«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории - Сергей Львович Фирсов

Неудивительно также и то, что областью, в которой вольные каменщики осознанно проводили в жизнь свои идеи, была благотворительность. Поэтому они присутствовали в Императорском Человеколюбивом обществе, а также в Комитете призрения малолетних бедных, в которые входил и С. П. Нечаев. Масонов Москвы, помимо членства в ложе Ищущих манны, объединяли родственные, служебные, соседские связи. Основными центрами их сосредоточения в 1810-х – начале 1820-х гг., были: Московский университет, дворянские собрания Московской и Тульской губерний, московские департаменты Сената и канцелярия Московского военного генерал-губернатора, где в указанное время служил будущий обер-прокурор Св. Синода. Со второй половины 1820-х гг., не имея возможности заниматься традиционной благотворительностью через ложи, масоны стали членами других, аналогичных, организаций. В связи со сказанным, не может вызывать удивления и то, что С. Д. Нечаев в 1820-е – 1830-е гг. являлся членом Совета Императорского Человеколюбивого общества, был попечителем Странноприимного дома и Совета заведений общественного призрения и детских приютов в Москве, участвовал в устройстве Дома трудолюбия, глазной больницы, организовал больницу для больных тифом. Состоял он и в Московском обществе сельского хозяйства, где были люди, связанные как с масонством, так и с движением декабристов[543]. Как полагает А. И. Серков, «российское масонство не было догматическим сектантским увлечением узкой группы людей, оно постоянно развивалось и эволюционировало вместе с жизнью страны»[544].

Среди российских масонов, что совершенно понятно, были люди, для которых идеалы свободы и равенства являлись базовыми, для которых борьба за их осуществление в реальной жизни стала смыслом и целью существования. Одним из таких людей был и С. Д. Нечаев, в 1818 г. принятый в Союз благоденствия – тайную организацию декабристов, ставившей целью ограничение самодержавия, введение представительной (конституционной) формы правления, освобождение крестьян и проведение демократических реформ в разных областях государственной жизни. Действовать члены Союза предполагали путем распространения просвещения и формирования либерального общественного мнения. О том, что С. Д. Нечаев действительно состоял в этой тайной организации, доказывают письменные свидетельства лиц, им в Союз благоденствия принятых (так, он принял в Союз благоденствия учителя тульской гимназии Д. И. Альбицкого и пытался привлечь в организацию тульского губернского почтмейстера И. Ф. Бабаева[545]).

Исследователи, правда, не установили, стал ли С. Д. Нечаев членом Северного общества, но известно, что «он участвовал в издании “Полярной звезды” К. Ф. Рылеева и А. А. Бестужева, собирая для неё материалы в Москве». Во время восстания 14 декабря 1825 г. он находился в Москве, к следствию не привлекался. Быть может, этому посодействовал его непосредственный начальник: «Д. В. Голицын стремился показать царю, что во вверенном его попечению городе всё тихо и спокойно, и с этой целью затушёвывал некоторые факты деятельности декабристов». И хотя имя С. Д. Нечаева не фигурировало в «Алфавите декабристов», «к нему могла быть отнесена характеристика, с которой был осуждён прапорщик В. С. Толстой: “Знал об умысле на цареубийство”»[546].

Показателен и круг знакомств С. Д. Нечаева, активного участника литературной борьбы первой половины 1820-х гг. На заседаниях Общества любителей российской словесности, существовавшего при Московском университете, часто встречался с дядей А. С. Пушкина Василием Львовичем, который, очевидно, и познакомил его со своим гениальным племянником. В Обществе С. Д. Нечаев общался с поэтами П. А. Вяземским и Д. В. Давыдовым, с литератором-декабристом Ф. Н. Глинкой. Был дружен с декабристами А. А. Бестужевым (Марлинским), В. К. Кюхельбекером, А. И. Якубовичем, А. Н. Муравьевым и В. Ф. Тимковским. Историки замечают также, что в письмах к А. А. Бестужеву (Марлинскому) «заметны отзвуки дружеских чувств Нечаева к Н. А. Полевому, Е. А. Баратынскому, А. С. Грибоедову». В литературных салонах он встречался и с великим польским поэтом А. Мицкевичем[547].

