Говорящая собака - Марк Барроуклифф

Заговорила она, вопреки моим ожиданиям, не сразу, сначала выбирая позу, приличествующую началу выступления. Затем, наконец, поведала собравшимся историю о том, что знала всю семью Кэдуоллер-Бофорт, еще девочкой бывала у них в доме и как добры они все были к ней.

Засим последовал псалом «Господь — Пастырь мой». И я подумал, интересно, увеличились ли субсидии, получаемые Господом, с тех пор, как Европа объединилась. Стресс заставил мой мозг сомневаться.

Потом все той же пожилой дамой было прочитано стихотворение миссис Кэдуоллер-Бофорт, написанное ею в четырнадцатилетнем возрасте. Оно посвящалось любимому псу Флавию, который обожал гоняться за белками. Вот выдержка из этого стихотворения:

Мы б ели с белками пирог,Когда бы пес достать их мог,Ходили б в беличьих мехах,Живи наш бобик на ветвях.Но, к счастью, наша псинаНаземная скотина,А белки-хулиганкиНевкусные, поганки.

Вот вам плоды, которые приносит общее образование в том возрасте, когда мы впервые пытаемся совладать с рифмой.

Я подавленно оглядел церковь. По стенам были развешаны щиты с именами местных сановников, начиная с четырнадцатого столетия. Кто эти люди? Были ли они в самом деле людьми чести, или это одного со мной и Тиббсом поля ягоды — нарушители законов, эгоисты до мозга костей, добивавшиеся величия, славы и богатства любой ценой?

Женщина еще немного поведала об идиллическом существовании в Чартерстауне, посетовала на уничтожение этого райского уголка и села на место. Последовала общая молитва. Затем все с обреченным видом затянули «Все светло и прекрасно». После того как мы в энный и надцатый раз признали, по преимуществу больше раскрывая рот, чем производя звуки, что все это сотворено Им, со своего места поднялся Майлс Кэдуоллер-Бофорт, великий и ужасный.

Он улыбнулся с кафедры.

— Все проходит, — заявил он. — И от этого никуда не деться. Скорбь и сожаление — то, на чем зиждятся надежда и любовь следующих поколений, словно молодые деревья, пробивающиеся из кучи прелой листвы.

Очевидно, поэтическое настроение, заданное стихами миссис Кэдуоллер-Бофорт, еще не покинуло его.

— Так и в кончине моей матери и в том, как прожила она свою жизнь, я все же не могу не находить отрадных моментов. И радость эта заключается в том, что она увидела своих внуков.

О господи, теперь еще и внуки. За мной выстроилась воображаемая очередь ограбленных малюток.

— Я испытываю гордость, когда думаю, что она сумела на своем долгом жизненном пути принести радость многим и многим, облегчить участь животных, которых мы с нею так любили, и удовлетворение при мысли, что старое поместье стало домом многим людям, о чем мечтал еще мой прадед, и в нем будут жить дети, окруженные любовью и согласием.

Жизнь моей матери нельзя, наверное, признать особенно удачной в современном понимании этого слова. Она не стремилась к большему счастью, чем то, которое у нее было, не влияла на ход исторических событий, не принимала участия в политике.

И, как мне кажется, моя мать была права и доказала это всей своей жизнью. «Мы многому учимся у собак» — слова, которые часто любила повторять она. Собаки, по сути, бескорыстны, они не принимают участия в общественной жизни, все их интересы сосредоточены на удовлетворении самых простых потребностей — пища и прогулка.

И все же отчего мы так любим их? Не оттого ли, что на их честных мордах всегда можем прочитать состояние собственной души?

Я стал понимать, к чему он клонит.

— Более того, собакам известны фундаментальные истины о жизни и цели нашего существования на этой планете, они знают, что силы наши сосредоточены не в нас самих, но в наших друзьях, и нет более великого явления, чем любовь, которая сторицей возвращается к тебе.

В памяти всплыл Пучок, его преданные глаза, его нелепые смешные прыжки в погоне за мячом и то, как он всякий раз загорался энтузиазмом, когда мы подъезжали к лесу. И еще я вспомнил, как он называл меня глупцом.

