Три секунды до - Ксения Ладунка
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сердце бьется мучительно сильно, будто работает из последних сил. Оно отдается во всем теле, особенно в ушах и глазах. Дышать тяжело, но понемногу становится легче. В зале у отца стоит виниловый проигрыватель и коллекция пластинок. Из всего старья, что он коллекционирует, я выбираю сборник хитов Дэвида Боуи. Ставлю иглу, запускается первая песня.
Потом снова валюсь на диван и принимаюсь курить сигареты Тома. Одну за одной, даже не замечаю, как скуриваю все. Чувствую спокойствие и расслабление… словно я вот-вот растаю, и от меня останется одна одежда.
Откидываю голову на спинку дивана и слушаю песню. Дэвид спрашивает, есть ли жизнь на марсе. Да, есть, и, кажется, именно там я сейчас нахожусь. Ведь если жизнь на марсе – то только такая. Хоть где-то в этой вселенной должно же быть хорошо.
Я вздрагиваю от непонятного громкого звука. Понимаю, что пластинка закончилась и “Life on mars” играла в моей голове. Я присматриваюсь и понимаю, что пришел отец и это был хлопок двери.
– Почему так накурено? – спрашивает, проходя в зал.
Я хихикаю и пожимаю плечами, разглядывая окурки на полу и столе.
– Ты что, бухая?
Я смотрю на него снизу вверх. Усмехаюсь и отвечаю:
– Да, я бухая. Выжрала твое дорогущее бухло! – Вытягиваю ногу и касаюсь бутылки, стоящей на столе. Она звонко падает и выплескивается.
– Что ты здесь устроила, черт возьми?! – сердится отец.
– А на что похоже? Набухалась, и что ты мне сделаешь? Побьешь меня, как мама? Я не боюсь, можешь хоть убить меня, плевать!
– Ты совсем охренела?! – кричит отец. – Совсем охренела такое вытворять?! Ты хоть помнишь, о чем мы с тобой говорили, как ты клялась мне не пить?
– А зачем ты меня запер? – говорю и тут же начинаю плакать. – Зачем ты ведешь себя, как мама? Ты знаешь, как я это ненавижу, и все равно делаешь!
– Потому что, Белинда, я твой отец! Я здесь решаю, остаешься ты дома или идешь на улицу!
– Просто жесть… – шепчу я и всхлипываю, прикрывая глаза ладонью.
– Хватит плакать! Прекрати манипулировать слезами, думаешь, я идиот?!
Я сразу же прекращаю и сжимаю зубы. Смотрю на него с вызовом, спрашиваю:
– Ты уже говорил с Томом?
– Нет, еще не говорил.
– Хорошо, тогда скажу я: мы с ним трахались, понятно? Слышишь, пап? Том меня трахнул, а я ему позволила. Мы трахались!
Папа с отвращением смотрит на меня. Я вижу, как он свирепеет, но у моего отца хорошая выдержка, так что я добавляю, переходя на крик:
– Вставил в меня свой член без резинки и трахнул. Мне понравилось. Мы трахались, трахались, трахались!
– Замолчи! – рявкает отец и бьет по столу. – Шлюха!
Я улыбаюсь. Говорю:
– А вот и нет. Он у меня первый. Было немного больно.
– Ты отвратительна, Белинда… Ты просто отвратительна, копия своей матери!
– Правда? Уверен? А мама говорит, что я твоя копия…
Мы смотрим друг на друга так, будто готовы убить.
– Я общался с твоей матерью, – говорит он. – Она хочет отправить тебя в реабилитационную клинику в Огайо.
От того, как тупо это звучит, я начинаю смеяться. Невозможная тупость. Просто невероятная.
– Я был против, но сейчас вижу, что ты абсолютно невменяема! – продолжает он. – Знаешь что? Поедешь в долбаный Колумбус на полгода!
– Чего? – не понимаю я. – Ты прикалываешься, пап, какой нафиг Колумбус?!
– Такой Колумбус, Белинда, тот, что в штате Огайо на востоке страны. Будешь вставать там в шесть утра и весь день драить толчки. Я все сказал!
Он резко разворачивается и уходит наверх, а я кричу ему в след:
– Ну и пожалуйста! Да плевать мне, что вы хотите сделать! Мне насрать!
И все же начинаю дрожать. От таких слов мне становится страшно. Я не верю в это. Нет, папа так не поступит, никогда…
Я до ужаса боюсь оказаться в психушке. Я продам душу дьяволу, лишь бы не оказаться там. Так что я убеждаю себя, что отец блефовал. Так становится легче.
31
Проснувшись после такого адского вечера, когда я перемешала алкоголь с таблетками, я пять раз блюю в туалете. Опять ненавижу себя и хочу вылезти из собственного тела. Я словно в замкнутом круге. Мне плохо и мерзко от того, как я себя веду, мое тело болит и страдает, и я накидываюсь, чтобы этого не чувствовать. А потом мне становится еще хуже. Я лишаюсь рассудка, но продолжаю употреблять, чтобы не думать об этом.
Я пытаюсь извиниться перед отцом, но он со мной не разговаривает. До последнего не верю в то, что он сказал правду про психушку, но потом к нам приезжает мама. Когда я вижу ее на пороге дома, то чувствую, как сердце проваливается вниз.
– Что она здесь делает? – вырывается у меня.
Они оба смотрят на меня так, будто я кусок дерьма.
– Папа тебе не сказал? – спрашивает мать. – Ты едешь в Огайо.
– Я не еду в Огайо! – протестую я, чувствуя, как страх царапает внутренности.
– Тебя никто не спрашивает, – выплевывает она.
– Пап, ну зачем это? – скулю я. – Прости меня, ну пожалуйста, я больше не буду, правда! Я исправлюсь, клянусь!
– Хватит извиняться, – перебивает он, – я тебе больше не верю, так что не старайся.
Мама криво улыбается. Говорит:
– Ты поедешь в Огайо подальше от наркотиков и этого урода.
От отчаяния я начинаю задыхаться.
– Том не урод, – протестую. – Да он единственный, кто меня любит! Вы-то уж точно меня не любите!
Мать хмыкает:
– Он тебя не любит, Белинда, и мне смешно, если ты в это веришь!
– Да пошла ты! – выплевываю я и собираюсь уйти в комнату, как она хватает меня за локоть.
– А ну стоять!
Я брыкаюсь, но она тянет меня за собой.
– Я взяла тест на наркотики, – говорит мать, – ты сейчас же пройдешь его при мне.
– Нет! – верещу. – Нет, я не буду его проходить!
– Тебе же нечего скрывать, – издевается мать, заталкивая меня в ванную. – Ты же именно это сказала отцу – что никаких наркотиков ты не употребляла.
– Я ничего не употребляла и ничего не буду проходить. Это просто унизительно!
Я изворачиваюсь и хочу убежать, но в дверях встает отец, загораживая проход.
– Пап, скажи ей, – умоляю я, глядя на него
