«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории - Сергей Львович Фирсов

и сами представители белого духовенства видели в Нечаеве своего заступника. Любопытный, хотя и частный, пример: вероятно, зная о приятельских отношениях с обер-прокурором А. С. Пушкина, в 1834 г. к нему обратился протодиакон Царскосельской придворной церкви Фёдор Лебедев, по воле императора за пьянство исключённый из придворного ведомства и переведённый, по предписанию Св. Синода, в свою (Смоленскую) епархию. Будучи немолодым и семейным человеком, отец Фёдор просил как милости быть оставленным в столичной епархии. «Смысл высочайшего повеления будет исполнен равно, ибо в нём ни слова не было сказано о том, чтоб на свою епархию отправить его», – писал А. С. Пушкин. На письме поэта осталась пометка обер-прокурора: «Принесть ко мне состоявшееся о нём повеление». Обращение Пушкина, как показывают документы, не сказалось на ходе дела: на том же письме неизвестной рукой имеется пометка: «Дан паспорт для следования в Смоленскую гу-бернию»[573].

В нашем случае представляет интерес не только и не столько обращение поэта к знакомому высокопоставленному чиновнику, некогда увлекавшемуся стихосложением, и даже не то, что просьба, изложенная в его письме, положительного разрешения не получила, но иное: проявление С. Д. Нечаевым заинтересованности в рассмотрении дела безвестного клирика. Учитывая, что обер-прокурор к тому времени уже зарекомендовал себя как жёсткий противник архиерейских злоупотреблений, его обращение к вопросу о пьющем протодиаконе выглядит достаточно симптоматично. Нечаев искренне желал облегчить положение рядовых священно– и церковнослужителей, улучшить их образовательный уровень. Ещё дореволюционные исследователи отмечали, что он «любил реформы» и за короткий сравнительно срок управления духовным ведомством сумел сделать достаточно много: при нём привели в порядок синодальный архив, составили хронологический указатель к именным указам и высочайшим повелениям, собрали выпущенные с начала XVIII в. и до 1832 г. законы и постановления, относившиеся к функционированию Св. Синода, стали обращать внимание на устройство консисторий и духовных правлений, учредили контроль подчинённых Св. Синоду мест и лиц в распоряжении денежными средствами духовного ведомства, приступили к подготовке воссоединения униатов с Православной Церковью, подчинив Комиссии духовных училищ униатские духовно-учебные заведения. Нечаеву принадлежала идея изменить устав духовных училищ «по указаниям опыта»[574].

Даже это перечисление сделанного и намеченного свидетельствует о том, что обер-прокурор не желал оставаться банальным наблюдателем за деятельностью Св. Синода. Особенно не могли простить иерархи С. Д. Нечаеву введения особого контроля и строгой финансовой отчётности в делах, равно как и стремления ограничить власть архиереев и дать больше силы консисториям, усилить меры к уничтожению замеченных им нравственных недостатков в жизни духовенства. Когда в духовное ведомство стали приходить «жандармские доносы» на епископов, в том числе и на членов Св. Синода, большей частью оказавшиеся ложными, в организации их стали подозревать обер-прокурора, якобы имевшего цель «унизить духовное правительство в России»[575].

Как унижение воспринимали синодалы и то, что С. Д. Нечаев по собственному усмотрению изменял резолюции и определения Св. Синода, используя то настойчивость, то хитрость. Передавались слухи о том, что обер-прокурор при рассмотрении вопроса о замещении архиерейской кафедры представил императору не тех кандидатов, которые наметили члены Св. Синода[576]. При нём, равно как и при сменившем его на посту обер-прокурора графе Н. А. Протасове, «святое обыкновение» следовать «стройности и благочинию» в синодальных заседаниях, по словам современников, «не слишком соблюдалось»[577].

По словам дореволюционных исследователей, «влияние Нечаева на церковное управление в последнее время его синодальной службы сделалось уже настолько значительным, что фактически лишило Синод почти всякой возможности проявлять необходимую самостоятельность и независимость в решении многих церковных вопросов»[578]. Чем дальше, тем больше его власть становилась «министерской», и не только по существу, но и по форме. Так, уже 28 марта 1834 г. Государственная канцелярия уведомила С. Д. Нечаева о высочайшем повелении, требовавшем приглашать обер-прокурора для объяснений (когда речь заходила о делах духовного ведомства) в департаменты Государственного Совета. 13 апреля 1834 г. Комитет министров сообщил ему новое повеление императора: обер-прокурор по делам духовного ведомства с той поры должен был приглашаться и в Комитет министров[579].

Это, однако, не свидетельствовало о личной близости С. Д. Нечаева к Николаю I. Благоволением государя он не пользовался. Все дела и доклады, адресованные на высочайшее имя, обер-прокурор передавал через дежурных статс-секретарей. Точно также и распоряжения императора по Св. Синоду передавались С. Д. Нечаеву не лично, а через посредство «высших лиц». Правда, следует отметить, что обер-прокурор одно время пытался изменить существующий порядок («дабы таким образом забрать всю административную власть у Синода») и даже добился права личного доклада императору. «Но вскоре, потому ли, что новый докладчик не понравился или по другой какой причине, [государь] отменил своё повеление и приказал входить к нему с синодскими делами прежним порядком»[580]. Однако, несмотря на это, влияние Нечаева в Св. Синоде не только не уменьшалось, но, наоборот, постоянно возрастало.

Пытались ли члены Св. Синода как-либо противодействовать стремлениям обер-прокурора безраздельно господствовать в духовном ведомстве?

Пытались, разумеется. Одной из таких попыток можно считать назначение в апреле 1833 г. вторым чиновником за обер-прокурорский стол православного писателя и церковного историка А. Н. Муравьёва. Он был назначен по высочайшему повелению, переданному через князя А. Н. Голицына. За несколько дней до назначения, 11 апреля 1833 г., митрополит Филарет (Дроздов) направил обер-прокурору письмо, в котором высказал ему своё пожелание: «Да будет наречённый помощник Вашего Превосходительства помощником истинным». Сообщив далее, что удивлён тем, что митрополит Серафим (Глаголевский), в письме названный просто «владыкой», не сказал ему вчера об этом назначении, митрополит Филарет не преминул заметить: столичный архиерей назначением доволен. «Я верю, – писал московский святитель, – что Владыка просто забыл сказать мне, что Ваш помощник не искал сего места, что рекомендовавший его просто водился желанием добра родственнику. Думаю, что и Вы хорошо сделаете, веря сему. Лучше избыток доверия, нежели избыток подозрения. Ибо лишнее доверие – моя ошибка; а лишнее подозрение – обида ближнему»[581].

Высочайший указ о назначении коллежского асессора А. Н. Муравьёва был обнародован 22 апреля 1833 г. Много лет спустя, вспоминая своё назначение, Муравьёв утверждал, что место в обер-прокуратуре Св. Синода от имени императора (которому ранее была представлена его книга, очевидно, «Путешествие ко Святым местам в 1830 году») ему предложил князь А. Н. Голицын. Муравьёв, якобы, испугался, но затем, повинуясь монаршей воле, дал согласие. В письме, адресованном Голицыну, он просил князя не гневаться, если не оправдает надежд, и оставить числящимся, как и ранее, в Министерстве иностранных дел. По словам Муравьёва, митрополиты Серафим (Глаголевский) и Филарет (Дроздов) были рады его назначению[582]. В правдивости последнего утверждения у нас нет никаких сомнений.

Учитывая, что А. Н. Муравьёв – человек глубокой личной веры – находился в близких отношениях со многими иерархами своего времени, особенно был близок к Московскому святителю, «не без участия которого и назначен