Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - Михаил Никулин

— Петрусь, ты читал, ты помнишь, откуда эти слова: «Она пытливо всматривалась в темноту, отрывисто и невпопад отвечала». Помнишь, они шли мимо длинных бетонных складов? Ее испугала подозрительная тень. Она взяла его под руку и прильнула плечом, успокоилась. Немного после сказала: «Вот сейчас, когда я чувствую тебя рядом, исчезает тревога, и мне даже неловко за все эти опаски…»

— Это сказала Анна Павлу Корчагину, — ответил Петя. — Тут же скоро на них напали бандиты. Корчагин справился с ними и спас Анну.

— И вдруг у нас с тобой будет что-нибудь такое же?.. — спросила Зина.

— У Павла был «мужественный излом бровей», а у меня нет его, — улыбнулся Петя.

— У тебя нет его, — присматриваясь к Пете, тоже с застенчивой улыбкой согласилась Зина и сейчас же добавила: — Может, он сразу появится?.. А может, не обязательно, чтобы он был, излом в бровях?..

И она внезапно поцеловала его подсохшими на степном ветру мягкими губами прямо в губы и, обратясь к сурово стоявшему Дане, сказала:

— Мне дома велели поцеловать его на прощанье.

— Я ничего не говорю, — ответил Даня и попросил Петю, чтобы на всякий случай сказал, как его найти, если он будет очень нужен…

— Вот отсюда надо идти сюда, — ребром ладони указал Петя на восток, — перейти Миус, потом пересечь полотно железной дороги. Город-на-Мысу останется у тебя с правой стороны. Только минуешь его, поворачивайся лицом к заливу и иди прямо и прямо. На берегу залива, около колхозного сада, стоит один, только один флигель. Не будет меня там, так ты спросишь у черноглазой женщины, как найти ее сына.

И когда Даня, а с ним и Зина уяснили, как пройти к Стегачевым, Петя пожал им руки и распрощался.

…Петя уже поднялся на самую седловину пологого гребня и обернулся. Зина и Даня совсем стали маленькими, почти слились с невысоким придорожным курганчиком. Но кажется, что они взмахнули, она — косынкой, а он кепкой. Петя снял треушку и тоже взмахнул ею в последний раз. Шагов тридцать, а то и пятьдесят прошел он, все глядя через плечо. Исчезла из его глаз сначала вербовая роща и криничная балка, потом скрылись пригорюнившиеся мартыновские хаты, и, наконец, не стало видно ни Зины, ни Дани.

Почему сердце так учащенно забилось у Пети? Почему защемило у него в груди? Так щемит при расставании с самым дорогим, с самым любимым!.. В Мартыновке он пробыл только двое с половиной суток, а то и меньше… Но не в это ли короткое время он был свидетелем, как ранили Марию Кленову, как арестовали трех колхозниц, которые ей сочувствовали? Не в это ли время они с Виктором Гавриловичем составляли сводку и ночью заучивали самое главное в ней наизусть? Не в это ли время он познакомился с Зиной Зябенко, с Даней Моргунковым?..

«А всего, что думаю о Зине, маме никак нельзя рассказать», — в первый раз за три дня вспомнил Петя о матери.

За гребнем западный ветер чувствовался значительно слабей. Верно, поэтому с востока и северо-востока стали доноситься глухие, еле внятные, бухающие звуки. Можно было подумать, что землю взялись утрамбовывать огромными молотами и спешили скорей закончить эту работу.

«Артиллерия бьет», — подумал Петя и, свернув с дороги, пешеходной тропой направился напрямую к Кисловскому проселку.

Бочковатый курган и его склоны изрезают яры, котловины, поросшие терновником, шиповником, кустами дикой сливы. От кургана на запад, к берегам Кальмиуса, и на юг, к азовским берегам, разбросались лощины, низинки, холмы и холмики. Среди необъятной степной равнины, как среди морских просторов, они кажутся похожими то на плывущие лодки и пароходы, то на островки, одинокие или сбежавшиеся в небольшие кучки, будто на летучую беседу.

Пешему, конному, едущему на подводе нетрудно затеряться в этой местности, избежать встречи: свернул в низину или в балочку, завернул за курганчик и растворился в степном безбрежии.

К тому же Бочковатый курган стоял в стороне от приазовской и донбасской магистральных дорог. Таких мест фашисты побаивались и показывались там только в исключительных случаях.

Василий Александрович, секретарь Петровского райкома партии, установил тут временную явку и сегодня с самого утра принимал разведчиков-партизан. Разведчики выполняли задание штаба войск, занимавших фронт от Куричьей косы прямо на север — к Желтому Логу. Каждому разведчику был назначен час встречи с Василием Александровичем, и они шли к нему степенной походкой, которая, видимо, считалась самой безопасной для партизан. Путь к Василию Александровичу им показывали двое часовых, прятавшихся в высоких бурьянах.

