Говорящая собака - Марк Барроуклифф

Двор был занесен снегом, мир волшебно преобразился, облачившись в белые пуховые одеяния. Видимо, даже слякоть прониклась рождественским духом и решила приветствовать наступление зимы настоящими сугробами.

Когда есть машина, быстро отвыкаешь от пальто.

— Мы замерзнем, — сообщил я Люси.

— Плевать на нее, — прошипела Люси и потащила меня под заснеженные ветви большого дерева.

Снег падал большими мохнатыми хлопьями, украшая собой мир, но не согревая.

— Прижмемся? — предложила Люси.

— Было бы здорово.

Мы обнялись и прижались друг к другу. Она уткнулась мне в грудь. Я невольно положил ладонь ей на затылок.

Она подняла голову.

— Бедненький, — сказала она и крепко поцеловала меня в губы.

Я ответил таким же сильным и продолжительным поцелуем. Свет в здании приюта постепенно стал меркнуть, окрестности огласились собачьим лаем. Низкая луна светила, точно медная пуговка на темном плаще ночи.

— Не ожидал, — пробормотал я.

Люси рассмеялась как-то удивительно возбуждающе. Так сдержанно смеются сотрудники конторы, открывающие забавную электронную почту, когда за спиной у них появляется шеф.

— Да уж, — сказала она. — Ты единственный, кто этого не ожидал. Думаю, нужна была собака, чтобы довести все до логического конца.

— На самом деле… — начал я.

Но она снова подставила губы, и мы слились в поцелуе. Губы у нее были теплые, а нос холодный. У собак это является признаком здоровья, отметил я, но воздержался от комментариев.

— Можно тебя спросить? — обратилась ко мне Люси.

— Говори.

— Как ты мог столько терпеть эту стерву?

— Не знаю, — ответил я, — но временами она бывала ко мне добра.

— Разве ты не заслужил лучшего? Чтобы к тебе были добры все время?

На это я не мог ответить ничего, а может, просто не хотел. К раз и навсегда сложившимся отношениям привыкаешь, как к джинсам в обтяжку. Стоит их снять — и становится непонятно, зачем с таким трудом в них влезал. Так и самые нелепые отношения, ставшие привычными, кажутся логичными и вполне нормальными, что бы тебе ни говорили друзья.

Когда же в наших отношениях с Линдси пролегла трещина? Хотя, пожалуй, никакой трещины и не было, как не было и никаких отношений. Мы просто сосуществовали, жили бок о бок, такие разные и чужие друг другу люди. Мы всегда были две разные личности, несовместимые и самодостаточные. Наверное, меня это вполне устраивало, все было просто идеально до тех пор, пока я не встретил пса.

Я еще крепче прижал к себе Люси.

— Просто не верится, что ты простила меня за Чартерстаун.

— А почему я должна была прощать тебя? В чем ты виноват? Просто продал дом.

— Я имею в виду… как? — осенило меня. — Ты не знаешь?

— А что я должна знать?

— Что дом продан почти задаром. Я думал, ты из-за этого уволилась.

— Я ушла с работы, потому что увидела кольцо у нее на пальце, — сказала Люси.

— Ну и что?

— Я решила, что вы обручены и у меня нет никакой надежды.

Так вот оно что! Колечко с бриллиантом, купленное Линдси в минуты охватившего ее восторга от грядущего материального благополучия. Да, поистине в жизни не бывает мелочей, каждый предмет в ней может значить многое и даже очень многое — если не для тебя, то для кого-то другого.

— А о чем идет речь? Что там случилось, в Чартерстауне?

И я раскрыл ей глаза на то, какая я сволочь.

— Так во-от оно что, — задорно блеснула она глазами. — Ты теперь, получается, уголовник?

— И, представь себе, не вижу никакого выхода.

— Ну, выход всегда есть. Достать новый паспорт и пуститься в бега. Начать все сначала. Я тебе помогу.

— Но… как же ты? — У меня перехватило дыхание от этого неожиданного предложения. — Как твой курс английской литературы?

— Английской литературы? — переспросила она, словно бы впервые услыхав такое словосочетание. — Честно говоря, устала я от придуманных разговоров вымышленных героев, от никогда не существовавших людей, от высосанных из пальца идей. От всего этого я устала. Ты и собака — это гораздо интереснее. Мы вернем его, не беспокойся.

— Что ты задумала? — тревожно спросил я.

— Взлом, — лаконично отвечала она.

— Взлом? Что ты такое говоришь. Откуда ты вообще знаешь такое слово? Ты что…

— Не беспокойся, — оборвала она. — Мы этим уже занимались.

— Мы? Что значит «мы»?

— Мы с братом в детстве лазили в чужие дома.

