Москва. Путь к империи - Александр Торопцев

В 1467 году на Русь опять наведалась чума. Народ встретил ее «с унынием и страхом». Устали люди от этой коварной напасти. Народу она погубила великое множество — более 250 тысяч человек. Но сокрушался князь московский не только из-за повального мора: в тот год внезапно умерла любимая жена Ивана III — великая княгиня Мария. Если верить источникам, ее погубила не чума, а яд. Современники считали, что княгиню отравили (тело несчастной невероятно раздуло под действием яда). Сын Василия Темного очень переживал. Он хоть и не поверил, что было совершено отравление супруги, но от этого ему легче не стало.

А тут еще проявил характер митрополит Феодосий. Не нравилось ему, как повредились нравы в монастырях, как вели себя в них монахи. Он боролся с растлением нравов как мог: «Еженедельно собирал он священнослужителей, учил, вдовых постригал в монахи, распутных лишал сана и наказывал без милосердия. Следствием было то, что многие церкви опустели без священников». На Феодосия возроптали священнослужители и верующие. Он прекратил борьбу, ушел в Чудовский монастырь, взял к себе в келью прокаженного и ухаживал за ним до последних дней своей жизни. Феодосий ежедневно снимал с прокаженного струпья и, видимо, думал, что тем самым он снимает с людских душ их заблуждения и грехи.

Этот молчаливый бунт, этот своеобразный уход «в пустыню», свойственный, впрочем, правдо- и богоискателям разных эпох и народов, на жизнь страны и Москвы не оказал заметного влияния. Но один прокаженный брат во Христе не остался без помощи, а это и есть самый большой подвиг — возлюбить не человечество вообще, а одного несчастного в отдельности. А на Москве все осталось по-прежнему: народ пребывал в унынии и страхе, росло количество монастырей, Иван III искал способ расшевелить не равнодушных к жизни людей, но несчастиями придавленных, вернуть им волю к жизни. И такой способ нашелся. Он организовал осенью 1467 года поход крупного войска на Казань. Поход прошел неудачно: сказалось то, что русские люди давненько в крупные походы не хаживали. Казанский хан Ибрагим тоже послал свой отряд на Русь, но Иван III, догадавшись о предстоящем ходе хана, укрепил пограничные русские города дружинами.

Через несколько месяцев, уже в 1468 году, великий князь московский снаряжает сразу три похода на восток. Одна дружина во главе с Семеном Романовичем прошла по Черемисской земле (Вятская область и часть современного Татарстана), прорвалась сквозь густые таежные леса, уже покрытые снегом, в богатую землю черемисов и занялась грабежом. Другая дружина — Ивана Стриги-Оболенского — выполняла задачу поскромнее: она отогнала казанцев, вторгшихся в Костромскую землю. Третья — Даниила Холмского — разгромила отряд налетчиков под Муромом. Затем отряды нижегородцев и муромцев сами отправились в Казанское ханство, пограбили там местное население, напустили страху.

Все эти набеги представляли собой своего рода разведку боем. В конце концов Иван III подготовил крупное войско и во главе его сам отправился на Казань. Но в это время в Москву прибыл посол из Литвы, и великий князь вынужден был вернуться в столицу на переговоры.

А войско Ивана III, в 1469 году подступившее к столице ханства, выглядело так внушительно, что Ибрагим был вынужден признать поражение и «заключить мир на всей воле государя Московского». Русские взяли огромный выкуп и, главное, вернули на родину всех пленных, которых казанцы захватили в войнах за предыдущие сорок лет.

Это был первый крупный успех великого князя, успех, стратегически очень важный: он порадовал русских людей победой, возвращением пленных домой, снял с москвичей оковы безысходности, «уныния и страха», вселил уверенность в своих силах, он должен был многому научить недругов и врагов Ивана III, который проявил в войне с Ибрагимом незаурядное терпение, талант организатора, волю и упорство.

Иван III Васильевич не успел порадоваться победе, как из Новгорода пришли невеселые слухи о слишком вольных настроениях в городе. Вольница, вече, гордость, желание жить по старине, по законам предков… Шестьсот лет Новгород, являясь неотъемлемой частью Русской земли, жил по своим внутренним законам, по законам вечевой республики, в которой сохранилось многое от тех далеких времен, когда, по словам Прокопия из Кесарии, племена славян и антов жили в народоправстве (демократии), где счастье и несчастье было делом общим. Знаменитый византийский историк жил в VI веке. Описывая быт народов Восточной Европы в книге «Война с готами», он сообщал, что эти племена (славяне и анты) выбирали на вече вождей, могли в любое время вновь собраться и скинуть вождя, проштрафившегося, неугодившего чем-нибудь людям крикливым, авторитетным. Подобная практика бытовала в Новгороде и после пришествия на Русь варягов. Даже они, славившиеся упрямством и упорством в достижении своих целей, не решились отменить вече в Новгороде. Впрочем, надо напомнить, что тинги в Скандинавских странах очень напоминали по своей сути вече славянских народов, отличаясь, пожалуй, лишь некоторой аристократичностью и организованностью.

