Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор

- Не знаю, будет ли это смешно... В одной деревне мне домик показали. В нем уже никто не жил. Крыльцо перекосилось, крыша вся в дырах, от оконных стекол и воспоминаний не осталось. А показывали мне его с такой гордостью, будто в нем человек какой великий родился. А так и есть, говорят. Великий, не великий, но память о Полине Матвеевне Тарасовой - она же бабка Поля, она же Тарасиха - всегда будет жить в наших сердцах. Чем же, спрашиваю, была знаменита Полина Матвеевна? Рассказали мне об этой славной женщине, и я понял, как рождаются мифы и легенды. Бабка Поля отличалась очень веселым, даже озорным нравом. На выдумки была просто неистощима. Этакий русский Ходжа Насреддин в юбке. Причем, когда я начинал сомневаться в правдивости тех историй, которые мне рассказывали, люди божились, что все - чистая правда. Одна такая история мне особенно запомнилась. Я бы не возражал, Слава, если бы ты ее записал вместо рассказа обо мне. Бабка Поля как-то сидела у окошка и грустила. За окном весь день шел дождь. Октябрь, одним словом. Все серо и тоскливо. И вдруг говорит она своей родной сестре, с которой много лет жила под одной крышей:

- Нюра, я вот представила, что умерла и вы меня хороните. Вот здесь на лавках гроб поставили.

- Ну а как же иначе, Полюшка? Что мы, нешто не люди.

- Аксинья Безрукова псалтырь надо мной читать станет...

- Все как положено, сестрица. А к чему ты это все?

- Да уж больно мне хочется все это увидеть: и вас, и плачущих, и себя в гробу.

- Что ты такое говоришь? - Нюра перекрестилась. - Зачем тебе это все надо?

- Так интересно же!

- Вот сверху на себя и посмотришь. Говорят, что... Тарасиха перебила сестру:

- А если брешут? Если эти... как их... атми...

- Кто-кто?

- Атмисты... в общем, те, кто в Бога не верует, правы? Умру я - и все, темнота. Нюра перекрестилась опять:

- Ты что мелешь?!

- Да ладно, молчу я. Но все одно, больно посмотреть на себя хочется. А надо сказать, что еще года за три до этого бабка Поля приобрела себе гроб. Колхозный столяр Михалыч уважил старуху за две бутылки самогона и шмат сала. В деревне, привыкшей к чудачествам Тарасихи, не удивились. С тех пор гроб стоял в маленьком летнем домике - в тех местах такие домики называют кизяковками.

Если бабке Поле что-то входило в голову, то выбить это оттуда было просто невозможно. Так было и на этот раз. Уже на следующий день во всем послушная старшей сестре Нюра отвезла в районный дом быта заявку на фотосъемку. Это сейчас почти в каждом доме имеется "мыльница", а тогда профессия фотографа была очень даже востребованной.

И вот в один прекрасный день в деревне, где жила бабка Поля, остановился рейсовый автобус. Из него вышел энергичный молодой человек. На плече у фотографа, а это был он, висел видавший виды кофр. Дом Тарасихи приезжий нашел быстро. Зайдя в комнату, где на лавках стоял гроб, он даже не снял кепку. Кроме Нюры, сидевшей у изголовья сестры, никого в комнате не было.

- Анна Матвеевна Сомова - это вы? - спросил он с порога.

- Я, миленький, я.

- А что народу так мало? - удивился приезжий. - Впрочем, это не мое дело. Когда покойницу выносить будут?

- Сынок, мы одинокие, - сказала Нюра, - откуда народу взяться? Выносить будут, подойдут люди. Но ты, миленький, только в гробу голубушку мою сними, а боле ничего не надо.

- Мне еще лучше.

Фотограф приступил к работе. Сначала он сделал общий план.

- Кстати, - обратился приезжий к Нюре, - вы хотя бы поплачьте. Вас я тоже сфотографирую.

- И меня тоже? - И Нюра заголосила: - Ох, и дура же ты, Поля, ох, и дура... Да что же ты наделала...

Фотограф пожал плечами:

- Сколько работаю, но никогда не слыхал, чтобы покойников дураками обзывали. Плохо жили, что ли?

- Хорошо жи-и-ли! - голосила Нюра. - Ой, как хорошо. Наконец фотограф приступил к самой ответственной части съемок. Он решил взять лицо покойницы крупным планом. Навел резкость, прицелился, замерев... И вдруг "мертвая", не открывая глаз, произнесла:

- Только вы уж постарайтесь, чтобы все хорошо получилось. ...Люди еще долго вспоминали, как по деревне бежал в направлении города молодой человек с перекошенным от ужаса лицом. Позже в народе прошел слух, что фотограф получил вторую группу по инвалидности и "завязал" навсегда со своей профессией... Смеялась только Мирей. Никонов развел руками:

- Ты предлагаешь мне это опубликовать?

- Почему бы нет? По-моему, забавно. Ведь читатель любит, когда его развлекают.

- Ладно, подумаю. Скажи, а...

