Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев

пунктуальность коллег из ГДР проявлялись во всем. Слов «нет!», «не будет!», «невозможно» за весь съемочный период от немцев я не слыхал.

Готовили съемку эпизода, когда Трумэн в своем кабинете подписывает документ – распоряжение о бомбардировке японских городов Хиросима и Нагасаки. По сюжету – сцена ночная. Президент США в одиночестве мается, выбирая на карте города-жертвы. Кабинет освещен яркой хрустальной люстрой… Но решаться на бесчеловечный, зловещий поступок при сверкающих огнях – противоестественно… Что-то угнетало меня внутри.

Не та атмосфера: не было того, что бы подчеркивало это преступное деяние, за которым будут смерть, гибель сотен тысяч людей. Гибель в считаные минуты…

Вижу, и артист Масюлис (Трумэн), находясь в декорации, все чаще кидает раздраженные взгляды на люстру – неуютно ему в таком свете.

И Леонид Калашников – оператор, художник, тонко чувствующий световую гамму, – нервно вздыхает, мечется: то сядет, то встанет, то снова сядет… Снять так – художественно недостоверно! Перенести съемку на завтра нельзя – Масюлис уезжает…

Всех нас мучила наша советская привычка: чтобы в кадре что-то изменить, скажем, мебель, надо подписать у разных начальников полдюжины заказ-нарядов, открыть склады, достать транспорт, рабочих… К тому же ночью?!

Я отчаянно выкрикнул:

– Доктор Кун! Неужели в Германии сейчас нельзя достать торшер или, на худой конец, настольную лампу?!

Лотар Кун (художник-сопостановщик), удивленный моим восклицанием, сказал: «Айн момент!»

И через десять минут рабочие вкатили в павильон тележку, груженную кучей нужных нам приборов!

Так работают немцы.

Калашников снял эпизод потрясающе – почти так, как он приснился мне накануне: Трумэн, склонившись над столом, водил золотым пером по названиям японских городов, и жирная чернильная борозда поползла через Нагасаки… через Хиросиму… Свершилось самое чудовищное в XX веке злодеяние!

Студии «Дефа» и «Мосфильм» работали «в одной упряжке», равно заинтересованные в успехе фильма.

Прибыв на съемки в Финляндию, мы резко ощутили, что попали в мир иной – капиталистический.

Производственные услуги оказывала нам фирма «Суомен кувакасеттитуотанто». За все – деньги. За все – валюта. А поскольку Министерство финансов СССР своей «щедрой» рукой снабдило группу по «максимальному минимуму», то приходилось ужом вертеться, а нередко и унижаться.

Неприхотливый наш кинонарод согласился жить в загородных общежитиях. Я, Леонид Калашников, Семен Валюшок. Феликс Клейман, Владимир Репников – в доме для приезжих нашего посольства.

И вот первый удар – массовка! Одних только журналистов со всего света в форуме 1975 года участвовало более тысячи человек. Ладно, обойдемся двумястами, решил я. Но это должны быть личности. Представители разных народов и континентов: китайцы, арабы, японцы, негры, испанцы, кубинцы… Все – крупные журналисты. Но где их, умных, солидных, соответственно одетых, экипированных фото– и видеоаппаратурой, теперь взять?

Ассистенты привели мне первых попавшихся на улице типажей – неяркая, невыразительная масса. Никакие они не личности. А тут еще представитель местного профсоюза, защищающего интересы статистов, выдвинул требования:

– оплата за съемочный день с бесплатным обедом;

– плюс к ставке 10 % страховки;

– плюс 10 % в пенсионный фонд;

– плюс 5 % отпускных;

– плюс 5 % за амортизацию своего костюма;

– плюс 5 % за амортизацию фото– или видеоаппарата.

Меня кинуло в дрожь! Одному только статисту надо заплатить в два раза больше, чем выдающимся Андрюше Миронову и Саше Михайлову! Абсурд!

Звоню в Москву Н. Т. Сизову. Слышу:

– Женя, валюты нет! Придумай что-нибудь!