Не лишённый литературных дарований, С. Д. Нечаев часто публиковался в альманахах, издававшихся будущими декабристами (в уже упоминавшейся «Полярной звезде» и в «Мнемозине»). Особенно показательно его стихотворение «Застольная песнь греков», увидевшее свет в «Мнемозине» в 1824 г.:

Кто в мире и́збрал путь прекрасный,

Путь трудный чести и добра,

Тому грозит бедой напрасно

Причудливой судьбы игра.

Исполнен тайных утешений,

Щитом терпенья оградясь,

Уверен он, что правды гений

Восхитит лавр в урочный час.

Исчезнут мрачны препинанья,

Замолкнет грустный звук цепей,

И совершатся ожиданья

Отчизны истинных друзей.

Свободы песнь благословенна

Промчится по родным полям,

С землёй забытой примиренна,

Астрея возвратится к нам.

Тогда мы братский круг составим

И разогнав тиранства тень,

Отчизны светлый день прославим,

Как славим ныне дружбы день![548]

Для умевших читать между строк современников всё было понятно: за «греками», ведших тогда борьбу против Османской империи, за свободу Греции, скрывалась более близкая к российским реалиям мечта, высказанная поэтом – мечта об обретении свободы Россией. Мечтать о свободе после 14 декабря 1825 г. было уже опасно, и С. Д. Нечаев с того времени фактически прекращает своё поэтическое творчество. Но карьера его как раз после этого постепенно, но неуклонно идёт вверх. Тогда он служил в Москве, где 10 июля 1826 г. его назначают попечителем Глебовского подворья. Подворье находилось на территории Зарядья, в Знаменском переулке, название своё получило по имени хозяина дома, статского советника Глебова, отписавшего в завещании свою недвижимость городской управе. Там князь Д. В. Голицын разрешил еврейским купцам из Шклова и Орши, приезжавшим по коммерческим делам в Москву, останавливаться на строго определённое время (купцам 1-й и 2-й гильдий разрешалось проживать в Москве в течение двух месяцев; купцам 3-й гильдии – только месяц и вновь приезжать в город дозволялось через три месяца). Купленные еврейскими купцами товары можно было хранить только на территории подворья. Все доходы по его использованию должны были идти на содержание глазной больницы, официально утверждённой положением Комитета министров в январе того же 1826 г.[549] Таким образом, С. Д. Нечаев, принимавший участие в устройстве больницы, стал своеобразным «финансовым наблюдателем» за средствами, которые шли на её содержание.

Спустя двадцать дней, 31 июля 1826 г., С. Д. Нечаев был переведён на службу в канцелярию статс-секретаря Н. М. Лонгинова, председателя Комитета призрения заслуженных чиновников, заведовавшего всеми благотворительными и учебными заведениями, состоявшими под покровительством императрицы Александры Фёдоровны. Однако спустя чуть более недели, 8 сентября 1826 г., его откомандировали в помощь флигель-адъютанту графу А. Г. Строганову, посланному императором на Урал для проведения ревизии (среди прочего, предполагалось провести «исследования о возникших в Пермской губернии расколах»). В результате было проведено не только исследование «о расколах», но и о причинах волнений, имевших место на уральских заводах. Тогда, судя по всему, С. П. Нечаев впервые – как чиновник – стал изучать проблему русского раскола и обратил внимание на общее состояние православных священнослужителей на Урале. Изучил он и «рабочий вопрос».

В результате ревизии была составлена записка «О состоянии крестьян, принадлежащих к заводам наследниц купца Расторгуева», в которой резкой критике подвергалась