Укрощение воровки (СИ) - Ди Климм

— Да! Да! Да-а-а!..

Потом минуту, чтобы вернуться обратно на землю, а не атомом, улетевшим в космос от крышесносного оргазма. Еще полминуты, чтобы устойчиво держаться на ногах. Минута в кольце его крепких рук, и несколько жадных вдохов, спрятавшись в его груди.

Они ехали молча, но по движениям Влада, пока он заводил машину, выезжал на дорогу и вдавливал ногу в педаль газа, Марьяна видела его нетерпение, которое подгоняло ее саму.

Влад рядом, вот он, протяни только руку… Марьяна слышит его отрывистые вдохи, ловит его быстрые взгляды на себе, чувствует его горячую руку в своей ладони. Что еще она ждет?

Его. Всего. Ей мало, до боли мало того, что есть сейчас. Даже сейчас, находясь рядом с ним, Марьяна задыхается от боли расставания. Эта боль на кончиках пальцев, которыми она прикасается к его острой скуле. Эта боль цепляется за ворот его рубашки, когда она расстегивает пуговицу. Эта боль наполняет воздух, который стоит между ними. Ей нужно больше. Ей нужно все.

Степень их одержимости друг другом одинаковая, просто Марьяна по инерции привыкла скрывать свою, отодвигала себя и свои желания на второй план. Но не Влад. Он знал, чего хочет и решил все за Марьяну. И его сила передавалась Марьяне, она осязала ее и питалась ею.

Они приехали…Куда? Частный дом? Многоэтажка? Гараж? Сарай? Влад не дал времени оглядеться, а выдернул Марьяну из салона, подхватил на руки и понес.

Зеркальный лифт, темный коридор. Квартира. Кровать, низкая и широкая. Прохладные серые простыни шуршат под их телами. Одежда сорвана еще в коридоре, и гладкая ткань ласкает разгоряченную кожу. Тени зыбкими силуэтами скачут по мускулам и мышцам, перекатывающиеся под темной кожей, и скользят по изгибам и ямочкам на молочной белизне. Ощущениям тесно внутри, и они срываются стонами и вскриками, бисеринками пота на груди и между лопаток, вырываются с рваными дикими движениями, говорят голосами, произнося слова, которые раньше не были произнесены. Ощущения отражаются в глазах напротив, которые невозможно оторвать друг от друга, чтобы видеть каждый оттенок чистого, без примеси, блаженства.

Она здесь, рядом, кожа к коже, и ничего не надо.

— Что с ней случилось?

— Жена сидела на наркоте. Обдолбалась и задушила ребенка во сне.

— Что? — выдохнула Марьяна. — Что? — повторила она, приподнимаясь на локте.

Влад потянулся за сигаретой. Неоновый свет зажигалки осветил его лицо, с резкими чертами и запавшими глазами.

— Что…А…Сколько ей было лет?

— Моя ровесница.

— Я имею в виду…твою дочь.

— Три.

Марьяна выхватила из рук Влада сигарету и затянулась полной грудью, выдох горьким туманом в темную комнату. Еще затяжка, глубоко и сильно, чтобы горечь табака заглушила горечь, что поступает к горлу. Еще одна затяжка. Три…

— Влад, я никогда не сталкивалась с…подобным… Влад, мне очень жаль.

— Мне тоже.

Жаль. Это самое мягкое, и единственное, что он может сказать.

— Когда…

— Много-много лет тому назад.

— Если ты не хочешь говорить…

— А что тут говорить, Марь? — тихо спросил Влад в темноту, забрал из ее рук сигарету и затянулся сам. — У меня была семья, потом ее не стало, — затушил окурок в пепельнице.

— Влад…

Он повернулся к Марьяне. В темноте блеснули его чернющие глаза. И хотя Влад всегда умел скрывать свои эмоции, Марьяна читала их по глазам, черным и непроницаемым, с темнотой, что поселилась в их бездонных глубинах.

— Марьяна, на то оно и прошлое. И у тебя оно есть.

— И ты, я уверена, знаешь его наизусть, — прошептала Марьяна, поглаживая скулы Влада.

— Знаю. Выучил одинокими ночами, — хмыкнул он и поцеловал ее ладонь. Прикрыл глаза и тихо добавил: — Прошлое не для слез в подушку. А для того, чтобы помнить.

Помнить. Потери и утраты. Счастье и слезы. Горечь и восторг. Рождение и смерть. Вещи, из которых складывается прошлое. Которое не для того, чтобы плакать в подушку. А чтобы помнить.

Захотела бы сама Марьяна рассказать историю своей жизни, если бы Влад о нем не знал? Или хотела бы сохранить в памяти родителей, Адольфа, сохранить эти воспоминания, покрытые пылью ностальгии и теплоты? Перебирать их не для того, чтобы рассказать кому-то, а чтобы помнить самой.