Придумал. Надо идти к послу. Визит вежливости ему я уже наносил, а сейчас пойду вежливо его «таранить». В конце концов я выполняю госзаказ, а не прокручиваю частное дельце!..

Владимир Михайлович Соболев, не подозревая, с какими «агрессивными» намерениями я прошусь к нему на свидание, бодро проговорил в трубку:

– Вообще-то я собрался уже уезжать… Давай заеду за тобой, махнем на дачу, поужинаем. Там и потолкуем. Годится?

Уговаривать меня не пришлось. Такому повороту я обрадовался чрезвычайно: представил себе, что наш разговор будет без непременных секретаря парткома, председателя профкома и прочей челяди… Да и посол будет без мундира, стало быть, помягче будет…

На серпантине дороги, окруженной высокими соснами, Владимир Михайлович лихо демонстрировал шоферскую удаль.

– Скоро приедем? – осторожно спросил я. – Пить хочу. Погибаю.

– Какие проблемы… – Он, не сбавляя скорости, поднял трубку, заговорил по-фински, что-то типа «ко-ко-ла, пи-ка-ла, мо-ка-ла»…

– Вы и по-ихнему гутарите? – удивился, я.

– Кроме этих слов я ничего не знаю, – засмеялся, наверное, шутил. – Но вода будет…

И точно – как в сказке. На обочине шоссе мы увидели человека в белой куртке, в его руках был поднос, на нем – бутылки с разными водами, бокалы. Я залпом «оглушил» свой разыгравшийся не ко времени диабет.

Черт возьми, ерунда ведь, а для человека сколько удобства! Когда же у нас будут не гавкать на покупателя, пассажира, клиента, а так вот просто: он тебе «спасибо», ты ему «спасибо»? Только и всего, а на душе покой.

– Как объясните такую обходительность, Владимир Михайлович?

– Боится уронить авторитет своего дела. Он борется за каждого клиента для своего маленького кафе.

– Капитализм?

– Он самый…

Посольская дача – доселе мною невиданное сооружение: необычная архитектура, прямо что-то неземное. Мрамор и стекло. Пол подогретый – мы с послом ходили по нему босиком. Зал по периметру окаймлен причудливыми цветами.

– Пока хозяйка не подъехала, – сказал посол, – займемся сами. Открывай бар, а я на кухне пошурую.

Любовался я «героем без галстука» – проворный, улыбчатый, остроумный. Стол сервировал как заправский официант. Сели.

– Ну, – поднял он рюмку с виски, – о деле ни слова. Отдыхаем. Умаялся я сегодня.

«Да, – подумал я про себя, – если не говорить о деле, то ни омары, ни семга, ни угорь в рот не полезут…»

– Расскажите, – начал я издалека, – кто придумал эту чудо-дачу?

– Строилась эта вилла как резиденция Брежнева на время его пребывания в семьдесят пятом году в Хельсинки на совещании. Но служба безопасности забраковала ее – что-то им не понравилось. Кажется, потому что неподалеку проходила дорога… Вот вилла нам и досталась… Мрамор весь из Италии.

Мне показалось, что пора намекнуть и о деле.

– Уважаемый товарищ посол! – начал я торжественно и напрямик. – Фильм «Победа» под угрозой срыва!

Соболев потеребил седеющую шевелюру, красивое его лицо сразу изменилось: он пригласил гостя пообедать вместе, а тут…

– Это проблемы Ермаша!.. – отмахнулся посол. – Кстати, напомни ему, что когда-то в Свердловске мы работали вместе… А что случилось?

– В Москве дали деньги по-социалистически, а Хельсинки требует по-капиталистически…

Соболев, поднимаясь, резко отодвинул кресло, и оно по мрамору скользнуло в другой конец зала.

– Да нет у меня денег! Вы что, одурели, братцы?!

Успокаиваясь, вернул кресло на место. Сел…

– Нам ведь не деньги нужны, – сказал я.

– А!.. Тогда давай