— Но зачем? Что вы там делали?

— Валяли дурака. Проверяли содержимое холодильников и устраивали скачки на диванах.

Многие вещи я увидел в эту ночь в новом свете.

Мы стали дожидаться, пока в приюте все окончательно замрет. В девятнадцать лет средняя продолжительность полового акта составляла у меня минуты две. Такое даже «актом» нельзя было назвать — так, скорее «сцена», небольшой кинодубль. Конечно, теперь, и особенно после пары стаканов вина, это может затянуться на несколько часов, пока не будет достигнут желаемый результат, — то есть получается целая сексуальная пьеса, даже эпопея. С годами я стал понимать, что уверенно движусь к эпической трилогии, которая все никак не может кончиться благодаря вялости действия и отсутствию концовки. Однако Дэн оказался тем самым исключением, которые так любят подтверждать правило, и, похоже, не думал покидать сцены.

Мы стояли и мерзли, мерзли и стояли. Ботинки, которые всегда вызывали у меня ощущение удобства и надежности, теперь вели себя как дешевая поделка из искусственной кожи и пластика, какие-то обноски восьмидесятых. Я увидел эти пластиковые мокасины в магазине году примерно 1986-м. Они назывались «Сталлоне», вероятно, перед тем, кто их обувал, все должны были расступиться. Теперь я в них окончательно разочаровался.

Люси все это время прижималась ко мне, излучая животное тепло.

— Мы найдем его, — твердила она. — Обязательно найдем, не беспокойся.

Я еще ни с кем не делился своей тайной, но тут, на погруженной в космический холод стоянке, поведал ей все.

Люси улыбнулась:

— Я заметила, что ты с ним разговариваешь.

— Нет, в самом деле, он отвечает. Наверное, я окончательно спятил, но это так.

— И что же он рассказывал про меня? — прижалась она ко мне.

— Ты ему нравишься. Поэтому и подумал, что он согласится пожить у тебя некоторое время.

— Почему же тогда…

— Он сказал, что, если я откажусь от него, пусть хоть на день, он окончательно потеряет веру в человечество.

Люси посмотрела на меня совсем как Пучок, когда я сказал ему, что могу вести машину куда захочу.

— Чушь какая, — заметил он, точно мальчишка, уверенно заявляющий приятелям, что может забить «хоть сто миллионов голов» в ворота.

— Да уж поверь, — сказал я тогда. — Вот, смотри, сейчас я поверну направо.

Во время поворота пес отрешенно смотрел в небеса, и на морде у него было написано: «Не держите меня за идиота».

— Ты просто вертишь руль туда, куда хочет ехать машина, — сказал он.

— Да нет же, это я управляю ею, а не она мной.

— В таком случае, зачем ты возвращаешься в город?

— Чтобы отвезти Линдси ее вещи.

— И в то же время, — заметил пес, виляя хвостом в манере «разрешите напомнить господам присяжным», — тебе нечего там делать. Не хотел — и все равно сел в машину и меня с собой прихватил, впрочем, последнее я одобряю в любом случае. И вот десять минут спустя ты оказываешься в месте, куда, по собственному утверждению, хотел меньше всего на свете. Что это? Издевательство над собственной личностью? Ты у нее как будто ходишь на поводке. Ведь если бы ты мог влиять на ход событий, то туда бы уж точно не поехал, разве не так? Попробуй-ка возразить.

Ну что тут скажешь? Я сказал:

— Не хочу, но надо.

Пес закатил глаза к потолку.

— А потом еще оставишь меня одного в машине, потому что мне туда, к ней, заходить нельзя. Оставишь мне только щелочку в окошке и уйдешь туда неизвестно на сколько, пока она тебя не отпустит. А потом будешь ждать, пока она не решит впустить тебя обратно. И дверь закрывается, когда ты даже ее не трогаешь! — воскликнул он, точно Эйнштейн, на пальцах доказывающий теорию относительности упертому ньютонианцу.

Хлопья снега опускались на нас с неба, как стружки пармезана на пиццу.

— И вообще, — вспомнил я, — говорит он как вполне образованный человек, только временами на него что-то находит.

— Что?

— Какие-то песни, странные стихи, не то…

— Что?

— Да ну, чушь какая-то. В общем, временами он забалтывается. Но главное не это, понимаешь? Главное — что он говорит. Правда, только со мной. Может быть, пока, но только со мной.

— Интересно, — сказала Люси, но совершенно очевидно имея в виду совсем другое: «Перестань валять дурака, лучше займись тем, что у тебя сейчас в руках».

— Поэтому он и учинил погром у тебя на квартире, — пояснил я, чтобы окончательно замять недоразумение. — Он хотел, чтобы ваше дальнейшее сосуществование стало невозможным.