Иисус из Назарета - Йозеф Ратцингер

Здесь мы можем увидеть, насколько Преображение Господне, будучи внутренне связанным с образом Моисея, тем не менее отличается от того, что довелось испытать Моисею: «Когда сходил Моисей с горы Синая, и две скрижали откровения были в руке у Моисея при сошествии его с горы, то Моисей не знал, что лице его стало сиять лучами оттого, что Бог говорил с ним» (Исх 34:29). От разговора с Богом лицо Моисея воссияло, ибо его коснулся Божественный свет. Но эти лучи легли на его лицо, так сказать, извне. Иисус же просиял изнутри: Он не просто принимает свет, Он Сам есть Свет от Света.

Блистающие одежды Иисуса, белые, как свет, не только напоминают нам о Моисее, но и говорят о грядущем. В апокалиптике белые одежды являются выражением небесной сущности — это одежды ангелов и избранных. Так, в Откровении от Иоанна говорится, что белые одежды будут носить те, кто спасется (см., в частности, Откр 7:9, 13; 19:14). Но там же говорится еще об одном моменте, который придает этому образу новое значение: одежды избранных становятся белыми потому, что «они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца» (Откр 7:14), — то есть потому, что они в Крещении приобщились к страданиям Иисуса, страдания же Иисуса — это очищение, благодаря которому к нам возвращаются те одежды, что мы утратили во грехе (ср. Лк 15:22). Крещение облачает нас вместе с Иисусом в белые, как свет, одежды, так что мы сами становимся светом.

Далее, как сообщают евангелисты, явились Моисей и Илия и вступили в беседу с Иисусом. Здесь зримо и явственно происходит то, о чем Воскресший скажет Своим ученикам, представ перед ними, когда они направлялись в Эммаус. Закон и пророки говорят с Иисусом, говорят об Иисусе. Лука, единственный из всех евангелистов, сообщает нам — пусть коротко — о содержании беседы великих свидетелей Божиих с Иисусом: «Явившись во славе, они говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лк 9:31). Тема их беседы — Крест, который, однако, понимается здесь в общем смысле — как «исход» Иисуса, местом которого должен стать Иерусалим. Крест Иисуса — это исход, выход за пределы этой жизни, прохождение через «Красное море» страданий и восхождение к Славе, которая, однако, никогда не закроет крестных ран.

Все это выявляет, что главная тема Закона и пророков — «надежда Израиля», окончательный исход, несущий окончательное освобождение; что главное содержание этой надежды — страдающий Сын Человеческий и раб Господень, Тот, Кто, страдая, открывает врата, за которыми начинаются свобода и новая жизнь. Моисей и Илия сами претерпели страдания и сами были свидетелями страданий. С Преображенным они разговаривают о том, о чем они говорили на земле: о страданиях Иисуса; но в тот момент, когда они говорят об этом с Преображенным, становится ясно, что эти страдания несут спасение, что они пронизаны Божественной славой, что страдания претворяются в свет, свободу и радость.

Здесь нам придется несколько забежать вперед и обратиться к тому разговору, который трое учеников вели с Иисусом, когда спускались с «высокой горы». Иисус говорит им о Своем будущем Воскресении из мертвых, которому предшествует Крест. Ученики же обращаются к Нему с вопросом об Илие, пришествие которого возвещалось книжниками. На это Иисус отвечает: «Правда, Илия должен придти прежде и устроить всё; и Сыну Человеческому, как написано о Нем, надлежит много пострадать и быть уничижену. Но говорю вам, что и Илия пришел, и поступили с ним, как хотели, как написано о нем» (Мк 9:12–13). Иисус тем самым, с одной стороны, подтверждает пришествие Илии, с другой стороны, дополняет и уточняет суть возвещенного события. Прикровенно Он соотносит второе пришествие Илии с Иоанном Крестителем: в деяниях Крестителя совершилось возвращение Илии.

Иоанн Креститель пришел, чтобы заново собрать Израиль, чтобы подготовить его к пришествию Мессии. Но если Мессия — это страдающий Сын Человеческий и только через Него открывается путь к Спасению, то тогда и приуготовляющие деяния Илии должны быть так или иначе отмечены знаком страданий. И действительно: «поступили с ним, как хотели, как написано о нем» (Мк 9:13). Иисус напоминает здесь, с одной стороны, о судьбе Иоанна Крестителя, с другой стороны, отсылая к Писанию, сохраняет преемственность с устоявшейся традицией, предсказывавшей мученичество Илии: Илия считался «единственным, кому удалось избежать мученических страданий; <…> его возвращение, однако, должно было закончиться смертью» (Pesch, 80).