Новгородцы по праву гордились своей вольницей и своими древними обычаями. Судьба долгое время хранила город и его вечевые устои. Ни сильные князья Киевской Руси, ни хаос великой распри, ни жестокая данная зависимость от Орды, ни нашествия чумы, ни частые в этих краях голодные годы не могли изменить отношение новгородцев к вечевому строю, к самой сути своей жизни. И вдруг явился на свет Божий град Москва, стал собирать вокруг себя земли, княжества, менять в корне самою жизнь, устанавливать ненавистное новгородцам единодержавие — разве могли вечные поклонники вече с этим смириться?!

Дело в Новгороде на этот раз в свои руки взяла женщина — вдова посадника Исаака Борецкого Марфа. Марфа обладала ораторским даром и талантом организатора, способна была заставить знать слушать себя. О ее богатстве тоже ходили легенды, как и о ее скупости. Приведем здесь эпизод «знакомства» Марфы и монаха Зосимы, свидетельствующий о ее феноменальной жадности. Зосима жил в селении Толвуй, что на берегу Онежского озера. Судьба долгое время благоволила к нему. У него были богатые родители, они ни в чем не отказывали любимому сыну. Но в один несчастный день оба они умерли, оставив Зосиме богатейшее наследство. Он распорядился им так же, как распоряжались деньгами, не заработанными своим трудом, только самые великие люди: он раздал деньги нищим и отправился на поиски старца Германа. Нашел он его в глухом лесу и уговорил перебраться с ним на Соловецкий остров, чтобы основать новый монастырь. Человеком он был энергичным, деятельным, слов на ветер не бросал. Вскоре на острове была сооружена церковь Преображения, затем общежитие для монахов и церковь Успения.

Когда жизнь в труднейших условиях Севера наладилась, сюда все чаще стали наведываться местные рыболовы, а также послы богатых новгородцев, считавших остров своей землей. Начались утомительные для монахов прения. Знаменитые новгородцы не хотели отдавать обихоженную монахами землю. Особенно трудно было разговаривать с послами Марфы Борецкой. Они гордо повторяли: «Это наш остров! Вы не будете здесь жить».

Зосима решил договориться непосредственно с Марфой, прибыл со своими учениками в Новгород, явился к посаднице. Гордая, жадная и поэтому недальновидная боярыня прогнала монахов со двора. Зосима сказал в сердцах своим ученикам: «Вот наступят дни, когда на этом дворе исчезнет след жителей его, и будет двор этот пуст».

Игумен Соловецкого монастыря обратился к архиепископу Ионе и к правительству Новгорода. Те отнеслись к нему с уважением. Он получил от владыки, посадника, тысяцкого и пяти концов Великого Новгорода жалованную грамоту на весь остров «за осьмью свинцовыми печатями». Бояре пожаловали Соловкам значительную сумму.

Марфа поняла, что из-за своей гордыни, из-за своей жадности осталась одна, а это никак не входило в ее планы. Она пригласила Зосиму и его учеников на пир. Игумен принял приглашение, простил боярыне все, благословил ее и детей ее. Пир был знатным и веселым. Но вдруг, как гласят легенды, Зосима заплакал. Его рыдания испугали Марфу. С трудом игумен взял себя в руки. После пира потрясенная Марфа вновь испросила у него прощения, и он вновь благословил ее.

Когда монахи покинули двор Борецкой, ученик Даниил спросил у игумена:

— Отче, почему ты плакал, глядя на бояр?

Зосима тихо молвил в ответ:

— Я видел шестерых бояр без головы.

— Это только видение, ты утомился, — пытался успокоить игумена добрый ученик.

— Все так и будет, — сказал Зосима и добавил: — Но ты держи это при себе, — и умолк.

Существуют и иные, более благожелательные по отношению к Марфе, версии этой встречи. Но приведенная легенда говорит еще и о том, что Марфа, задумав крупное дело, не пренебрегала союзом ни с боярами, ни со священнослужителями. А дело она задумала чрезвычайно серьезное — не зря мы отличию Новгорода от Москвы посвятили столько места в нашей книге. Собирая на пиры знать, Марфа по-женски яростно ругала Ивана III Васильевича, выясняя попутно отношение к нему своих гостей. Она мечтала о свободном Новгороде, о вече, и многие бояре и купцы с ней соглашались, не зная, правда, как противостоять сильной, с каждым годом крепнущей Москве. Марфа знала. Она наводила дипломатические мосты с Литвой, мечтала выйти замуж за какого-нибудь знатного литовца, может быть, даже за князя, а потом оторвать с помощью западного соседа Новгород от Москвы… Если вспомнить долгую историю этого города, то можно сказать, что ничего сверхъестественно нового по отношению к Москве Марфа не предлагала: не один раз новгородцы угрожали русским князьям связать себя союзными узами с западными противниками Москвы. С этим сталкивались и Василий Темный, и Василий Дмитриевич, и другие русские князья. Почему же Зосиме привиделся столь печальный конец Марфы Борецкой, поддержавших ее бояр и самого Господина Великого Новгорода? Потому, что игумен Соловецкого монастыря угадал, как сказали бы сейчас, требование времени, а оно было не только против вечевого строя, но и против удельной системы.