Ущелье дьявола - Александр Дюма

— Извините, я говорю вполне серьезно, — возразил Самуил. — Я беру на себя роль Карла Моора и серьезнейшим образом предлагаю моим товарищам принять ваши предложения, уступить меня за такую хорошую цену и вернуться в Гейдельберг к своим регулярным учебным занятиям. Ведь в самом деле, не здесь же в лесу получат они свои дипломы, которых от них ожидают их почтенные родители.

— А мы, — заговорил один из древнейших старожилов университета, — в свою очередь, как полагается истым разбойникам Шиллера, не выдадим нашего атамана, и нам тем легче это сделать, что мы не рискуем, как товарищи Карла Моора, ни телом, ни душой, ибо нам не угрожают ни ваши пули, ни ваши лекции.

— Но, в конце концов, господа, какие ваши требования, на каких условиях согласились бы вы вернуться в университет?

— На это пускай ответит Самуил Гельб, — сказал тот же старый студент.

— Да, Самуил, Самуил! — кричала вся толпа.

— Ну хорошо. Каковы же будут требования г-на Самуила Гельба? — с горечью сказал парламентер университета. — Нам очень любопытно знать его условия.

Тогда Самуил ответил ему тоном Кориолана:

— Господа профессора, вы перепутали роли, явившись сюда к нам предписывать условия. Наше дело не принимать условия, а ставить их. Слушайте же. Вот наше решение, и передайте своим коллегам, что оно неизменно. Амнистия для всех и, само собой разумеется, для меня, как и для прочих. Но этого мало. Бюргеры, которые сделали попытку оскорбить Трихтера, должны явиться к нам сюда и принести торжественное извинение. В качестве военной контрибуции мы требуем, чтобы долги Трихтера считались погашенными, и чтобы, сверх того, ему было выдано вознаграждение в пятьсот флоринов. Каждому из студентов, пострадавших во время боя, мы присуждаем вознаграждение в тысячу флоринов. Единственно только на этих условиях мы соглашаемся вернуться в Гейдельберг. Если вы скажете: «нет», — мы скажем: «благодарим». Трихтер, проведи господ депутатов до границ Ландека.

Три профессора считали несовместимым со своим достоинством что-либо ответить на это и с весьма смущенным видом повернулись и ушли.

— Будем продолжать нашу репетицию, господа, — спокойно сказал Самуил своим актерам. — Посторонних просим отойти.

Когда репетиция окончилась, Юлиус сказал Самуилу, что он сейчас сходит домой и приведет Христину. Несмотря на всю свою власть на собой, Самуил не мог сдержать радостного восклицания:

— А, она придет! — сказал он. — Так иди же, Юлиус, скорее. Смотри, уже темнеет, а как только совсем смеркнется, мы и начнем.

Юлиус ушел, а Самуил, сделавшийся почти беспокойным, пошел одеваться.

Через час вернулся Юлиус вместе с Христиной. Госпожа Эбербах была встречена студентами со всеми знаками почтения. Ей приготовили особое место в первом ряду, которое устроили так, что она сидела совсем отдельно. У Христины сильно билась сердце. В первый раз со времени смелого вызова она увидит Самуила вблизи.

Посреди полного сочувственного безмолвия началось представление драмы Шиллера.

Глава пятьдесят третья Разбойники

Как известно, знаменитая драма Шиллера является одним из самых ужасных и самых смелых протестующих криков против старого общества. Карл Моор, сын графа, объявляет войну господствующему правосудию, установленному порядку, делается разбойником именно затем, чтобы самому чинить суд и расправу и среди всех своих преступлений носить в себе такой возвышенный идеал энергии и гордости, что сочувствие зрителя ни на одну минуту не может от него оторваться и, право, как кажется зрителю, всегда остается на его стороне.

Эта пьеса очень популярна в Германии, но ею особенно увлекается все молодое и пылкое, все, что считает себя сильным, все, что объявляет себя свободным. В Гейдельберге не нашлось бы ни одного студента, который не знал «Разбойников» почти наизусть. Но впечатление, производимое на них драмой, было для них всегда ново и глубоко, и в этот вечер они смотрели и слушали ее так, как будто бы видели ее в первый раз.

Первая сцена не произвела особенного эффекта. Ждали Самуила. Но с того момента, как на сцене появился Карл Моор, волнение овладело всей публикой.

Высокий рост, широкий лоб, во взгляде горечь, пренебрежение, страсть, презрение к условным понятиям, добродетели, возмущение против тиранических мелочей общественного уклада — все это сочеталось и ожило в лице Самуила Гельба, игравшего роль Карла Моора.

Тем не менее, в то время, как сам Самуил Гельб считал себя, быть может, выше Карла Моора, потому что враг его был выше, потому что он вступал в схватку не только с людьми, но с самим богом, Христина думала про себя, что недостойный соблазнитель Гретхен на самом деле был гораздо ничтожнее разбойника богемских лесов, потому что в основе его души лежала не любовь, а ненависть.

Но для того из зрителей, кто из-за игры Самуила не видел его действительной жизни, иллюзия получилась поражающая. И когда после поднятия занавеса перед зрителями предстал Карл Моор, погрузившийся в чтение своего Плутарха, поза и фигура Самуила были так горды и величественны, что при одном взгляде на него раздались единодушные рукоплескания.

А с каким саркастическим оттенком Самуил, расхаживавший крупными шагами по сцене, проговорил этот знаменитый монолог:

«Как заточить мое тело в корсет и подчинить мою волю тискам закона? Никогда! Закон? Но он низводит полет орла до медлительности улитки. Закон? Создал ли он когда-нибудь хоть одного великого человека? Истинная мать колоссов и выдающихся людей — это свобода! Поставьте меня во главе людей такого же закала, как я сам, и я сделаю из Германии такую республику, рядом с которой Рим и Спарта покажутся женскими монастырями».

Затем Карл Моор, обездоленный своим отцом в пользу брата, яростно восстает против общества, которое отвергает его и соглашается сделаться атаманом своих друзей, ставших разбойниками. Самуил в эту минуту, без сомнения, думал о несправедливости собственного отца, потому что никогда еще ни одному знаменитому актеру не удавалось с таким чувством, как он, воскликнуть:

«Разбойники! Убийцы! С этими словами я топчу под ногами закон. Сочувствие прочь! Сострадание прочь! У меня нет больше отца и нет больше любви! Кровь и смерть заставят меня забыть о том, что у меня было когда-либо что-либо дорогое. Идем же, идем! О, я доставлю себе жестокое развлечение».

Самуил проговорил это с такой дикой силой, что в толпе зрителей пробежал трепет.

Христина затрепетала. Ей показалось, что этот взгляд упал на нее. Она испытала электрическое сотрясение. Она раскаивалась, что пришла.