- Простите, Вячеслав Павлович, - перебила своего начальника девушка, - можно мне спросить Кирилла...

- Меня зовут Михаилом Прокофьевичем. Кира - от фамилии Киреев.

- Простите, - смутилась Мирей.

- Ничего, спрашивайте.

- А куда вы хотите придти в конце концов?

- В конце концов? Как здорово звучит... Сказать честно?

- А разве можно иначе? - удивилась девушка.

- Вы очень редкий человек, Мирей. - Киреев опять посмотрел на молодую журналистку с уважением. - А нужна читателям вашей газеты моя честность?

- Честность всем нужна, - девушка стояла на своем.

- Сдаюсь, - улыбнулся Киреев. - Если честно, то я иду в Старгород. Вы слышали о таком городке?

- Конечно. Но ведь он находится в другой стороне.

- Но я сказал вам правду. Я туда иду. - Киреев уже не улыбался. Словно тень легла на его лицо. Мирей на какой-то миг показалось, будто перед ней сидит очень древний человек. - Всю жизнь иду...

- Я... я, кажется, понимаю вас, - пролепетала девушка. В глазах Киреева сверкнул голубой огонек.

- Правда? В комнате наступила тишина. Было слышно, как за окном ласкал зелень деревьев теплый летний дождик.

- Да ну вас, - наконец заговорил Никонов. - Так ты, Кира, сейчас пойдешь на Богородицк, а потом...

- Не знаю, я еще не решил. - Киреев словно не замечал своего старого друга и смотрел только на девушку. Ответил, словно отмахнулся. Зато сказал, обращаясь к Мирей: - А еще я хочу найти одну реку...

- Реку? - переспросила девушка.

- Речку, речушку. Одну-единственную. Я ее видел во сне.

- А если ее... не существует?

- Это было бы очень... печально.

- А вы знаете, в наших краях столько красивых рек. Вы на Олыме были?

- Нет.

- А Сосну, Любовшу, Зушу или Фошню видели?

- Фошню?

- Она в Сосну впадает.

- У нас Мирей заядлая туристка, - пояснил Вячеслав Павлович.

- И вовсе нет, - горячо запротестовала девушка. - Просто мы с мамой очень любили путешествовать по незнакомым местам.

- Значит, говорите, в ваших краях много рек?

- Много, - сказала девушка. И тихо добавила: - Может, одна из них - ваша? Киреев ничего не ответил. Потом улыбнулся, тень исчезла с лица, потухли голубые искорки в глазах.

- Говорите - Сосна? А что, это мысль. На Сосне, кажется, Елец стоит?

- Точно, - подтвердил Вячеслав Павлович. - А как же Старгород? Думавший о чем-то своем, Киреев словно не услышал вопроса.

- Сосна... Если бы еще знак был...

В этот момент дверь открылась и в комнату вошла сияющая Зина:

- Вячеслав Павлович, из третьего магазина звонили. Им елецкой колбасы привезли, говорят, вкусная и дешевле, чем арсеньевская. Спрашивают, вы будете брать? Киреев засмеялся, довольный:

- А вот и знак. Зина, передайте, что Вячеслав Павлович обязательно возьмет елецкой колбаски. Правда, Никон?

Глава тридцать вторая

Ира Боброва вот уже несколько недель находилась в каком-то странном, противоречивом состоянии. Раньше, в долгие месяцы и годы болезни Лизы, когда наступали периоды отчаяния и страшная усталость обрушивалась на ее хрупкие плечи, она упрямо твердила себе: "Я должна взять себя в руки" или "Мы победим, обязательно победим эту проклятую болезнь". Твердила как заклинание до тех пор, пока не возвращались силы и вновь не рождалась надежда. А сейчас, с появлением в их жизни сначала Натальи, потом Михаила Киреева и, наконец, Мещерской и Вороновой, Ира получила то, чего была лишена раньше, - помощь друзей. Стало гораздо легче материально. Виктор по протекции Вороновой занял хорошее место в одной строительной фирме. Софья... Удивительная девушка! Ира и Виктор просто не знали, как благодарить ее за все то, что она делала для их семьи. Если Мещерская заглядывала к ним по воскресеньям, Наталья - через день, то Софья приходила к Бобровым каждый вечер. Она очень подружилась с Лизой. Особенно сблизила их "эпопея", как говорил Виктор, с выставкой. Воронова сдержала свое слово, и на следующий день у девочки было все, что нужно для работы. Более того, Софья договорилась, чтобы два хороших художника, Юрий Георгиевич Мешенков и Александр Владимирович Куманьков, помогали Лизе практическими советами. Мешенков приходил по четным дням, Куманьков - по нечетным. Оба буквально восторженно относились к природе, могли часами говорить о живописи, так что общение с ними очень много дало Лизоньке. Уроки длились недолго, по двадцать-тридцать минут, но Ира не могла не видеть, как жадно впитывала ее дочь услышанное. Правда, после первого прихода Юрия Георгиевича Боброва пришла в ужас: