Новый Мир ( № 1 2012) - Новый Мир Новый Мир

Но к двадцатому веку народ гречневую кашу возлюбил, а где ее взять, если западные страны гречу практически не выращивают, считая экзотикой, так что продается она в магазинах колониальных товаров. А колхозное сельское хозяйство накормить людей гречей было не способно.

Греча оказывалась дефицитом, но очень относительным. Дело в том, что гречу — продел или ядрицу — выдавали в поликлиниках больным диабетом, а те уже делились с родными и близкими. Сам я в ту пору еще не знал такой напасти, как диабет, но поскольку диабетиков в семье всегда было много, то и гречка у нас на столе не переводилась. Вот людям здоровым гречневой кашки хотелось, а взять было негде.

Однако вернемся к нашим универсамам.

Я разгружал хлеб. В тот день все три машины пришли почти одновременно, так что с хлебной эстакады я не вылезал довольно долго. А когда вышел, то оказался в самой гуще событий. Бакалейный отдел был осажден ордами покупателей. Толпа разгневанных домохозяек перекрыла выходы, женщины кричали, размахивали руками, казалось, еще минута — и вспыхнет бунт.

В магазин привезли гречу-ядрицу. Десять мешков. Четыреста килограммов. И эта информация каким-то образом проникла в торговый зал. Известно было все: и где лежат мешки, и сколько их, и что привезли именно ядрицу, а не продел, который ценился куда ниже. Покупательницы немедленно организовали очередь, приняв решение, что в руки будут давать по килограмму гречи. Ладони украсились чернильными номерами, от первого до четырехсотого. Фасовщицы, уборщицы, повариха глядели в зал с ненавистью, но не смели и пикнуть. Против такой толпы не повоюешь, своим сегодня не достанется ничего.

Зав бакалейным отделом, низенькая худая женщина (убей меня грузчицкий бог, не помню, как ее звали), вышла в зал, подняла руку, требуя тишины, и прокричала:

— Гречу отвезли на фасовку. Сейчас ее будут фасовать, торговля начнется после обеденного перерыва. А пока расходитесь!

— Мы подождем! — в четыре сотни глоток отвечала очередь.

Волнение сразу улеглось. Ждать люди, приученные к очередям, были согласны.

Магазин закрылся на обеденный перерыв. Очередь послушно покинула зал, но никуда не делась. Четыреста человек блокировали входные двери, чтобы, после того как прозвучит звонок, первыми войти внутрь, никого не подпустив к бакалее.

На фасовке тем временем началось священнодействие.

Как, собственно, осуществляется эта самая фасовка? В нашем универсаме имелась изрядная по тем временам новинка: электронные весы, наподобие тех, что сегодня красуются во всяком овощном ларьке. На чашку клался товар, на боковой клавиатурке набиралась цена, и в окошечке тут же появлялся вес и стоимость покупки. Есть у этих весов еще одна штучка: кнопка аретирования (кажется, она называется так). Она позволяет определять чистый вес товара, вычитая из брутто вес упаковки. Эта же кнопка позволяла совершать маленькие милые махинации.

Случись внезапная проверка, а такие проверки случались, за неисправные, плохо отрегулированные весы с начальства могли снять голову, поэтому все рабочие весы были исправны и поверялись регулярно. Цена деления у весов была два грамма, и, как нетрудно догадаться, если взвешивалось что-то очень легкое, ошибка измерений бывала достаточно большой. Любой специалист, занимающийся измерениями, подтвердит, что взвешивание надо делать так, чтобы результат падал на середину шкалы, а не на ее край. Конечно, никто и никогда в магазине не взвешивал пять грамм масла или три грамма колбасы, но правило середины шкалы выполнялось неуклонно. На каждых весах лежал небольшой грузик: гаечка или железная шайба весом около двух грамм. Во время работы кнопка аретирования должна быть нажата, чтобы эти два грамма вычитались и не входили в стоимость покупки. Думаю, что никто не удивится, узнав, что кнопка нажималась лишь в ту секунду, когда в отдел входил ревизор. Таким образом, на каждом взвешивании магазин выгадывал два грамма, что вполне допустимо с точки зрения закона. Рассказывали, что в других магазинах недовес бывал в несколько раз больше, но там завотделами и директора долго на своих местах не удерживались, с завидным постоянством отправляясь на перевоспитание. В предпраздничные дни и субботы, когда продукты с прилавков расхватывались мгновенно, а о проверках никто не помышлял, грузик менялся на более весомый; в эту пору гастроном делал навар.

Не знаю, практиковалось ли подобное в бакалейном отделе. Килограмм лущеного гороха стоил десять копеек, и не имело смысла выгадывать на каждом весе по два грамма. Но сейчас, когда началась торговля гречей, схема заработала по аварийной программе. В отделе было двое весов, и на чашке у каждых вместо привычного грузичка стояла упаковка клея ПВА. С тех пор я знаю, что упаковка этого клея весит сто двадцать граммов. Недовес в двенадцать процентов — для государственного магазина это беспредел! Речь шла не о деньгах, греча, при всей своей дефицитности, стоила дешево. Надо было, отоварив очередь в четыреста человек, оставить хотя бы один мешок для своих. Мешок этот уже был спрятан в дальней кладовке, чтобы ничей любопытный взгляд не обнаружил его.

Расфасованная греча в большой корзине вывозилась в зал, и завотделом лично выдавала по одному пакету тем, на чьей ладони красовался порядковый номер. Получившие дефицит исчезали мгновенно, очевидно опасаясь, что у них отнимут обретенное сокровище. Проверять вес никому не приходило в голову.

Разумеется, сэкономленного мешка на всех не хватило, так что перед закрытием магазина по килограмму ядрицы (на этот раз без обвеса) получили только избранные. Не знаю, дали бы мне пакетик крупы, если бы я стал претендовать на ее получение. Вполне возможно, что дали бы, все-таки я разгружал хлеб и был в бакалейном отделе своим человеком. Но у меня дома было довольно гречи, полученной по медицинским каналам, поэтому я ничего не просил, и причитающуюся мне кашу съел кто-то другой.

Ростовский разруб

Мясной отдел большого магазина — это центр, вокруг которого крутятся интересы всех сотрудников. Рубщика знают по имени, и ему дозволяется многое. Фасовщицы болтали, будто за каждый день работы администрация отстегивает мяснику двадцать пять рублей. Когда я впрямую спросил мясника Володю, правда ли это, он пожал плечами и ничего не ответил. Это притом что прочими секретами мастерства делился охотно.

Оказывается, красивая схема разруба, висевшая некогда в каждой мясной лавке, — это схема смоленская. А кроме нее существует еще множество способов разрубить полутушу на части, которые предлагаются покупателям. В смоленском разрубе говядина идет первым, вторым и третьим сортом, каждый по своей цене. Разрубы московский и ростовский второго сорта не признают. Кроме голяшек и зареза все идет первым сортом, да и то зарез частенько удается сбагрить не за третий, а за первый сорт. Разумеется, смоленский разруб остался только на картинках. В магазинах вот уже сорок лет царствуют ростовский и московский разрубы.

Мясников в магазине было двое, и различались они весьма решительно. Иван — пожилой татарин, в котором татарского было только любимое словечко “якши”. Иван практиковал ростовский разруб. Чисто мякотных кусков при этом не получается. Как ни верти, но косточку, иной раз порядочную, придется купить. Дома кусок мяса разделываешь окончательно: это на суп, это на бефстроганов. Лангетов при ростовском разрубе не полагается, жри что дают. Даже для работников универсама Иван не делал исключения и бескостного кусочка не вырубал.

Проработал Иван на моей памяти недолго, у него случился инфаркт, и с тяжелой мясницкой работой пришлось расстаться. Пару месяцев Иван проработал укладчиком в хлебном отделе, а потом вышел на пенсию. На его место взяли молодого парня Сережу, который, как и Володя, был сторонником московского разруба.

Для работников универсама московский разруб куда как приятнее ростовского. Куски получаются гораздо мясистее, а для своих и вовсе вырубаются части без костей.

Вот ведь чудо чудесное — туша одна, а при московском разрубе костей меньше!

— Гляди, — говорит Володька, — какой кусочек мякотный. На прилавке и минуты не пролежит, какая-нибудь дура схватит. А называется он “кирпич”…

Кусок и впрямь похож на кирпич. Со всех сторон у него чистое мясо, лишь на торцах вглубь уходит тонкая мозговая кость.

— А теперь — во! — Володя рубит кирпич наискось, и становится видно, что внутри мякотного кусочка прячется преогромный сустав, размером с два кулака. Мяса практически нет, так что часть эта должна идти даже не вторым, а третьим сортом. Володька быстро расколотил испорченный кирпич на несколько кусочков и приложил их в качестве довесков к приличному мясу.