Горячее сердце - Юрий Корнилов

В то утро, когда был издан приказ, Белобородов заглянул в кабинет к Леониду и с шутливой укоризной покрутил головой:

— И где были у парня глаза! Такая невеста под боком, а он в Крым зачем-то ехать собрался! Теперь все — уведут!..

Однако у Леонида не было никакого настроения шутить:

— Алексей Игнатьич, прошу вас!..

— Уведут, уведут! — смеясь, выдал напоследок Белобородов и вдруг посерьезнел: — Я ведь зачем к тебе: сейчас у меня будет интересный разговор с Флоренским — приходи…

Леонид задержался со своими делами и пришел к Белобородову, когда тот уже вел допрос Флоренского. Бесшумно притворив за собой дверь, Леонид молча, на цыпочках прошел к окну.

— …На одном из предыдущих допросов вы показали, что вас интересовала Япония, как возрождающаяся, набирающая сил страна. Почему именно Япония, а, скажем, не США, не Германия?..

— Это нетрудно объяснить, — сказал Флоренский. — Ведь я в то время проживал в Китае, который находился под сильным воздействием со стороны Японии. Более того, готовилась оккупация Китая Японией. Видя, в какой нищете жили простые китайцы, я, естественно, не мог не задаваться вопросом о том, что принесет им возможное господство Японии. Благоденствие или еще большую нищету? Еще задолго до оккупации Маньчжурии мне было ясно, что никак не благоденствие…

— Ваши встречи с Камиро происходили только по его просьбе или вы со своей стороны тоже проявляли инициативу? — воспользовавшись паузой, Белобородов изменил направление разговора.

— У меня не было достаточных поводов искать с ним встреч.

— Однако вы не прочь были встретиться, если он вас просил об этом?

— Камиро не тот человек, которому можно отказать в такой просьбе. Однако вы правы: с ним интересно было поговорить. Японцы любят пооткровенничать, когда речь заходит о божественном предназначении их расы. По словам Камиро, они собираются подвести «под свою крышу» весь земной шар.

— Долго им придется строить эту крышу, — усмехнулся Белобородов.

— Видите ли, временна́я протяженность их не очень беспокоит. Они верят в бессмертие и полагают, что впереди у них вечность.

— Ну, пусть их, — и Белобородов снова подправил разговор: — Скажите, у вас никогда не возникало мысли, что во время «дружеских» встреч с Камиро вы, даже помимо своего желания, могли быть вовлечены в разведывательную деятельность в пользу Японии? Что вас могли завербовать?

— Как это — завербовать? Да еще помимо моего желания?

— Существует множество способов. Допустим, во время встречи с Камиро вас незаметно сфотографировали. А потом поставят перед выбором: либо будете им служить, либо будете скомпрометированы перед советскими властями, что сделает невозможным ваше возвращение на родину. А если и вернетесь, то в скором времени будете скомпрометированы по подозрению в шпионаже.

— Наконец-то я, кажется, начинаю понимать, что со мной произошло, — в сильном волнении произнес Флоренский, вглядываясь в глаза следователя, словно пытаясь что-то в них прочитать. — Видимо, меня, и в самом деле каким-то образом скомпрометировали? Возможно даже, у вас имеется фотография, о которой вы только что говорили?.. Но помилуйте, я не вижу в этом ровно никакого смысла! — Флоренский возвысил голос до патетического накала. — Ведь Камиро ничего от меня не требовал!

— Как же не требовал? — спокойно возразил Белобородов. — Ведь на одном из предыдущих допросов вы признались, что он просил поддерживать с ним связь после вашего возвращения на родину.

— Просил — да. Но при этом не ставил никаких условий. Я ответил, что интересы моего отечества для меня так же святы, как для него — интересы его отечества. Мы расстались как… добрые знакомые, и мне казалось, что он меня понял. Не вижу смысла, ради которого ему нужно было бы меня компрометировать. И хотел бы надеяться, что рано или поздно все разъяснится…

— Я тоже хотел бы на это надеяться, — неожиданно проговорил Белобородов, внимательно посмотрев Флоренскому в глаза.

— В таком случае… в чем же дело? Скажите мне, наконец…

— Встаньте и подойдите к столу, — сказал Белобородов. — Посмотрите на эти фотокарточки. Вам знаком кто-либо из лиц, представленных здесь?

