Рябиновый мед. Августина - Алина Знаменская

Но почему-то он не осмелился сказать ей этого.

— Этот брак может быть абсолютно формальным, если вы пожелаете, — небрежно добавил он, покачивая носком сапога. — К тому же война. Я не стану докучать вам своим присутствием.

Она так долго молчала, что у него зазвенело в ушах. Если сейчас он, как барышня, брякнется в обморок, будет весело…

— Я подумаю, Вознесенский. Но если вы ответите на мой вопрос.

— Спрашивайте.

— Когда восемь лет назад, летом, я лежала в холерном бараке за городом… какие цветы появлялись по утрам на окне?

— Васильки и колокольчики, — без запинки ответил он. Сейчас у него был тот самый детский взгляд, как в тот день, когда в Буженинове он выбирал себе королеву.

— Я согласна.

Венчались в сельской церкви. Старый попик с добрыми глазами проводил обряд. Ася краем глаза видела доктора Грачева, ключницу Саввишну. Вознесенский был бледен, взволнован. В деревянной церкви тихо горели свечи и пахло ладаном. Когда Алексей надел ей на палец кольцо, Асе вдруг показалось все очень знакомым, будто она знала и эту церковь и видела раньше этих старушек — все-все… Обручальные кольца им подарила Софья Аркадьевна. Узнав, что внучка выходит замуж, она вынесла из своего будуара шкатулку, открыла ее с некоторой торжественностью и достала два золотых кольца — маленькое и побольше.

— Это, Тиночка, кольца твоих дедушки и бабушки. Мы с Сергеем Павловичем прожили жизнь счастливую и были вполне довольны друг другом. Если бы смерть не разлучила нас так рано, то…

В этом моменте не обошлось без слез, которые присутствуют на всякой свадьбе.

Софья Аркадьевна считала этот брак делом собственных рук, и ничто не могло поколебать ее в этой уверенности. Она была очень довольна.

Дома на парадном крыльце молодоженов ждали ходячие раненые. При приближении свадебных саней по команде фельдшера они прокричали троекратное «ура», выстрелили в воздух.

Молодожены спрыгнули с саней на снег.

— Невеста ножки-то поморозит! — крикнул кто-то.

Вознесенский подхватил жену на руки и понес в дом. Ася охнула, испугавшись за него, но ничего не сказала.

И наверху в столовой был накрыт стол, и были гости — доктор, два офицера из второй палаты и Елена Павловна. И даже песни были — кто-то принес гитару и пели все по очереди. Доктор Грачев был центром компании — шутил, ухаживал за бабушкой.

Омрачало праздник лишь то обстоятельство, что молодожен должен так скоро покинуть супругу и вернуться в часть.

— А теперь просим молодую спеть! — воскликнул вдруг доктор Грачев, передавая Асе гитару. — Асенька, не отказывайтесь! Я знаю, что вы поете.

Ася покачала головой. Меньше всего ей сейчас хотелось петь. Но не заставлять же упрашивать себя? Она взяла гитару, перебрала струны. На память пришел романс на стихи Жадовской, что любила исполнять Зоя Александровна.

Я помню взгляд, мне не забыть тот взгляд.Он предо мной горит неотразимо.В нем счастья блеск, в нем чудной страсти яд,Огонь тоски, любви невыразимой…

Она случайно взглянула на Вознесенского. Он был бледен, скулы его вздрагивали. Неужто прочел ее мысли? Да, она вспомнила замок, Льва. Что же делать…

Алексей весь вечер молчал, в какие-то моменты совершенно выпадая из общего оживления, и когда гости ушли, молодожен рассеянно отвечал на вопросы Софьи Аркадьевны. А когда старушка отправилась спать, оставив молодых в столовой одних, поднялся и, глядя куда-то мимо Аси, бросил «спокойной ночи» и ушел в кабинет.

Она покормила ребенка, уложила в колыбель и вышла. В столовой было темно. Она толкнула дверь кабинета — та отворилась, скрипнув. Алексей стоял у окна и курил. Он, не оборачиваясь, бросил в ее сторону:

— Ты совершенно свободна, Ася… И не обязана… ничего, Она подошла, забрала папироску из его рук и затушила в тяжелой хрустальной пепельнице. Вознесенский повернулся, собираясь что-то сказать, но она положила ладонь ему на губы. Он поцеловал ее в ладонь. Она не убрала — он стал целовать ее ладони, руки до локтей, пока они не сомкнулись у него на шее. Теперь ее лицо оказалось прямо перед его лицом, она поцеловала его в губы — властно и повелительно. Как королева. Затем отстранилась, повернулась спиной — расстегни. Вознесенский, путаясь в мелких пуговицах, кое-как справился с задачей. Она спустила рукава и вышла из своего платья, как из волн, оставшись абсолютно голой. Он смотрел, не приближаясь. На нем все еще оставалась расстегнутая белая сорочка с чужого плеча. Ася подошла, провела ладонями по его груди — дрожь прошла по его телу, он судорожно вздохнул, обнял ее и стал осторожно трогать, с трудом сдерживая дрожь.

И хотя робкий и неумелый Вознесенский легко обнаружил перед молодой женой свою неискушенность, в этом поединке он не проиграл. Асю неожиданно обрадовала его неумелая нежность, она помогла ему. Что ж, ее интимный опыт тоже был весьма невелик, однако она обнаружила в себе запасы инстинктивных знаний, которые и выпустила на волю, почувствовав, что любима.

За 1917 год в летописи любимских достопамятностей не появилось ни одной записи собственно о городе. Рукой отца Сергия были начертаны лишь скупые сухие сведения о событиях, значение которых любимцы в полной мере оценят лишь годы спустя.

Август. Созыв в Москве Церковного собора.

25 октября. Октябрьская революция. Свержение Временного правительства. Переход власти к большевикам.

20 декабря. Декрет Советской власти о признании законным лишь гражданского брака, церковный же брак является частным делом брачующихся. Устанавливается порядок ведения записи рождения, а расторжение браков возлагается на местный суд.

Год назад, завершая последнюю запись за прошлый, 1916-й, год, отец Сергий уповал на то, что в грядущем семнадцатом году все вернется на круги своя — окончится проклятая война, вернутся дети. Жизнь в городе, словно застывшая в тревожном ожидании, снова потечет, как две веселые реки — то замедляя свое течение, то ускоряя.

Однако же семнадцатый год насмехался над чаяниями священника — каждая новая запись в летописи оказывалась тревожнее и неправдоподобнее предыдущей. Но и наступивший восемнадцатый оказался еще более непредсказуемым, чем прежний. Зима принесла только неутешительные новости.

Записи за новый год начались с лаконичного сообщения:

20 января Совнарком принял декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви.

Отец Сергий никак не прокомментировал в летописи эту строку, но сам отлично понимал: декрет сей открыл дорогу гонениям на церковь.