"Говорящие с...-2" Последствия больших разговоров - Мария Барышева

   Нож выскочил из тела столешницы с такой легкостью, будто дерево превратилось в тающее масло, и Михаила по инерции рвануло назад, отчего он споткнулся и, потеряв равновесие, влетел в стену - прямехонько в ажурную полочку, уставленную баночками со специями. Уже в самом конце движения он попытался развернуться и именно по этой причине встретился с полочкой не затылком, а левой частью лица. Часть баночек посыпалась на пол, несколько открылись, извергнув на Михаила свое разноцветное содержимое и произведя мощную атаку на его обоняние. Он оглушительно чихнул и только потом почувствовал жуткую боль в правой руке, которая все еще сжимала нож. Где-то рядом визжала Альбина - пронзительный и очень раздражающий звук.

   Михаил попытался разжать пальцы и бросить нож - оглушенный, частично ослепший и утопающий в слезах - часть специй оказалась каким-то видом перца - еще не видя свою руку, он уже был уверен, что все дело в ноже. Но пальцы не поддались, словно сведенные судорогой - у него получилось лишь едва-едва шевельнуть ими, и от этого движения боль, почему-то, возросла вдвое. Взвыв, старший Оружейник кое-как утер лицо и скосил глаза на свою правую руку. Из пальцев и тыльной стороны ладони, в которых покоилась рукоять ножа, торчали, пробив их насквозь, мокрые от крови, длинные металлические шипы, словно Михаил сжал в кулаке какого-то жуткого ежа. Сам же клинок, издавая легкий металлический звон, быстро расщеплялся - словно расцветал некий нелепый плоский бутон, в котором каждым лепестком было лезвие.

   Михаил еще раз попытался распрямить пальцы - и отчасти ему это удалось. Он встряхнул рукой и был наказан за этой новой вспышкой боли. Ухватиться за нож свободной рукой не представлялось возможным - шипы распределились по всей рукоятке, лепестки-лезвия, изгибаясь, точно живые, начали заворачиваться в обратную сторону, стараясь дотянуться до его запястья. Тогда он наклонился и, положив ладонь ребром на пол, кое-как прижал рукоятку каблуком. В тот же момент расщепляться начали и концы шипов, но Михаил, закусив губу, уже рванул, и шипы с тихим чавканьем неохотно поддались. Не удержавшись, он все же заорал, прижимая к груди руку, из которой хлестала кровь, и глядя на шипы, которые уже тоже расцвели множеством крохотных лезвий. Секунда промедления - и он смог бы выдрать эти шипы только с громадными кусками собственного мяса и жил, выламывая кости пальцев.

   Альбина уже не визжала, а затухающе попискивала, забившись за стиральную машинку. Михаил, шатаясь и продолжая чихать, наткнулся на шкаф, задел сушилку, свалив часть посуды на пол, и привалился к стене возле двери, шипя от боли и уставившись туда, где в лужице его крови лежал кухонный нож, похожий на какое-то кошмарное металлическое соцветие. От рукоятки осталось лишь несколько сине-оранжевых ошметков - отовсюду топорщились большие и маленькие изгибающиеся лепестки-лезвия, нетерпеливо-разочарованно скребущие по плитке пола.

   - Твою мать!.. - просипел старший Оружейник и скосил мутный от боли и специй глаз на Альбину. - Детка, есть чем руку перевязать?

   - А? - та бестолково захлопала глазами. - Да... А... А что это?

   - Не знаю. Но батареи я лучше в другой раз проверю.

   - Ты меня задушишь! - просипел Сева.

   - Вообще-то, ты меня тоже держишь, - напомнила Эша, не делая попытки разжать руки.

   - Неправда, - сказал Мебельщик и вцепился в нее еще крепче. Глеб, обнимавший их обоих удивительно бережно, от волнения, вероятно, утратив всю свою неуклюжесть, раздраженно что-то пробормотал, когда границу его объятий попытался было нарушить младший Садовник Леонид Викторович, сегодня уже не украшенный цветущими гирляндами по всему периметру.

   - Пусти, мне нужно ее осмотреть.

   - Не нужно меня осматривать, - задушено сказала Шталь. - Я не достопримечательность.

   - Славка сказал, что ты ранена.

   - Славка уже осматривал меня в машине. И я его осматривала. Он вытащил осколок у меня из руки, а я - у него из спины. Потом мы все это красиво замазали зеленкой. Отстаньте от меня.

   - У нее на спине ожоги, - устало сказал Электрик, который, сидя на диване рядом с Посудником, на пару с ним потягивал коньяк прямо из бутылки, которую они передавали друг другу трясущимися руками.

   - Показывай! - потребовал младший Садовник.

   - Нет!

   - Сепсис, - любезно предложил Леонид Викторович.

   - Уйдите, - Эша спряталась за Глеба, тот что-то пробурчал, и младший Садовник раздраженно отошел в сторону. Вместо него к ним приблизилась Скрипачка - хорошенькое восточное личико распухло от слез, тушь расползлась неряшливыми потеками.

   - Может, тебе дать что-нибудь? У Вадика есть отличные успокаивающие очки... Или веер? В финотделе...

   - У меня в кабинете превосходное расслабляющее кресло! - встрепенулся Сева.

   - Лучше дайте мне водки, - вяло сказала Эша, приваливаясь к мощной груди Парикмахера и увлекая за собой Севу, который, не устояв, сунулся носом Глебу в рубашку. - Не надо вещами. Не надо все время с вещами. Слишком много вы с вещами. А теперь...

   - Он оставил меня в машине! - убито-возмущенно проговорил Сева в рубашку Парикмахера. - Приказал сидеть в машине! А ведь я бы мог...

   - Остывать рядом с Беккером! - жестко отрезала Ксюша, смахивая крупную слезу, ползущую из левого глаза. - Правильно сделал, что оставил!

   - Потому что я инвалид?! - вскипел Сева.

   - Потому что ты Говорящий! - рыкнула Эша. - Мне дадут водки или как?!

   - Сейчас принесу, - Глеб отпустил их, но Ксюша поспешно замахала руками.

   - Боже упаси, я сама принесу, ты же все к чертовой матери раскокаешь!

   Она убежала, а Эша, наконец-то ощутив потребность присесть, вместе с Севой добрела до ближайшего огромного кресла и повалилась было в него, но тут же ойкнула от боли в обожженной спине и села прямо. Глаза снова стали мокрыми, и Шталь, отпустив Севу, начала усиленно тереть их, хотя знала, что так делать нельзя. Она чувствовала, что вот-вот разревется. Эша практически не знала Беккера, но она видела его на совещании каких-то пару часов назад. Шталь все еще не могла осознать того, что Никиты больше нет, а Ольга Лиманская, которой она уже даже начала симпатизировать, находится в больнице в тяжелом состоянии. Все это было нелепо, чудовищно, и до сих пор то и дело казалось чьей-то жестокой шуткой. В первые минуты Эша даже была почти уверена в том, что вот-вот кто-то из них позвонит и скажет, что на самом деле ничего ужасного не случилось. А потом она вспоминала люстру, хлынувшую с потолка хрустальной лавой, и вновь и вновь понимала, что все это - на самом деле. Вещи, подумать только, их собственные вещи - и они ничего не услышали, ничего не почувствовали...