Разведчики и часовые были или односельчанами, или знали друг друга, не раз встречаясь на расширенных бюро райкома, на заседаниях райисполкома. Не спрашивая пароля, они вели короткий разговор:

— Сам где?

— Пройди чуть налево, спустись в яр и яром шагов десяток вниз по руслу… Там он.

— Подымить есть чего? — спрашивал разведчик.

Часовой доставал табак или папиросу и предупреждал:

— Закуришь в яру, а то и нам и тебе достанется.

— Сердитый сегодня?..

— В зависимости от выполнения задания.

Разведчик уходил в яр, а часовые, встав на колени и сняв шапки, вновь начинали с кургана в бинокль осматривать далекие и близкие подступы. Оба часовых были люди пожилые, уроженцы этих мест. Старший из них, Матвей Федорович Сорокин, был худощеким, костлявым, с насмешливыми глазами, с густо поседевшими русыми волосами, с морщинками у век, ушей и в углах выбритых губ.

Часовой помоложе был низенький и необычайно тучный, имел привычку то и дело скрещенными ладонями волосатых рук подтягивать свой живот снизу вверх. В черных глазах его под черными бровями застыло ленивое равнодушие, еще, должно быть, с тех пор, когда он юношей рыбаком привыкал в любую погоду садиться в лодку и вместе с товарищами уходить на лов в море. Звали этого человека Евтей Иванович Жук.

Часовые знали друг друга еще до гражданской войны.

В партизанский отряд они записались без показной храбрости, но и без колебаний: для людей, боровшихся с оружием в руках за советскую власть и потом десятки лет трудившихся для укрепления этой власти, другого пути, как идти в партизанский отряд, не было. Они не умели владеть новым оружием, не знали новой техники. Таких пожилых, стареющих людей в отряде оказалось около двух десятков человек. Их всех отправили в неглубокий тыл для обучения тактике партизанской войны.

Инструкторы, занимавшиеся с ними, говорили о них так: «Это не партизаны, а коллекция живых мишеней». Кое-кто из этих пожилых людей был зачислен в нестроевые команды армии, а другие перешли на положение беженцев и уехали в тыл. Матвей Федорович Сорокин и Евтей Иванович Жук захотели во что бы то ни стало вернуться к Василию Александровичу, в его группу партизан-разведчиков. В группе было чуть больше десятка человек. Она через залив обслуживала ближайшую фронтовую часть и в меру возможностей не давала врагу забывать, что он на чужой земле, что захваченные им люди не сдались ему.

Пробраться в Петровский район было не так просто. Но Евтей Иванович Жук знал гирла Дона и берега залива, как свои карманы. Ночью где лодкой, а где бродом они проникли в тыл врага и хоть с трудом, а все же нашли командира группы и явились к нему. Это случилось только позавчера. И вот сегодня они стояли на часах. Они успели хорошо выспаться, обсушиться, утолить голод и получить папирос и табаку.

У часовых было хорошее настроение. Убеждаясь, что на подступах к Бочковатому кургану опасного ничего не было, они вели шутливый разговор о том, как несколько дней назад молодой, подтянутый майор Туроверов обучал их тактике нападения на врага.

— «В перебежку марш!.. Ложись! Опять у этого Жука глыбой поднялись штаны. С таким животом ему ни в одной котловине не спрятаться», — передразнивал Жук майора.

Сорокин крутил головой и заразительно смеялся. Смеялся и Жук, но совершенно по-своему: смуглое лицо его не меняло выражения, в правом глазу оставалось прежнее ленивое равнодушие, а левый хитро прищуривался, точно прицеливался в майора Туроверова, находящегося где-то поблизости.

— Дался ему мой живот. Взял бы себе. Я тридцать годов поносил его, теперь пускай он немного поносит. — И Жук скрещенными волосатыми руками подбросил живот снизу вверх.

— А мне, мне он всегда кричал, — не умея сдержать приступы веселого смеха, говорил Сорокин: — «Сорокин, почему так бегаешь? Руками и ногами болтаешь, а зад на месте!» А я ему: «Товарищ майор, у меня сзади глаз нету — некому доглядеть… Вот и бесхозяйственность получается!»

Сорокин, вытирая мокрые глаза, попросил Жука глянуть в бинокль.

— А то как бы мы с тобой серьезное не проворонили.

Жук взял бинокль, посмотрел, кашлянул и сказал:

— К Кисловскому проселку приближается человек.