Сиверсия - Наталья Троицкая

Осадчий задержал руку Добрынина в крепком рукопожатии. По-прежнему приветливо улыбаясь, сказал:

– Позови из-за опоры Мозгового. Он мне на нервы действует. Или я ему яйца прострелю.

– Кого? – с деланным непониманием переспросил Добрынин, пытаясь освободить кисть.

Осадчий усмехнулся, холодно, нехорошо, разжал пальцы, и Добрынин едва не потерял равновесие.

– Я минут двадцать ваши байки слушал, Николай Алексеевич, – с убийственной вежливостью продолжал Осадчий. – Уже выбрал угол для стрельбы. Дальше рикошет сделает свое дело. Мне повторить просьбу или выбрать спуск?

– Иди сюда, капитан! – крикнул Добрынин.

Мозговой выглянул из-за колонны и с видимой неохотой пошел к Добрынину. Пистолет он держал в опущенной руке.

– Интуиция у вас, Никита Васильевич! – с деланным восхищением, как плохой актер, сказал Добрынин. – Ну, что ж, раз мы в полном составе, позвольте спросить, где же ваш груз? Нас предупредили, что груз будет с вами.

– Со мной. А о чем еще вас предупредили?

Добрынин смутился. Он взял Осадчего под руку, отвел к краю платформы и как бы по секрету сказал:

– Вы, Никита Васильевич, не волнуйтесь. Я обязан обеспечить не только вашу безопасность, но и безопасность ваших людей. Доверяйте мне.

Осадчий молчал. Он в упор смотрел на Добрынина. От его пронзительного холодного взгляда, от того, что Осадчий больше не улыбался, а был серьезен и сосредоточен, опять мурашки побежали по спине Добрынина.

– Хватит нам с вами танцевать по платформе, – понизив голос до шепота, продолжал Добрынин. – Зовите ваших людей, будем подниматься. Только…

Добрынин замялся.

Осадчий не задал привычного вопроса: «Что только?», никак не поддержал Добрынина, предоставив возможность ему самому справиться с неловкой ситуацией.

– Оружие придется сдать, – наконец выдавил из себя Добрынин и тут же добавил с выдававшей неуверенность поспешностью: – Только на время! Доберемся до места, все назад получите в целости и сохранности. Вы уж извините великодушно, Никита Васильевич. Такой у меня приказ. Вы-то, понятно, человек уравновешенный. А от ваших людей чего ожидать, мы не знаем. Придется и вам, и нам за ними в оба смотреть. К тому же, город перекрыт, с милицией меньше объясняться придется. Кому нужна головная боль? – Добрынин доверчиво смотрел в глаза Осадчему. – Вы устали. Мы устали. Закончим вашу переброску и – по домам. Отдыхать. Новый год ведь! Сдайте оружие, – просительно повторил он. – Я вот вообще безоружен. Обыщите.

Добрынин с готовностью поднял руки.

Осадчий усмехнулся.

– Если вы АК-74 считаете оружием…

Он отсоединил магазин и бросил автомат под ноги Добрынину. Магазин он с размаху швырнул в полутемный тоннель.

– Никита Васильевич! – с досадой сказал Добрынин.

Ему хотелось приказать Мозговому немедленно обыскать Осадчего, но, опасаясь конфликта, от которого едва ушли, он сдержался и поспешно предложил:

– Позовите ваших людей, Никита Васильевич. Все в порядке. Я понимаю вас.

Из нагрудного кармана Осадчий достал фонарик, несколько раз щелкнул кнопкой, направив луч в черноту тоннеля.

– Они заметят? – чтобы поддержать разговор, спросил Добрынин.

– Мы устали, полковник. Переход был тяжелым. Прошу тебя, не гунди.

Минут пять или, может, все десять прошли в полном молчании. Добрынин терпеливо ждал, стоя рядом с Осадчим все там же, у края платформы. Мозговой топтался справа, чуть поодаль.

Наконец из тоннеля послышалось невнятное шарканье. Прошло еще какое-то время, и звуки стали громче, отчетливее. Они превратились в неторопливые шаги и отрывистые, короткие фразы. В просвете тоннеля уже можно было различить силуэты идущих к платформе людей.

– С вами трое? – спросил об очевидном Добрынин. – А это еще что за маскарад?

Он с недоумением разглядывал остановившуюся шагах в пяти компанию. На Хабарове был потрепанный грязный комбинезон спасателя, на Марине явно не по размеру зимняя форменная куртка с надписью «Центроспас», из-под которой виднелись лохмотья юбки и халата, ноги девушки были в грязных обмотках бинтов. Марина трогательно прижалась к плечу Хабарова, обхватив обеими руками его руку выше локтя, словно была уверена, что этот хмурый безоружный человек сможет ее защитить. На Тагире был свитер, костюм и черная кожаная куртка, тоже грязные, от пыли и глины. По лицу Тагира легко читались недоверие и неприязнь к встречавшим.

– Ситуация сложилась так, что мне понадобился проводник, – сказал Осадчий. – Он! – он указал на Хабарова. – Спасатель превосходно знает эти подземелья. Без него бы не вышли.

Добрынин рассеянно кивнул, о чем-то напряженно размышляя.

– А девка? – спросил Мозговой.

