Ущелье дьявола - Александр Дюма

— Прощай, Гретхен, — сказал барон. — Я думал, что меня призывает в замок только одно несчастье, а вышло, что меня туда зовет еще другая угрожающая беда. Значит, теперь у меня две причины спешить туда. Прощай.

И он быстро пошел к замку.

Первый слуга, которого он встретил, сказал ему, что Юлиус два часа тому назад после обеда ушел из замка с ружьем и будет на охоте до вечера, но что графиня Эбербах дома.

Это очень раздосадовало барона. Он прошел прямо в комнаты Христины, распорядившись, чтобы ей не докладывали о нем. Когда он, постучавшись, вошел в комнату Христины, он нашел ее всю поглощенную тем необыкновенной важности делом, которому предаются юные матери: она пыталась вызвать улыбку своего ребенка.

Христина издала крик изумления и бросилась навстречу своему свекру. Барон нежно обнял ее, а потом принялся ласкать своего внука, которого нашел здоровеньким и цветущим.

— О да, он у меня красавчик, мой Вильгельм, не правда ли? — говорила Христина. — Я думаю, немного найдется таких милых детей. Представьте себе, он уже начинает меня понимать, когда я с ним разговариваю. О, как я люблю его! Ну-ка ты, фигурка, улыбнись своему дедушке.

— Да, он прелесть как хорош. Он походит на тебя, — сказал барон. — Но передай его пока кормилице. Мне надо самым серьезнейшим образом поговорить с тобой, а он будет нас обоих отвлекать. Юлиус в лесу?

— Да, все на охоте.

— А где он? Не знает ли кто-нибудь? Нельзя ли его отыскать?

— Можно попытаться, — сказала Христина.

— Так скажи, чтобы поискали. Мне и с ним нужно поговорить о самых важных и неотложных делах.

Христина позвала слуг и велела троим людям пойти в лес и поискать Юлиуса.

— Но в чем дело? — с беспокойством спросила она у барона.

— Да ничего, — ответил омраченный барон. — Вот придет Юлиус, так я ему и скажу то, что надо сказать, а теперь пока поговорим о тебе. Ты не писала мне?

— Как же, писала, папа, — сказала Христина.

— Ну да, делала приписку в письмах Юлиуса, это я знаю. Я спрашиваю тебя, писала ли ты сама?

— Как же, папа, я же вам говорю, что писала. Два месяца тому назад я написала вам длинное, очень спешное письмо.

— Позволь, дитя мое, ничего подобного я не получал, — сказал удивленный барон. — Постой, постой… да… действительно, два или три месяца тому назад я получил конверт с гейдельбергским штемпелем, но в нем был листок чистой бумаги. Я даже писал об этом Юлиусу, а он мне ответил, что ничего не понимает.

— Но я вполне уверена и очень хорошо помню, что вложила в конверт свое письмо. Я как сейчас помню, как я сидела вот у этого самого столика, и как писала письмо, и как его запечатывала. Господи, боже мой, неужели ему удалось проникнуть сюда и взять письмо?

— Кому? — с живостью спросил барон.

— Тому самому, о ком я вам писала.

— Самуилу Гельбу?

— Да, Самуилу Гельбу, папа.

На минуту оба они умолкли. Пораженная Христина размышляла об этой новой наглости Самуила. Барон внимательно наблюдал за своей снохой.

— Ты видела Самуила это время? — спросил он.

— Увы, да, два раза.

— Здесь?

— Нет, не здесь, — ответила Христина после некоторого колебания.

Она вспомнила, что барон строго запретил своему сыну принимать Самуила. И вот она теперь решилась солгать, чтобы прикрыть Юлиуса.

— Что же Самуил тебе сказал? — спросил барон.

— При первой встрече он возобновил свой дерзкий вызов.

— Презренный!

— Вот тогда-то я и написала вам, папа, прося вашей помощи, вызывая вас сюда. А во второй раз я видела его восемь или десять дней тому назад на спектакле, который они тут устроили.

И Христина рассказала барону о переселении студентов и о представлении «Разбойников» Шиллера. Чтобы выпутать Юлиуса, она принимала все на себя: она отдалась своему женскому любопытству, пожелала видеть спектакль и увлекла с собой Юлиуса, который уступил этому капризу своей жены. Впрочем, Самуил, по ее словам, имел с ней лишь незначительный разговор после спектакля, причем поклялся ей, что никогда перед ней не появится, если она сама не позовет его. А она, разумеется, никогда его не позовет. А на другой день студенты переселились обратно в Гейдельберг.

— И вот, — продолжала Христина, — эти два месяца Самуил твердо держит свое слово. Поэтому-то и я не писала вам во второй раз, хотя очень удивлялась тому, что от вас не было ответа. В продолжение этих двух месяцев мое счастье ни разу не было нарушено ни видом этого человека, ни воспоминанием о нем, ни даже его именем. И, правду сказать, никогда я не была еще так счастлива и спокойна, как теперь. Вильгельм совершенно здоров, у него не было ни разу ни малейшего недомогания. Юлиус, видимо, уже не чувствует той скуки, которую первое время причиняло одиночество ему, привыкшему к движению и шуму. Теперь и отец, и сын, по-видимому, вполне оправились. Я же только ими двумя и живу. Одна половина моего существа — Вильгельм, другая — Юлиус. Любовь Юлиуса и здоровье Вильгельма, сложенные вместе, и составляют все мое счастье. Я ежедневно благодарю бога и не хотела бы никакого другого рая, кроме того, среди которого живу сейчас.

— А Гретхен? — внезапно спросил ее барон. Христина вздрогнула.

— Гретхен! — проговорила она, пригорюнившись. — Гретхен что-то не показывается никому. Она и всегда была дикая, а теперь стала совсем угрюмая. Раньше была козой, а теперь стала ланью. Кажется, всякое соприкосновение с человеческими существами стало для нее невыносимым. Чтобы не водить самой в замок козу, которая кормит Вильгельма, она совсем ее оставила здесь. Коза теперь живет в замке, и наши люди ухаживают за ней. Люди из Ландека, которым случалось заговаривать с Гретхен, уверяют, что она помутилась разумом, Я сама раз пять или шесть ходила к ее хижине, чтобы повидаться с ней, стучалась и звала ее, но ни разу не добилась ответа. Иной раз я видела ее издали, но каждый раз, как только она меня увидит, она убегает в лес.

— Это странно! — сказал барон. — Я сам прибыл сюда всего полчаса назад, а Гретхен первая подошла ко мне и очень долго говорила со мной.

— Что же она вам сказала?

— Все. О злодействе Самуила, о всех его планах. Он выстроил этот замок. Он может сюда проникнуть, когда хочет. И он виделся с тобой, Христина, не вне замка, а здесь в замке.

— Ну и что же, папа?

— Да то, Христина, что ты не хотела сказать мне всю правду.

Печальная улыбка скользнула по губам Христины. Но она не стала оправдываться.

Барон, одолеваемый сильнейшим волнением, встал с места и большими шагами ходил по комнате.

— Я повидаюсь с Самуилом, — сказал он, — и поговорю с ним. Пусть он бережется. На этот раз я не ограничусь одними словами. Вот только надо переговорить с Юлиусом. А затем я сегодня же вечером поеду в Гейдельберг.