Флоренский медленно, словно ноги его вдруг одеревенели, преодолел пространство, отделявшее его от стола следователя. Он долго вглядывался в лежавшие перед ним фотокарточки. Глаза его, в которых затеплилась было надежда, постепенно тускнели.

— Этого человека я встречал на заводе, — проговорил он хриплым голосом, словно делая над собой усилие, и показал на фото Макарова. — Он, кажется, работает в бухгалтерии… Больше ничего не могу о нем сказать. Даже фамилии его не знаю…

— Посмотрите хорошенько. Возможно, вы с ним еще где-нибудь встречались, кроме завода? Скажем, в Харбине? Или в Шанхае?

Флоренский вскинул на Белобородова удивленный взгляд:

— Даже так?

— Не исключено, — сказал Белобородов. — Он тоже проживал в Китае.

— Нет, не могу припомнить, — после продолжительного раздумья проговорил Флоренский. — В Китае очень много русских…

— Алексей Игнатьич, мне кажется, он узнал Макарова, на почему-то решил это скрыть, — высказал догадку Леонид. — Я заметил, как в его глазах мелькнуло что-то такое… Когда вы сказали, что Макаров жил в Китае…

— Тебе это просто показалось, — без всякого интереса отозвался Белобородов, зажав руками низко склоненную над столом голову. — Он не ожидал от меня такой щедрой подсказки, и вполне понятно, что вызванное этим замешательство отразилось у него в глазах. — Еще немного подумав, решил: — Пожалуй, сейчас самое время устроить им очную ставку.

— А что она даст? — спросил Леонид. — Флоренский же не отрицает, что встречался с Камиро и что разговор их носил вполне определенный характер. Какая, в сущности, разница, в каком именно месте они встречались? Или вы полагаете, что Жарова?..

Белобородов резко вскинул голову, и его глаза укоризненно сверкнули:

— Забыл, о чем мы с тобой говорили перед моим отъездом? Видимо, забыл… — он сокрушенно помотал головой, хотел еще что-то добавить, но тут зазвонил телефон. Белобородов снял трубку.

Выходя из кабинета, он напомнил Леониду про очную ставку:

— В двадцать ноль-ноль будь на месте, я тебя кликну.

— Да, этот человек мне знаком, — сказал Макаров, едва взглянув на Флоренского, и тут же словно бы потерял к нему интерес.

Зато Флоренский буквально впился в Макарова горящими глазами — потрясенно, презрительно, негодующе…

Белобородов попросил Макарова рассказать, где и при каких обстоятельствах они впервые встретились, и тот повторил слово в слово прежние свои показания. Пока он говорил, Флоренский продолжал пожирать его глазами и несколько раз порывался что-то крикнуть, но словно бы сглатывал готовые вылететь слова, и только кадык ходил вверх-вниз в конвульсивных движениях.

А когда Макаров умолк, Флоренский вдруг запрокинул голову и разразился басистым, нервным, срывающимся хохотом.

— Я вспомнил этого… субъекта! — немного успокоившись, но еще дрожа от возбуждения, произнес он, обращаясь к Белобородову.

— Надо полагать, вы вспомнили обстоятельства, при которых встретились с этим человеком в Харбине? — спросил тот.

Лицо Макарова казалось невозмутимо-бесстрастным, однако на лбу блестели крупные капли пота.

— Да, — сказал Флоренский, не отводя от него горящего взгляда.

— Вы хотите еще что-нибудь добавить? — спросил Белобородов.

— Если можно, я хотел бы дать показания… без… этого… — с усилием выговорил Флоренский, взмахнув рукой в сторону Макарова.

Белобородов понимающе кивнул.

«…Не могу не остановиться на одном нежелательном явлении, которое в значительной степени усложняет дело воспитания в массах уважения к законности и порядку. Таким нежелательным явлением необходимо признать открытое вмешательство в сферу деятельности административной и даже судебной находящегося в Павлодаре так называемого штаба пополнения отряда Анненкова в лице начальника штаба поручика Чернова и его адъютанта хорунжего Пашина. Возглавляемый этими лицами отряд совершает порки, производит реквизиции и налагает контрибуции, оставляя получаемые таким образом средства в своем распоряжении… Зарегистрировано несколько случаев, когда представители штаба вызывали к себе разных киргиз и под страхом порки и лишения свободы вымогали у них деньги и скот».

— Как только я услышал его голос и увидел глаза, я вспомнил все, — начал свои показания Флоренский. — На фотокарточке у него иное выражение глаз. И еще… Там у него были борода и усы…