Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

ее огорчать, она, бедняжка, и так покоя не знает после вашей встречи. Только и делает, что вздыхает. И она погибла бы, не придумай я, как устроить вам свидание посреди бела дня и сделать так, чтобы Багдад ослеп и оглох. Хочу передать моей голубке какое-нибудь ласковое словечко от тебя. Что мне сказать царевне?

— Что я счастлив, восхищен, что мне не хватает слов, что я сгораю от нетерпения и жду не дождусь того мгновенья, когда мы будем вместе. Я тоже не знал ни минуты покоя после нашей встречи, образ ее чарующий заполняет все мои мысли, сердце мое охвачено любовью, и я боюсь раскрыть рот, ибо имя ее готово сорваться с моих уст.

— Да уж, вряд ли мне удастся это повторить, однако, могу заверить, ухожу я с набитыми карманами. Однако это всего лишь слова… ты ничего мне больше не дашь? Обещаю передать всё твоей любезной. — Старушка подставила юноше щеку, но напрасно. — Ладно, прощай, скупой Симустафа!

Намуна поспешила во дворец, где почти слово в слово пересказала царевне свой разговор с прекрасным трактирщиком.

— Няня, неужели ты всерьез хотела получить от него поцелуй? — изумилась Ильсетильсона. — Или ты в самом деле влюбилась в него?

— Влюбилась — не влюбилась, не скажу, но, невзирая на мои морщины, в груди моей бьется сердце двадцатилетней девушки, и, даже когда мне будет сто лет, я буду любить мужчин, похожих на прекрасного Симустафу. Мне немного надо, так — поболтать, и всё, но эта мелочь доставляет огромное удовольствие. Если же я вовсе перестану влюбляться, то сделаюсь злобной и вредной. А теперь спи, спи крепко, тебя ждет великий день.

Назавтра, сразу после часа намаза, Ильсетильсона в сопровождении шестидесяти прислужниц вышла в город.

Старая нянька повела ее к баням, которые находились неподалеку от трактира Симустафы. Царевна зашла внутрь и сказала своему первому евнуху:

— Я хочу, чтобы мне служили здешние рабыни, а мои пусть развлекаются. Покажи им весь Багдад, пусть воспользуются случаем.

Евнух подчинился и ушел, а девушка, немного погодя, направилась туда, куда звала ее любовь, с одной лишь Намуной.

Симустафа с нетерпением ждал в уединенном уголке сада, в каменном гроте с источником, где обычно охлаждались наливки. Юноша готовил завтрак и напевал песни, подсказанные ему любовью, желанием и надеждой на счастье. При нем находился один-единственный немой раб, очень красивый и ловкий мальчик. Внезапно в саду раздался шум.

То была она, Ильсетильсона, та, о ком он мечтал и пел. Симустафа не знал, что несколько минут назад царевна незаметно приблизилась к гроту и услышала, как поет ее возлюбленный. С величайшим удовольствием внимала она словам и нежному голосу его, но девушке не хотелось, чтобы он догадался, что его подслушивают, и потому удалилась, дабы затем с шумом возвестить о своем приходе.

Нет, они не бросились друг к другу в порыве страсти, обыкновенно рождающейся от неожиданного прилива чувств. Нет, они покорились взаимной нежности и притяжению, оба словно верили, что их соединяет сама судьба. Влюбленные стояли и смотрели друг на друга с любопытством, живейшей радостью и восхищением, а потом, будто сговорившись, в первый раз обнялись и тут же лишились чувств.

На счастье, земля вокруг была покрыта мягким мхом, а у предусмотрительной Намуны с собой всегда на всякий случай были нужные снадобья.

Но пора было оставить это неудобное для столь важного свидания место. Симустафа взял возлюбленную за руку и проводил в зеленую беседку, непроницаемую для солнечных лучей. Там стояла прекрасная софа и стол с дивными яствами. Здесь было всё, чтобы успокоить взволнованную царевну. Беседка дышала прохладой благодаря прозрачной, словно хрусталь, воде: она лилась в глубокую чашу из ноздрей и пастей каменных животных, чьи изваяния радовали глаз.

Ильсетильсона и Симустафа сели рядом к столу, Намуна и немой прислуживали им. Но влюбленные мало ели, а говорили еще меньше — им хватало языка большой любви, языка взглядов.

Вдруг царевна прервала их выразительное молчание.

— О Симустафа, — воскликнула она ангельским голоском, — я люблю тебя и знаю, что не смогу полюбить никого другого! Но я не понимаю, как уничтожить ужасающую пропасть, что пролегла между нами по воле Провидения. Если б я могла отказаться от положения своего, то сделала бы это не раздумывая. Моя душа ничего не потеряет от союза с твоей, чье благородство выше любых титулов. Сама судьба, пожелавшая принизить тебя, краснеет, для меня лишь честью будет возвысить тебя и пристыдить ее за несправедливость.

— Госпожа моя, благодаря твоему чувству я вознесся выше всех, — возразил Симустафа. — В твоей любви мое богатство, слава и счастье, и большего мне не надо. Была бы у меня корона, я с величайшим наслаждением сложил бы ее к твоим ногам и сделался твоим рабом.

— Давай поклянемся, — ответила царевна, — жить друг для друга, что бы ни случилось, и не связывать себя ни с кем, дабы не создавать препятствии для нашего союза.

— На коленях клянусь именем Великого Пророка! — вскричал Симустафа.

Ильсетильсона подняла его, самые нежные поцелуи скрепили их обет, и слезы то появлялись, то высыхали на глазах влюбленных.

Намуне не дано было понять, сколь дороги эти слезы, и ей захотелось прервать их поток.

— Что же это такое? — возмутилась старушка. — Зачем вы тратите время зря, зачем плачете вместо того, чтобы радоваться? Терпеть не могу томных влюбленных! Пейте, ешьте, и чтоб никакой тоски-печали!

Она принялась потчевать их разными кушаньями и подавать питье из одного кубка.

— Симустафа, нет ли у тебя музыкальных инструментов? — спросила вдруг Намуна. — Прикажи их принести. Мы далеко от чужих глаз и ушей, и я хочу показать вам, как надо веселиться.

По знаку хозяина немой немедленно принес инструменты. Намуна взяла один из них и уже хотела было заиграть веселую мелодию под стать своему настроению, как Ильсетильсона запела высоким проникновенным голоском, тихонько перебирая изящными пальчиками струны рабоба. Симустафа тут же подхватил ее песню, и стихи, которые он слагал, отличались не только подлинным чувством, но и умом, а музыка — тонким вкусом. Казалось, влюбленные соревнуются между собою в нежности и трогательности.

Намуна облегченно вздохнула, видя, что ее подопечные перестали лить слезы, но вскоре ей пришлось прервать песню, ибо подошла минута расставания. Евнухи и прислужницы не должны были ничего заподозрить, и Симустафа с Ильсетильсоной скрепя сердце подчинились необходимости, сопроводив прощальные объятия новыми слезами.

— О Аллах!