народ сказывал, что тихо батюшка к Богу отошел, во сне. А когда его хоронить стали, я тоже на похоронах была, спасибо Ивану, довез до Пальновки, не поверишь - откуда только народ не приехал. С Тамбова, Мичуринска, Моршанска и даже с самой Рязани. Оказалось, что батюшка наш святой жизни был человек. И всю жизнь кому-то помогал. Вот они и приехали его проводить в последний путь. Те, кому он помог, плакали, Мишенька, крепко. А как "Вечную память" запели, у меня аж мурашки по спине пробежали. Представляешь, толпа агромадная - мне пальновские потом говорили, что у них в деревне отродясь столько людей не собиралось. Тихо так, солнышко светит. И вдруг: "Вечная память". Все поют. Очень хорошо это было, Мишенька. На сердце будто светлее стало..."

* * *

- Счастливый ты, Кира! В Москве живешь. Я бы там развернулся. А здесь, в этой дыре - разве это жизнь?

Друзья сидели в квартире Никонова. Михаил с огорчением смотрел, как Славик пьет стакан за стаканом, почти ничем не закусывая.

- Ты хоть закусывай, Славик.

- А ты и не пьешь, и не ешь. Чего так?

- Устал с дороги.

- Скажи, Кира, а ты на футбол ходишь?

- Давно не был.

- А помнишь, как мы в молодости кричали: "Где "Торпедо" - там победа". А здесь молодняк весь за "Спартак" болеет, ну а нашим с тобой ровесникам, за редким исключением, кроме водки ни до чего нет дела... Я один здесь торпедон. Неужели не ходишь на футбол?

- К сожалению, как-то не получалось.

- Ну а на концерты, в музеи, на митинги - ходишь? Киреев покачал головой.

- Что же ты там делаешь?

- Хороший вопрос. Что-то делал.

- Я как посмотрю по телеку, аж зависть берет. Ночь, а у вас там светло, как в Париже, люди гуляют, в кафешках сидят. А у нас, - Никонов встал и подошел к окну, - смотри, Кира: девяти часов еще нет, а Сосновка словно вымерла. Все у телевизора сидят. Скукотища. Ты в кафе давно был?

- Перед самым отъездом из Москвы одна знакомая пригласила. Попил кофейку. Хороший кофе двести рублей чашка.

- Сколько?! - подумав, что ослышался, переспросил Слава.

- Двести.

- Ну и ну! Это что за кофе такой?

- Повторяю: хороший. Сваренный по-турецки.

- А хоть по-китайски, мне этого не понять.

- Мне тоже.

Помолчали. Киреев все хотел спросить про Лену, жену Никонова, но не решался, боясь оказаться бестактным. Если Слава захочет, расскажет сам.

- Слушай, Кира, что я тебе сейчас расскажу.

- Слушаю.

- Мне, кстати, твой совет нужен. Мы здесь в Сосновке союз организовали. СССР называется.

- СССР?

Никонов был явно доволен тем эффектом, что произвели на Киреева его слова.

- СССР: сосновский союз свободных россиян. Что скажешь? Михаил молчал, затем, стараясь тщательно подбирать слова, ответил:

- В силу ряда причин я сейчас отошел от политики. Но если у тебя и твоих друзей есть душевная потребность заняться этим... Почему нет?

- Я тоже так считаю. А с чего бы ты начал? Как думаешь: сначала провести организационное собрание и на нем выработать устав, программу, или - наоборот?

- Знаешь, я бы сначала изучил опыт тех организаций, которые уже существуют. Попытался бы понять, почему их - сотни, а их влияние на общество так ничтожно мало. Почему подчас в таких партиях-организациях не больше десятка партийцев.