Ульмигания - Вадим Храппа

— Так что же это все значит? — спросил его князь.

— Убей меня Бог, если я что-нибудь понимаю, — сказал Василько, продолжая ковыряться в свинине. — Добраться бы до тех, кто всю эту воду замутил… — он зло воткнул нож в дубовую доску столешницы. — Ишь, чертово семя, как закрутили!

Он приложился к пиву, а потом рассмеялся:

— Выходит, не только мы второго пришествия ждем! У них, видишь, тоже свой Спаситель ожидается.

Лесорубы признались, что приютили на ночь одного из вайделотов-самбов с его охраной. Те поведали, будто на земле древней Ромовы вот-вот объявится Новый Крива — Верховный Жрец пруссов, и тогда под его началом с помощью старых богов пруссы отомстят крестоносцам за поруганные капища и оскорбление уставов, завещанных королем Вайдевутом. А появление оборотня не что иное, как предзнаменование или даже прямое свидетельство того, что Новый Крива уже родился и со дня на день объявит о себе великими подвигами.

— Угораздило же тебя, князь, поселиться в двух шагах от этого их вертепа — Ромовы.

— Ничего не понимаю, — сказал Кантегерд. — Символ Верховной Власти — Кривуля, такая палка с закрученным концом. Так вот, она, как и сама власть, передается из рук в руки. Умирающим Кривой — своему преемнику. Кривуля и Власть — вещи, неотделимые друг от друга. Так было столетиями, всегда. При чем здесь оборотень и зарезанные козы? Без передачи Власти и Кривули не может быть никакого Кривы.

— Я в ваших ведьмовских премудростях не разбираюсь, — сказал Василько. — Только я думаю, что тебе, князь, обязательно надо изловить этого оборотня. Иначе ждут тебя большие неприятности.

«А скорее всего, тебе уже и не избежать их», — подумал Василько, но вслух не сказал.

— А сам-то ты откуда будешь? — вдруг спросил Кандегерд. — Вот уж пять лет служишь мне, а кто ты, чей? Я до сих пор не знаю.

— У рыцаря меч — и родина, и родители. Псковские мы… — добавил Василько, немного подумав. — Был такой город некогда. Нет его больше. Пожег один князек наш, продавшийся татарам.

— А к нам тебя как занесло?

— Я в том городе полк водил. Ну и когда впервые князек этот, Ярославич, налетел, мы погнались за ним… Да ты, наверное, слышал, как мы с ливонцами в Чудском озере тонули?

— Так это ведь лет двадцать назад было!

— Точно. Вот с тех пор я по чужим землям и служу.

— И что же, у тебя родственников совсем нет?

— Там все, во Пскове и остались.

— А мне говорили, ты из пруссов. Врали, что ли?

Василько быстро посмотрел на князя и отвернулся.

— Ты, княже, чем всякие сказки слушать, думал бы, как свою голову да племя от беды уберечь, — сказал он.

Но Кантегерд думал о других вещах. У него была дочь на выданье да два малолетних сына — родной да пассон.[112] Случись что с ним сейчас, ятвяги останутся без призора. А вот, кабы отдать дочь за Васильку… Ничего, что он лет на десять старше самого князя, выглядит куда моложе! Только глубокие складки от носа к углам рта да мелкая сетка морщин под глазами говорили о возрасте да о пережитом.

— Думай не думай, а к самбам мне все равно придется идти, — сказал Кантегерд.

Василько кивнул.

— Вместе пойдем.

— Нет. Ты для них крестоносец, враг. А я, хоть и христианин, прусский князь.

— Не нравится мне это. Но решать тебе.

— Да. Я уже решил. Сегодня и отправлюсь.

Василько задумчиво разглядывал его.

— Ну-ну… Бог в помощь. А татарина одного я тебе все-таки дам.

Кантегерд согласился. Татарин — не немец и не рутен — вряд ли озлобит самбов. Правда, он не видел и пользы от него. Ятвяжские витинги ничуть не хуже, да и шел князь к самбам с миром. Но, если Васильке так будет спокойнее, он возьмет татарина.

Они говорили не таясь, зная, что в доме никого нет. Жены Кантегерда — их было только две — жили отдельно, в небольших пристройках к княжескому дому. Орден не признавал их, так как Кантегерд ни с одной не был венчан. Поначалу он никак не мог решить, которой же отдать предпочтение, но потом решил оставить как есть. Брат Петер, приезжавший по праздникам служить в часовне, закрывал на это беззаконие глаза, а орденское начальство делало вид, будто думает, что Кантегерд холост. Дочь его была сейчас на пастбище, присматривала за дойкой, а мальчишки играли за часовней в рыбаков. Там было небольшое, но глубокое темное озерцо, укрытое ветвями склонившихся лип и густой порослью ольшаника, увешанного подсыхающими сережками.

Звали мальчиков по-христиански — Генрих и Дитрих. Дитрих, приемыш, был на год моложе сводного брата. Но, несмотря на это, в играх он всегда верховодил. В свои пять с небольшим лет он иногда приводил в оторопь недетскими вопросами, высказываниями или знаниями, которым взяться было неоткуда у ребенка. Другие дети, даже те, кто был гораздо старше Дитриха, почему-то побаивались его, и мальчики почти все время проводили вдвоем.

Они закидывали в озеро кусок рыбацкой сети и потом, вытащив ее на берег, внимательно разглядывали все, что удалось выловить — лягушек, жуков-плавунцов, приставшие палочки трубочников, которые, выглядывая из своих домиков, сердито шевелили усами. Раза два или три им попадались маленькие рыбки-верхоплавки, тут же начинавшие танцевать в траве, поблескивая серебряными боками.

— Интересно, здесь глубоко? — спросил Дитрих, вглядываясь в темную муть.

Генрих тоже склонился и стал смотреть в загадочную темноту. Потом сказал:

— Наверное, очень глубоко.

Глубина казалась бесконечной.

— Там, на дне, должно быть холодно, — сказал Дитрих и поежился. Потом встал, накинул сеть на Генриха и столкнул его в озеро.

Когда вода успокоилась, он еще какое-то время постоял, глядя, как лопаются пузыри, всплывшие на поверхность, и, отвернувшись, вприпрыжку побежал домой.

Успел вовремя. Кантегерд был уже в седле и беспокойно оглядывался в поисках сыновей. Марта стояла рядом. Она подхватила подбежавшего Дитриха и подала Кантегерду.

— Ну, где вас носит? — мягко спросил он. — А где Генрих?

— Не знаю, — сказал Дитрих. — Я играл с мальчиками за воротами, но его с нами не было.

— Я уезжаю, — сказал Кантегерд, все еще озираясь. — Но завтра должен вернуться. Если задержусь, слушайте во всем сестру и Васильку. Договорились? И Генриху то же самое накажи.

— Хорошо, папа, — сказал Дитрих. — Я сейчас пойду поищу его.

Кантегерд ссадил его с лошади и пришпорил ее. Сопровождали его только трое — два витинга и татарин в шапке с лисьим хвостом. Они выехали в южные ворота и постепенно скрылись за огромными липами, растущими на обочине древней самбийской дороги. Дитрих еще долго всматривался в ту сторону застывшим взглядом в жестких недетских глазах.