«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории - Сергей Львович Фирсов

его высоким положением при Дворе необходимостью, чем потребностью сердца). Пройдёт совсем немного времени, и 29 июня 1832 г. П. А. Клейнмихель женится – на сей раз на молодой вдове К. П. Ильинской (урождённой Хорват). От этого брака родится 8 детей, из них некоторых злые языки будут называть «Клейнниколаусами», прозрачно намекая на того, кто был их настоящим отцом.

Частная ситуация с «делом» П. А. Клейнмихеля стала показателем пассивной роли, которую в Св. Синоде играл его обер-прокурор, практически по всем вопросам следуя указаниям митрополитов Серафима (Глаголевского) и Филарета (Дроздова). Не будет преувеличением сказать, что он лишь «исполнял должность», скорее был «ведомым» синодалами, чем направлял их деятельность. Человеком, который «вёл» князя в течение последних трёх лет его обер-прокурорства, был Степан Дмитриевич Нечаев (1792–1860), женатый на его племяннице. 1 декабря 1829 г. он был определён за обер-прокурорский стол, сразу же став ближайшим помощником П. С. Мещерского. Человек необычайно деятельный и яркий, С. Д. Нечаев оставил глубокий след в жизни духовного ведомства, прослужив там в общей сложности шесть с половиной лет.

Его жизнь одновременно и типична, и нетипична для представителя высшей бюрократии николаевской эпохи: он воспитывался и формировался в первую половину александровского царствования, пережил «грозу 12-го года», был масоном, имел отношение к организациям декабристов, наконец, сделал блестящую карьеру в годы царствования Николая I, которое историки часто и несправедливо характеризуют как «эпоху реакции». С. П. Нечаев родился за четыре года до смерти Екатерины Великой, мальчиком пережил краткое правление её сына, получив домашнее образование в первые годы правления Александра I.

В дальнейшем получил аттестат Московского университета и 16 января 1811 г. поступил на службу актуариусом Государственной Коллегии иностранных дел. 23 января 1812 г. именным указом был «произведён в переводчики». С самого начала он служил «по гражданской части», поскольку больная нога (С. Д. Нечаев всю жизнь страдал хромотой) не позволяла даже мечтать о военной службе. «Послужной список» скупо сообщает, что С. Д. Нечаев «того же года употреблён был генералом от инфантерии князем [Д. И.] Лобановым-Ростовским по делам формирования разных войск во Владимире и Арзамасе» (с началом Отечественной войны князь был назначен воинским начальником на огромной территории – от Ярославля до Воронежа). 12 декабря 1812 г. С. Д. Нечаев вновь был возвращён, «с одобрением ревностной службы», в Коллегию иностранных дел[533].

8 октября 1814 г. он вышел в отставку, но уже 17 октября был назначен почетным смотрителем Скопинских училищ. Назначение было формальным: в то время С. Д. Нечаев большую часть времени проживал в родовом имении, много читал, занимался самообразованием, изучал историю и писал стихи. В 1816 г. С. Д. Нечаева избрали членом Общества истории и древностей российских. На службу он окончательно вернулся только в 1817 г., будучи назначенным директором училищ Тульской губернии (в должности он состоял с 18 сентября по 15 сентября 1823 г.). Любитель «наук и просвещения», в Туле С. Д. Нечаев широко развернул просветительскую деятельность, открыл три ланкастерские школы, четыре пансиона, сеть уездных и приходских школ, сделал попытку возродить театр и издать местную газету. Он также состоял директором Тульского отделения Библейского общества[534].

