За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

нашей семье царил, если можно так выразиться, вооруженный мир, я прилагал максимум усилий, чтобы сохранить подольше статус-кво, с горечью сознавая, что бесконечно это состояние продолжаться не может. Из всех многочисленных обитателей коммуналки один лишь Мишка чувствовал себя великолепно и благосклонно, как нечто должное, принимал ухаживания и ласки и делал что хотел — носился взад и вперед по коридору, лазил на шкаф и буфет, добросовестно полировал пальцы всем жильцам без исключения. Этот процесс особенно умилял одну нашу соседку, молодящуюся мастодонтистую матрону, обладательницу на редкость противного, сверлящего уши буравчиком голоса. Этим мерзким буравчиком его обладательница частенько пользовалась как всесокрушающим оружием во время кухонных ристалищ. Восторженная дама буквально изводила несчастного Мишку, постоянно запихивая ему в пасть свои короткие жирные пальцы, похожие на шишковатые морковки-каротельки. Видя Мишкино недовольство — дама медвежонку, как и всем нам, успела порядком надоесть, — я молил всех медвежьих богов, чтобы они помогли Мишке избавиться от этой напасти. И боги вняли моей мольбе: однажды Мишка как-то особенно раскапризничался — и его пришлось посадить на цепь. Я тогда еще не знал, что медвежонка нельзя привязывать, пока он не будет окончательно приручен: цепь чрезвычайно раздражает зверя, озлобляет его. Но, повторяю, в ту пору это обстоятельство мне не было известно, и потому, щелкнув карабинчиком, я прикрепил цепь к ошейнику медвежонка, невзирая на его яростные протесты.

Полная дама, носившая благозвучное имя Аграфена, которую за ее уникальные способности подслушивать, вынюхивать и громогласно предавать огласке все квартирные тайны, вопить как зарезанная на кухонных собраниях и разборках называли в глаза и за глаза Ухо-Горло-Нос, разумеется, тоже понятия не имела о том, что испытывает, сидя на привязи, медвежонок, и, заметив, что он нервничает, поспешила к нему на помощь.

— Бедненький ты мой, разнесчастненький, лапочка ты моя ненаглядная, — засюсюкала Аграфена и пустила в ход испытанное средство. Реакция последовала незамедлительно: «бедненький и несчастненький» яростно вцепился в пухлую каротельку, словно вымещая на ней свою обиду. На истошный вой пострадавшей сбежалась вся квартира. Детская сказка о репке неожиданно обрела зримые черты. Дружными усилиями жильцов дамский пальчик был наконец извлечен из пасти коварного зверя. Вся операция сопровождалась сбивчивыми противоречивыми советами спасателей, как надо тащить — ни в коем случае не дергать, чтобы, не дай Бог, пальчик не оторвать. Вдохновляющим аккомпанементом старателям были неистовые крики пострадавшей, приведшие некоторых слабонервных «бабок», «внучек» и «жучек» в полуобморочное состояние. Внимательно изучив свой посиневший и изменивший конфигурацию палец, Аграфена разразилась страшными проклятиями, и медвежонок не провалился в тартарары лишь потому, что, к счастью своему, не знал, сколь могуч и выразителен великий русский язык.

Отныне с пальцетерапией было покончено раз и навсегда.

Много лет спустя, вспоминая все эти события, я пришел к выводу, что соседи мои по коммунальной квартире, включая самых ненавистных, вроде пресловутого Застенщика и горластой мадам Аграфены, были все же людьми неплохими, во всяком случае, на удивление терпеливыми и довольно покладистыми. Потомственные горожане, видевшие лес только в кино, а его обитателей в зоопарке, да и то в незапамятные времена детства, неожиданно сталкиваясь с моими четвероногими, крылатыми и ползающими питомцами в коридоре, кухне и прочих «местах общественного пользования», вполне естественно, чувствовали себя неуютно. Но так было лишь поначалу, потом жильцы быстро приходили в себя, с любопытством разглядывали новых необычных квартирантов, быстро привыкали к ним, а к иным даже привязывались…

Привык к людям и Мишка, которого подчас стали величать, намекая на наше близкое родство, Михаилом Юрьевичем, он перестал дичиться, царапаться и кусаться, однако шкодничал все больше и больше, и постепенно от его выходок нам просто не стало житья. Иные проделки медвежонка вызывали справедливый гнев (например, когда он жевал и дырявил постельное белье), другие созерцались с мистическим ужасом (когда он неведомым образом ухитрился пробраться в сервант и с важным видом разгуливал среди китайского фарфора и хрусталя). Проблемой номер один оставалась санитария, которая для медвежонка была понятием абстрактным. Его стараниями лакированный и некогда блестящий паркет стал выщербленным и пятнистым, как леопардовая шкура. С этим можно было еще кое-как мириться, если бы медвежонок для отправления своих естественных потребностей нашел какое-то одно определенное место, но выбором такового Михаил Юрьевич себя не утруждал, неоднократно используя для столь неблаговидных целей сапоги, боты и галоши наших гостей. В конце концов кому-то из домашних пришла в голову безумная мысль прогуливать Мишку на поводке подобно тому, как это делают многочисленные владельцы собак. К сожалению, проделать это удалось лишь один-единственный раз.

Однажды, возвращаясь с работы, я увидел в нашем переулке большую толпу. Толпа клубилась на мостовой между рестораном «Урал» и кондитерским магазином. Жил я тогда в самом центре города, в Столешниковом переулке. Москвичи — народ любопытный и обладают способностью моментально собираться вокруг чего-либо интересного: будь то распродаваемый книготорговцами бестселлер или сверкающий никелем автомобиль последней модели. На сей раз, судя по репликам, доносившимся из эпицентра, людей привлекло нечто иное.

Автор этих строк страдал (и страдает) теми же слабостями, что и его земляки. Основательно поработав локтями, я с трудом пробрался вперед и увидел… Ваську. Он стоял, окруженный со всех сторон улыбающимися прохожими, держа на цепочке нашего бурого Мишку, и что-то снисходительно объяснял удивленным людям. Как всегда, Васька оставался верен себе, и поэтому рассказ его изобиловал фантастическими подробностями. Толпа внимала Василию, разинув рот, лишь отдельные слушатели скептически ухмылялись: заливает Рыжий, лапшу на уши вешает. Перед медвежонком лежала груда пряников, ванильных сухарей, печенья и конфет, какая-то девушка угощала его недоеденным пирожным. Мальчишки взирали на медвежонка с завистью, уж очень, видимо, хотелось им заполучить живую игрушку.

— Ты что тут делаешь? — с тревогой спросил я приятеля. Васька, конечно, давно меня заприметил, но притворялся, что мы с ним незнакомы. Ответил холодно и надменно:

— Прогуливаю животное. Разве не видите?

И продолжал как ни в чем не бывало что-то объяснять столпившимся зевакам. Пространную лекцию довольно невежливо прервал постовой милиционер, возмущенный затором в переулке, предложив собравшимся немедленно разойтись и не мешать нормальной работе транспорта.

— А хозяина придется штрафануть…

— Правильно, — насмешливо поддержали из толпы. — Пусть не засоряет транспортные артерии столицы медведями.

Едва только дело начало принимать неприятный оборот, Васька тотчас же меня узнал:

— Я, товарищ старшина, тут совершенно ни при чем. Владелец медведя вот этот гражданин…

Старшина уставился на меня, расстегнул планшет, вынул блокнот и авторучку. Я взял Мишку на руки и, невзирая на протесты окружающих, которым хотелось пообщаться с гостем из тайги побольше, понес домой. Милиционер шел впереди, предупредительно расчищая нам