— Ты не думай, я Алексе ничего не рассказывал, — сказал Влад, и положил руку Марьяне на живот. — Она спросила, есть ли у меня дети. И я ответил, что была дочь, много-много лет тому назад.

И скорее всего, Алекса, как и Марьяна сейчас, поняла его и приняла.

— Я жить начал, когда посмотрел в твои глаза, — прошептал Влад Марьяне в губы и поцеловал. Не так безумно, яростно или глубоко, как он делал всю ночь напролет, а нежно и мягко. Не для того, чтобы показать страсть, а чтобы показать свою любовь.

Глава 25

— Р-р-раз, два, левой…правой. Р-р-раз, два, левой…правой. Правой, Вероника Степановна, правой!

— Тьфу ты! — Вероника Степановна всплыла над водой и начала хлопать глазами, смахивая воду с ресниц.

— Опять забываете о ритме.

— Да помню я, помню, Славик, — прохрипела женщина, подплывая к бортику. — Представляю, как ты намаялся со мной. А ты думаешь, легко в моем возрасте учиться плавать?

— Да бросьте вы, мне только в радость, — юноша улыбнулся. — Да и сколько вам лет? Сорок? Сорок два?

— Льстец, — проворчала Вероника Степановна с довольной улыбкой. — Ладно, давай еще раз…

— Подождите, — Слава достал из кармана телефон и посмотрел на экран. — Вы пока у бортика, помните, как мы учили? Держимся руками, туловище вверх и работаем, ногами работаем. Вон посмотрите, как ваша невестка умеет.

— Ой, так у нее-то ноги вон, от ушей, а я…

— Ничего не знаю, работаем, работаем. Я на пару минут.

Слава вышел из зала и прошел по коридору к раздевалке.

— Роман Алексеевич, здравая желаю!

Роман пожал руку Славе, и тот еле удержался, чтобы не отдать честь, но вовремя вспомнил, что они в штатском и с непокрытой головой.

— Как дела, Борецкий?

— Неплохо, старается. Уже до двадцати секунд дошли под водой.

— Ты смотри там, не пережми. Это не подготовка на стометровку, а пожилой человек.

— Да вы что, РоманАлексеич… Да я ни за что…Стараюсь…

— Отставить, — отрезал Роман. Славик замолк, потом спросил:

— А вы сами не хотите окунуться?

— Не люблю в толпу.

— Открытие только через час, в бассейне пока никого нет, кроме Вероники Степановны…

— Нет, спасибо.

— …и ее невестки.

Роман обратил взгляд на юношу, который выпрямился по стойке смирно и смотрел с чуть испуганным выражением на веснушчатом лице.

— Кто?

О-о-о, этот тон, который знали все солдаты.

— Невестка, товарищ капитан первого ранга! — отрапортовал Слава и вновь поймал предательскую руку на полпути.

Роман отодвинул его и широким шагом прошел в плавательный зал. Приоткрыл дверь, заглянул внутрь.

Когда он обернулся, Слава впервые увидел горящие глаза капитана и быстрый оскал на обычно сжатых губах.

Снимая на ходу галстук, Роман бросил:

— Пожалуй, нырну. Про меня ни слова, — предупредил Славу и проговорил себе под нос. — Будет сюрпризом.

— Вероника Степановна, как вы не устаете…от такого темпа, — пропыхтела Диана, активно работая ногами. — Я…уже…без сил… — смахнула с лица мокрые пряди.

— Ой, Дианочка…устаю…еще как… — ответила Вероника Степановна, разбрызгивая воду ногами. — Но…надо форму восстанавливать. А то…и давление скачет и… ноги затекают…Нехорошо…

В зал вошел бледноватый Слава. Вот уж кому не бледнеть, сам-то наблюдает с бортика, сухой и без одышки.

— Как успехи, дамы?

— Уф, я все.

— ВерСтепанна, вы только половину времени отработали! Хотя бы в воде побудьте, отдохните.

Диана сняла надутые круги с рук и прислонилась спиной к бортику, держась руками, и вода подняла ее туловище и ноги вверх. Какое блаженство! Хорошо, что Вероника Степановна оказалась достаточно настырной и уговорила Диану пойти вместе на уроки плавания. Когда в трубке прозвучал голос матери Ромы, то на миг Диане стало страшно, что сейчас эта женщина отчитает ее за ложь об отношениях с ее сыном и бросит трубку. А когда Вероника Степановна начала рассказывать о своих делах, так открыто и свободно, появилась неловкость от собственного вранья, которое омрачало их почти дружеский разговор.