С 9 января 1824 г. С. Д. Нечаев служил в Москве, чиновником для особых поручений при военном генерал-губернаторе князе Д. В. Голицыне, также много работая по созданию различных благотворительных учреждений первопрестольной. 31 декабря 1824 г. он был произведён в чин надворного советника. В следующем году, с 1 апреля, «за отлично усердную службу», по представлению того же князя Д. В. Голицына, С. Д. Нечаева наградили следующим чином; «но как в то время Сенатский указ о его производстве не был ещё объявлен, то и получил он тот же самый чин надворного советника вместо предназначенной ему особенной Высочайшей милости за оказанное по службе отличие»[535]. Эта история получила продолжение после того, как С. Д. Нечаев перешёл на службу в Св. Синод. В данном случае следует отметить только одно: с 1825 г. в течение двух лет он не получал новых чинов.

Эпоха Александра I – время увлечения русской аристократией масонством. Не избежал его и С. Д. Нечаев. 12 мая 1819 г., по поручительству В. Д. Камынина (секретаря «теоретического градуса» вольных каменщиков), он был посвящён в масоны ложи Ищущих манны, и хотя в течение двух последующих лет отсутствовал, 19 апреля 1821 г. был возведён во вторую степень. Девизом ложи значилось: «Исполняй понятое, поймёшь непонятое»; её открыли для нейтрализации масонской деятельности в Москве будущих декабристов – членов ложи Трёх добродетелей[536] (показательно, что в названную ложу 16 сентября 1818 г. был баллотирован А. С. Пушкин, также отдавший дань масонским увлечениям своего времени; 4 мая 1821 г., в Кишинёве, поэт был посвящён в ложу Овидий[537]). После 1822 г. С. Д. Нечаев стал членом ложи Теоретического градуса, участвуя в собраниях ложи по 1834 г.[538] Примечательно, что в тех ложах, в которых состоял С. Д. Нечаев, работы велись на русском языке. Стоит отметить и то, что близким другом С. Д. Нечаева, также состоявшем в ложе Теоретический градус, был родственник будущего обер-прокурора Св. Синода, сменившего Нечаева – А. П. Протасов, в 1832 г. отпустивший на волю своих крепостных[539]. К слову, А. П. Протасов, широко образованный человек, владеющий несколькими иностранными языками, содержал, по воспоминаниям современников, «избранную библиотеку, в которой имелась коллекция «мистических писателей»[540], т. е., вероятно, тех самых писателей, против распространения книг которых так резко выступал известный отец Фотий (Спасский).

Упоминание о масонских увлечениях первой четверти XIX в. в России, полагаю, исключительно важно по той причине, что слово «масоны» в церковных кругах (и того времени, и в течение последующих лет) являлось и является нарицательным. Это своего рода «идеологическая метка», характеризующая людей внецерковных, а часто и неверующих. Насколько это верно?

Полагаю, это не вполне верно. Дело в том, что идеалы масонства, начиная с XVIII в., имели целью нравственное облагораживание людей и их объединение на началах братской любви, равенства, взаимопомощи и верности. Неслучайно в России масонство начинает возрождаться именно в эпоху Александра I, когда в просвещенных кругах русского дворянства надежды на преображение общества в духе «евангельских идеалов» были особенно сильны. Неслучайно отечественные исследователи конца XIX – начала XX вв. подчёркивали, что масоны, особенно в провинции, «несомненно приносили пользу, облагораживая нравы и содействуя просвещению»[541].

Этим, по большому счёту, и занимался С. Д. Нечаев, уделявший внимание особо почитавшемуся масонами (в том числе и будущими декабристами) «ланкастерскому» методу взаимного обучения, открыв в Туле упоминавшуюся выше школу на 125 человек и рекомендовав её учителя, К. И. Майера, к посвящению в масонство. Уже тогда он пытался наладить систему благотворительных организаций, а в 1817 г. стал и членом-корреспондентом Императорского Человеколюбивого общества. По словам крупнейшего отечественного исследователя масонства А. И. Серкова, «если московские “мартинисты” XVIII в. особое внимание уделяли “образованию юношества”, то члены нового масонского объединения считали “делом ещё важнейшим” контроль административный, а поэтому к началу 1820-х гг. заняли многие ключевые посты в системе управления народным просвещением».