Время политики - Лев Семёнович Рубинштейн

крайней мере, объясняющей многие особенности отечественной истории, рефлекторно и безошибочно отреагировал именно так, как мог.

«А мы еще говорим о демографии», – горестно качая головой, сказал бесконечно скорбящий президент.

Скажи мне, любезный читатель, о чем ты подумал в первую очередь, узнав о том, что в запертом помещении задохнулось много беспомощных детей? Ведь о демографии? Ведь правда же? О чем же еще-то!

Уместно ли шутить со смертью, насупив брови, риторически вопрошают коммунисты – коммунисты в широком, так сказать, смысле этого слова.

Я-то, например, думаю, что и можно, и нужно. Шутя над ней, мы, конечно, не ликвидируем пропасть, лежащую между ней и жизнью, мы лишь обозначаем ее границы. Но это уже не мало.

Мы-то с ней шутим, скажет скептик, а она-то с нами – нет. Она всегда приходит с очень серьезными намерениями. Ну да, все правильно – смерть всегда серьезна, а жизнь шутит над ней, издевается, дразнит ее. Именно потому, что она жизнь и она не может по-другому.

Не бояться смерти мы вряд ли научимся. А вот думать о ней без почтительности надо попробовать научится.

Нельзя не вспомнить и о том, как совсем недавно общество было шокировано диковатой историей с гибелью и воскрешением одного журналиста. Я, заметьте, и то и другое слово написал без кавычек. Потому что многие пережили и то и другое всерьез.

Казалось бы, ничего принципиально нового. Известно, что эффект мнимой смерти или мнимого убийства – весьма распространен в полицейской практике.

Также известно, что эту, так сказать, амбивалентность испокон веков эксплуатируют фольклор и художественная литература.

Фольклор давно уже обжит вампирами, зомби, оборотнями, привидениями, призраками, духами и многими другими чудными (ударение на ваш вкус) существами, про которых одно только и известно, что неизвестно, живые он или мертвые. Не забудем и спящих красавиц, оживленных посредством целительных поцелуев.

А это все, в свою очередь, восходит к древним верованиям практически всех племен и народов с календарными умираниями и воскрешениями различных божеств.

А там – и беллетристика, особенно приключенческая. Ну или готические романы про Мельмотов-скитальцев. И Холмс, и граф Монте-Кристо…

Я, кстати, был в замке Иф и видел камеру, на двери которой было написано, что именно в этой камере содержался Эдмон Дантес. Так литературные персонажи своевольно переселяются иногда в реальную историю.

Но и реальные исторические персонажи становятся иногда персонажами фольклора. И всплывают в общественном сознании, – хотя и в постмодернистском, игровом изводе, – различные сюжеты из давней истории.

Тут тебе и Отрепьевы с Пугачевыми, и принцессы Анастасии.

Да и Иван наш Терибль, как выяснилось это благодаря усилиям различных военно-православно-исторически-патриотических учреждений и отдельных высокопросвещенных граждан при должностях, вовсе не убивал своего сына, свою кровиночку, а, напротив, прокатил его на «Сапсане» в город Ленинград на экскурсию по ленинским местам. Да он, говорят, сынок этот, и до сих пор жив. На заслуженной пенсии, говорят, но еще бодр и хоть куда. Работает, говорят, день через два, гардеробщиком. В Министерстве, говорят, культуры. Не жалуется, говорят. Люди, говорит, там культурные, вежливые, на пол не плюют, матом не ругаются, папашу его покойного помнят и уважают. Так ли это или не так, не знаю, не проверял. Но люди говорят.

Впрочем, мы что-то заболтались. А разговор между тем серьезный, серьезный разговор, между прочим.

Казалось бы, ничего нового, но жизнь время от времени показывает, что смерть в каких-то случаях может оказаться не только точкой, но и другим каким-нибудь знаком препинания. Например, запятой.

Заметим попутно, что, кроме символических «смертей», бывают, еще и символические «жизни». Особенно это касается разнообразных «вечно живых».

Детям, например, эти растоптанные средства художественной выразительности становятся понятными далеко не сразу.

Так, например, мой старший брат, который в раннем детстве был вместе с мамой в эвакуации в Уфе, однажды – а именно 21 января 44-го года – пришел из детского сада заплаканным.

«Миша, что случилось? – спросила испуганная мама. «Ленин умер», – глотая слезы, сказал брат.

Смерть, – хоть мнимая, хоть реальная, – это всегда главная тема любого художественного акта. И это далеко не всегда заметно. В том числе и автору.

Однажды клерк американского консульства, где я получал визу, дежурно спросил меня про цель моей поездки. Я сказал, что в Нью-Йорке вышла моя книжка и что я приглашен на ее презентацию. «О чем ваша книга?» – непонятно зачем спросил клерк. Как будто от формулировки темы моей книги зависит консульское решение.

Я – тоже не вполне понятно почему – слегка разозлился и отчетливо, медленно, слегка зловеще произнес: «Моя. Книга. О смерти».

Клерк слегка, как мне показалось, вздрогнул, посмотрел на меня с некоторым почтительным опасением и больше вопросов не задавал. Потому что он как-то сразу понял, что я сказал, в общем-то, правду. Потому что ведь всякая книга – именно про это.

Если литература – это игра, то прежде всего игра со смертью.

Да, о смерти написано много. Да, в литературе то и дело гибнут, тонут, стреляются и закалываются, умирают от чахотки, холеры или горячки.

Но даже если там не умирают, не лезут в петлю и не гибнут на дуэли, все равно всё – о ней, о смерти. Буквально всё, даже «травка зеленеет, солнышко блестит». Потому что смерть – это не тема литературы, это ее внутренняя пружина и, как это ни парадоксально, могучий гарант ее живучести. Все остальное текуче и изменчиво. Одна лишь смерть никогда не подведет – она явится в предначертанный срок, она, как и любовь, нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…

Начали мы с неудавшегося мексиканского карнавала, им же и закончим.

В заметках Сергея Эйзенштейна о Мексике, где он провел довольно много времени и где работал над кинофильмом, было в том числе и о том самом Дне мертвых, который нам так и не удалось увидеть на Красной площади. Свой захватывающий рассказ о карнавале в Мехико Эйзенштейн закончил довольно изящно, примерно так (цитирую по памяти): «А поздним вечером молодежь отправляется на городские кладбища, где под прикрытием крестов и могильных плит предается заботе о продолжении рода».

Так жизнь побеждает смерть. Так любовь побеждает смерть. И не только символически.

А Красная площадь – тоже ведь кладбище, как было сказано в начале. Но в этот раз хорошее дело не состоялось. Жаль. Но уж в другой раз как-нибудь – обязательно…

Нюхать или учить

Сначала – цитата. Она, увы, довольно длинная, но того стоит.

«Литература никогда не имеет ни малейшего влияния на жизнь, и те, кто