Ожидания спасения и страдания оказываются, таким образом, постоянно связанными друг с другом, при этом, однако, сам образ спасения, совпадая на глубинном уровне с тем, что возвещалось в Писании, представал в сравнении с привычными ожиданиями как нечто совершенно новое и неожиданное: Священное Писание надлежало перечитать заново — в перспективе страдающего Христа, и делать это приходится снова и снова. Снова и снова нам нужно вместе с Ним входить в беседу с Моисеем и Илией, снова и снова нам нужно вместе с Ним, Воскресшим, заново перечитывать Священное Писание.

Вернемся теперь снова непосредственно к истории Преображения Господня. Ученики потрясены величием увиденного: их охватывает «страх Божий», как мы это уже наблюдали в другие моменты, когда они становились свидетелями общения Иисуса с Богом и, ощущая собственное ничтожество, впадали в оцепенение. «Они были в страхе», — сообщает евангелист Марк (Мк 9:6). И тем не менее Петр, несмотря на то что он от смущения и трепета «не знал, что сказать» (Мк 9:6), обращается к Иисусу с такими словами: «Равви! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии» (Мк 9:5).

Эти экстатические слова Петра, рожденные страхом и одновременно радостью от присутствия Бога, неоднократно становились предметом дискуссий. Можно ли считать, что слова Петра соотносят происходящее с праздником Кущей, в последний день которого и свершилось данное событие? Хартмут Гезе решительно отметает это предположение и высказывает мнение, что обсуждаемый текст имеет самое прямое отношение к Книге Исхода, где описывается «ритуализация Синайского события»: Моисей, сообщается в Книге Исхода, «поставил себе шатер вне стана», перед входом в который опускался с небес «облачный столп» (Исх 33:7–9). Там, в этой скинии, «говорил Господь с Моисеем лицем к лицу, как бы говорил кто с другом своим» (Исх 33:11). Петр, предлагая поставить кущи, считает Гезе, выражает свое желание возвести скинию и тем самым «удержать» Откровение; не случайно, полагает Гезе, сразу же после этих слов «явилось облако» и «осенило» учеников. Вполне возможно, что между историей Преображения и Книгой Исхода существуют переклички; иудейская экзегеза, равно как и раннехристианская, знает такое взаимодополняющее переплетение разных текстов, связанных с откровениями. Но в данном случае едва ли речь идет о воздвижении «скинии», «шатра откровения». Во всяком случае, не это главное в словах Петра.

Связь с праздником Кущей выглядит вполне убедительной, если помнить о том мессианском смысле, который вкладывался в этот праздник в иудейском мире времен Иисуса. Важные данные по этому вопросу приводятся в работах Жана Даниелу, сумевшего привлечь к своим рассуждениям свидетельства Отцов Церкви, которые не только хорошо знали иудейское предание, но и прочитывали его в новом, христианском контексте. Праздник Кущей, как мы уже видели, заключает в себе ту же многозначность, которой отмечены все большие иудейские праздники: праздник, уходящий своими истоками в естественные религии, является одновременно историческим воспоминанием о спасительных деяниях Бога и выражением надежд на окончательное спасение. Творение, история, надежда сливаются здесь в единое целое. Ритуал водоизлияния, совершаемый для испрошения дождя, чтобы напитать засушливые земли, одновременно вызывает в памяти странствия Израиля по пустыне, когда иудеи возводили себе шатры (суккот) (Лев 23:43). Даниелу цитирует в связи с этим Харальда Ризенфельда: «Шатры, „кущи“, считались не только напоминанием о Божественной защите в пустыне, но — что важнее — прообразом Божественного приюта, в котором будут обретаться праведники нового мира. То есть позднеиудейский ритуал праздника Кущей наполнялся вполне определенным эсхатологическим смыслом» (Daniélou, 337). В Новом Завете мы находим у Луки слова о пребывании праведных в «вечных обителях[70]» (Лк 16:9). «Видя Преображение Господне, — пишет Даниелу, — Петр сознает, что настали мессианские времена, пребывание же праведников в тех шатрах, которые прообразно возводились во время праздника Кущей, являлось сущностным признаком мессианских времен» (Ibid., 342). Переживание Преображения, случившегося во время праздника Кущей, открыло Петру в его экстатическом состоянии, что «реальность, прообразно разворачивавшаяся в символических формах ритуалов, отныне действительно воплотилась в жизнь. <…> Преображение знаменовало собою начало мессианских времен» (Ibid., 343). И только потом, уже спускаясь с горы, Петру придется заново всё переосмыслить, чтобы научиться понимать, что мессианские времена — это прежде всего времена Креста и что Преображение, Божественное превращение в свет через Господа и вместе с Ним, включает в себя наше перерождение через свет страданий.