Осадчий недовольно глянул на него.

– Кто обучал вас русскому языку, капитан?! Вы более мерзко воспитаны, чем я мог предположить вначале. Присутствие дамы , – он сделал акцент на слове «дамы», – было обязательным условием нашего проводника. Без нее ну никак не хотел идти!

Осадчий развел руками, извиняясь.

– А кто третий? – все же спросил Добрынин.

Платком он отер пот со лба и расстегнул куртку.

– Это вам знать не обязательно.

– Хорошо. Тогда прикажите ему сдать оружие. Пожалуйста, Никита Васильевич.

– Тагир, отдай автомат.

Видя его замешательство, Осадчий с нажимом добавил:

– Отдай.

Тагир отточенным движением отсоединил магазин, не оборачиваясь, через плечо бросил его назад, на железнодорожные пути, автомат передал подошедшему Мозговому.

– Капитан, обыщи всех троих!

Мозговой поспешил исполнить приказ. У Тагира он нашел пистолет, подал Добрынину.

– Его тоже…

Добрынин кивнул на Осадчего, из наплечной кобуры небрежным жестом вынул пистолет и направил на Осадчего. Осадчий покорно поднял руки.

– Скучно с вами, серые клоуны.

– Вы, Никита Васильевич, притащили двоих заложников. Я статус этих людей правильно понимаю?

Осадчий отступил на шаг.

– Пришлось.

– Осадчий, вы отдаете себе отчет, что вы нарушили закон? Вы причинили много страданий этим людям. Я не оставлю это безнаказанным! Спокойно, граждане, – как можно доброжелательнее сказал Добрынин, обращаясь к Хабарову и Марине. – Мы сотрудники ФСБ. Вам больше ничего не угрожает. Вы свободны!

Дальше события были спрессованы в мгновения. Только потом, прокручивая их в памяти вновь и вновь, они поражались тому, сколько смогли вместить эти несколько коротких секунд.

– Лежать, Хабаров! – страшно крикнул Осадчий и толкнул Хабарова, едва Добрынин успел закончить фразу «Вы свободны».

Кто из них успел выстрелить – Добрынин или Мозговой – Осадчий не понял. В прыжке с разворота он нанес мощный удар ногой в грудь Добрынину, обернувшемуся на его крик, и в то же время всадил выхваченный из-под левого манжета кинжал в шею Мозговому.

– Мама… Мама родная… – с сильным акцентом произнес Тагир и рухнул набок на бетон платформы, трогательно прижимая к груди свой грязный носовой платок, ставший алым от крови.

Хабаров ладонью зажал рот лежавшей с ним рядом Марине, пытавшейся закричать.

– Сука! – взревел Осадчий и ногой выбил у Добрынина пистолет, кинулся на него, схватил за грудки, тряхнул. – Время идет, а пароли не меняются! «Вы свободны!» опять означает приказ убивать!

Кулаком он ударил Добрынина в лицо, швырнул на землю.

– Хабаров, живой?! – крикнул он, не оборачиваясь, потом вновь схватил Добрынина за грудки, придавил к платформе. – Иди сюда! Кто?! Я спрашиваю, кто меня заказал?!

Добрынин извивался ужом, брыкался, пытаясь освободиться от удушающего захвата, что-то хрипел.

– Кто? Ну?! – он заломил руку Добрынину. – Говори! Сломаю!

Добрынин что-то невнятно просипел.

Осадчий ослабил захват.

– Не слышу!

– Пошел ты… – прохрипел Добрынин.

Осадчий впился пальцами в горло Добрынина.

– Этот прием называется «тигр ломает шею журавлю». Полковник, я проведу его медленно, чтобы ты почувствовал, как рвется твоя гортань и остается в моих руках.

– Одессит… Костик… Вор в законе…А-а-а-а… – он жалобно застонал.

– Погоны продаешь! Мразь!

Осадчий брезгливо отпихнул его.

– Скажешь Одесситу, что заказ выполнил. Понял?!

– Ты больше не жилец… – выдохнул Добрынин.

– Уходи, полковник. Прошу тебя! Уходи, пока живой!

Добрынин трудно поднялся, держась за горло, покачиваясь из стороны в сторону, побрел прочь. У двери с ржавой табличкой «Аварийный выход» он споткнулся, упал, чуть замешкался, потом неожиданно резко вскинул руку.

Выстрела слышно не было. Только очень тихий, свистящий звук. Потом удивленный, по-детски удивленный взгляд Добрынина и расползающееся темное пятно на его лбу, точно третий глаз. Пару секунд он еще держал вскинутой правую руку с зажатым в ней маленьким ПСМ, потом, так и не закрыв глаз, рухнул ничком на усеянный окурками бетон грязной платформы.

Осадчий опустил пистолет Мозгового. Он был уверен, что сейчас вновь, как всегда, нахлынет, захлестнет знакомое чувство наслаждения чужой смертью, которое овладевало им всякий раз, когда он убивал, появится сладковатый привкус во рту, затрепещет сердце и захочется убивать, жестоко, без разбора, без повода, и нужно будет опять с этим бороться. Он ждал и боялся этого и ненавидел себя за «слабость», как он это состояние называл. Но ничего этого не произошло. Он обернулся к Хабарову и Марине.