За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

год и свое окружение изучил неплохо… К счастью, в коридоре, да и на кухне, миновать которую было совершенно невозможно, никого не оказалось, и я утешился, правда, как показали дальнейшие события, ненадолго.

Итак, дорожные тяготы позади и я снова дома. Сбросив тяжелые сапоги, я натянул спортивные шаровары, надел тапочки и освободил медвежонка из заключения. Перепуганный городским шумом, подавленный необычной обстановкой, Мишка неуклюже заковылял по комнате, затравленно озираясь. Толстые лапы разъезжались по натертому паркету, звереныш падал, судорожно цепляясь когтями за ускользающий из-под ног пол, оставляя на нем глубокие борозды. Я с содроганием отметил, что пол к моему возвращению покрыли свежим лаком. Стараясь не думать о реакции домашних на живой подарок, я быстро выпотрошил холодильник, однако Мишка от колбасы отказался, — значит, придется бежать за молоком.

Взяв полотенце и мыльницу, я пошел в ванную смывать дорожную пыль. Пенсионер Аркадий Андреевич, седобородый и добродушный, радостно меня приветствовал: долгими зимними вечерами мы с ним коротали время за шахматной доской. Заметив, что, выйдя в коридор, я запираю комнату на ключ, Аркадий Андреевич улыбку недоуменно погасил — такое у нас не практиковалось, жили, что называется, одной семьей — дружно…

— У нас в квартире, слава Богу, ничего никогда не пропадало. Сколько живу здесь, такого случая не припомню.

Сердито запыхтев, он удалился на кухню. Мне стало неловко, тем не менее объясниться я не пытался, не отважился раньше времени раскрыть тайну, решив пока помалкивать, и хотя, как утверждают криминалисты, тайное рано или поздно становится явным, я, хорошо зная моих соседей, решил все-таки роковой момент по возможности отдалить.

Особенно беспокоил меня известный уже читателю Застенщик — толстенький, лысый, с круглой, как бильярдный шар, головой, пухлощеким личиком обиженного мальчика, писклявым голоском и кротким ангельским взглядом. Однако, несмотря на столь безобидную внешность, Застенщик был редкостным пакостником, склочником и сутягой. Его отлично знали в районе, где не было, пожалуй, такой «инстанции», куда бы он ни обращался со всевозможными жалобами, кляузными посланиями, которые, впрочем, чаще всего оставались без ответа ввиду их полнейшей абсурдности. Тем не менее Застенщик был упрям, последователен в своих действиях и упорен. Держа круговую оборону, он вел многолетнюю титаническую борьбу не только с властями предержащими, но главным образом с теми, кто был рядом, с окружающими людьми, доводя некоторых до такого состояния, что они, не выдержав столь длительной изнурительной осады, принимали непростое решение — добровольно покинуть насиженное место, начинали хлопотать о размене жилья и в конце концов исчезали с нашего горизонта. Но кое-кто в силу привычки либо каких-то иных обстоятельств продолжал оставаться в коммуналке, жить с Застенщиком под одной крышей. Меня же за мою привязанность к животным Застенщик терпеть не мог, ибо считал, что люди, пестующие малых сих в местах, где положено жить простым смертным, ненормальные, а к питомцам моим проникся зоологической злобой. Выручало меня то, что Застенщик, как и большинство скверных и подлых людей, был необыкновенно труслив, зато нахален до невозможности — наглость и нахальство помогали ему бороться с людьми, против животных же Застенщик не мог полностью применить эти ценные свойства, за что ненавидел их куда больше, чем их хозяев.

В силу указанных причин Застенщик тайком выпускал из клеток пойманных мною в лесу птиц, а затем, видя мое огорчение, фальшиво сокрушался, выражая «чистосердечное сочувствие». При каждом удобном случае он давал хорошего пинка безответному, запуганному котенку, доставалось от него и престарелой облезлой болонке, владелицу которой Застенщик так застращал штрафами и милицией, что старушка и пикнуть боялась и выносила собачку во двор не иначе как на руках. В то же время Застенщик был очень осторожен, пакостничал исподтишка, чтобы его ни в чем не могли заподозрить. Никакие увещевания, уговоры, проникновенные душеспасительные беседы на него не действовали, единственным человеком, которого Застенщик всерьез опасался, был Васька, при появлении которого Застенщик мчался быстрее лани в свою комнату и надолго в ней затихал…

Неистребимая любовь Застенщика к всевозможным кляузам вызывала у меня немалое беспокойство: узнав о существовании медвежонка, Застенщик поднимет на ноги все столичные власти.

Умывшись, я сбегал за молоком, по дороге зашел в ближайшую аптеку, где попросил девушку в белом халате подобрать мне хорошую соску. Девушка положила на застекленный прилавок нечто розовое, тоненькое, как паутинка, украшенное кокетливым бантиком. Я покачал головой: не годится. Нет ли чего-нибудь покрепче?

— Напрасно привередничаете, молодой человек. Изделие высокопрочное, до сих пор никто не жаловался.

— И все-таки не откажите в любезности — поищите…

Негодуя на неоправданную, с ее точки зрения, строптивость посетителя, девушка нетерпеливо ждала моего решения, меня же одолевали сомнения:

— Эта ваша высокопрочная моему на один зуб. А их у него полная пасть.

— Пасть?! Как вы можете так говорить о своем ребенке! Кстати, сколько ему…

— Месяца три-четыре. Наверное…

— Наверное?!

— Точно сказать не могу, знаю только, что он у меня зубастый.

— Хорош папаша!

Уходя, я явственно слышал, как девушка говорила кассирше:

— Не мог другого предлога для знакомства придумать, донжуан несчастный!

Уже на улице я сообразил, что для молока нужна бутылочка. Пришлось возвращаться в аптеку, мое появление там вызвало дружный смех. Кляня неразумных девчонок, я поспешил домой и, отперев дверь, замер — в комнате царил разгром.

В воздухе кружился, оседая на пол, пух, выпущенный из распотрошенных подушек, в углу, возле опрокинутой этажерки, валялись разодранные в клочья книги, на полу сверкали осколки тещиной фарфоровой вазы. Вазу эту она давным-давно привезла из Ирана, частенько подолгу любовалась ею и очень ее берегла. Мохнатый сорванец вдребезги расколотил тещино сокровище, чем серьезно осложнил мою и без того нелегкую семейную жизнь. Но где же преступник?

Поиски оказались безрезультатными. Обшарив весь пол, а заодно и вытерев его своими брюками, я разогнул усталую спину и увидел виновника погрома. Медвежонок сидел на высоком холодильнике и с видимым любопытством наблюдал за моими странными маневрами. Как он умудрился вскарабкаться на холодильник — уму непостижимо (как выяснилось позднее — только мужскому уму)…

Вернувшись домой, лучшая половина нашей семьи, оправившись от шока, вызванного видом разгромленного жилья, довольно быстро обнаружила, что стенки холодильника испещрены кривыми черными бороздами, а пространство вокруг густо усыпано тусклыми снежинками ободранной эмали: видимо, медвежонок основательно попотел, взбираясь на гладкий как лед холодильник.

Вот так четвероногий мохнатый хулиган поселился в московской коммунальной квартире, чем решительно изменил ее мирный, устоявшийся быт. Строгий, сложившийся многими годами распорядок разом был нарушен, ночь превратилась в день, а яркий солнечный день из-за бесконечных взаимных обвинений,