Судя по словам Майлса Кэд-Боф, Пучок был прав, я в самом деле оказался последним дураком.

— Как и собаки, моя мать любила и была любима, — продолжал оратор, — а в этом, как мне представляется, и заключается смысл жизни. Все остальное: кто ты, где живешь и чем занимаешься — только детали.

В этом месте он закашлялся, и, вынужден признаться, я тоже поперхнулся.

Майлс отложил листки с заготовленной речью.

— Хочу сказать в заключение только одно: я люблю тебя, мама, и скорблю, что не оказался рядом в надлежащий момент, когда ты нуждалась во мне. Но теперь, когда я здесь, обещаю перед всеми, что не успокоюсь, пока не увижу, что дело, начатое тобой, продолжено и дары, щедро принесенные тобой на закате жизни, попадут по назначению.

Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, но была какая-то резкость в его тоне, особенно в последнем посуле, что мне очень не понравилось. Еще неприятнее был пронизывающий взгляд, которым он одарил меня в конце своей речи.

Служба закончилась исполнением меццо-сопрано на итальянском песни с выразительным названием «Смерть».

После чего все повалили на улицу.

Я пристроился с краю процессии, поглядывая в голубое небо и гадая, не смотрит ли сейчас на меня оттуда укоризненно призрак миссис Кэдуоллер-Бофорт со словами: «Что же ты сделал с моими деньгами?»

Я оглянулся посмотреть, нет ли в толпе курящих. К счастью, такие нашлись, и я, сохраняя чинно-скорбный вид, закурил, бочком отодвинувшись в прохладную тень, отбрасываемую церковью.

Здесь он и отыскал меня, настиг, появившись в полумраке тени, точно Мефистофель.

— Мистер Баркер, — начал Майлс Кэдуоллер-Бофорт. Его мать всегда так же обращалась ко мне. — Благодарю, что дождались окончания службы, должно быть, для вас это было настоящее испытание.

Сначала я решил, что это относится к тому, что мне так долго пришлось обходиться без курения.

— Да ничего, все в порядке, — откликнулся я, когда понял, о чем он. — Ведь я тоже был привязан к вашей матери и все равно пришел бы, даже без особого приглашения.

Сжав губы, он коротко кивнул:

— Я слишком долго не был на родине и успел отвыкнуть от английской галантности.

— Ну что вы… — вырвалось у меня.

— Вот именно, что это я? Ближе к делу.

— И в чем оно — дело? — Больше всего меня интересовало сейчас, чего же добивается он от меня.

— Дело в том, что во время продажи собственности моей матери были допущены явные недочеты.

— Недочеты, — повторил я, кивая.

— Причем чертовски возмутительные недочеты, — подчеркнул он, выразительно шевеля бровями, чтобы придать своим словам большую убедительность.

— Чертовски возмутительные, — повторил я.

— Коротко говоря, земля была продана за бесценок в сравнении с ее настоящей, даже примерной рыночной стоимостью. И поскольку вы были агентом при продаже, ответственность за это падает на вас.

— Ответственность, — повторил я, — за это. — Терпеливо, как ученик, желающий, во что бы то ни стало получить удовлетворительную оценку хотя бы этим рабским повторением слов преподавателя. Напрасная надежда — даже самые самолюбивые педагоги не клюнут на эту удочку.

Меня охватило неведомое чувство — тело стало одновременно упругим и податливым, точно линейка, отогнутая над партой, за чем неминуемо должен последовать щелчок.

— У меня есть подозрение, что вы не один замешаны в этом деле, и я собираюсь вывести на чистую воду всю вашу шайку.

— Всю мою шайку, — покорно повторил я.

Я же не преступник по природе своей — только по стечению обстоятельств. Любой, кто видел меня в тот момент, понял бы это: на церковной службе у меня временами наворачивались слезы, я сильно переживал разлуку с Пучком, и вообще, случись что-нибудь душещипательное, глаза у меня моментально на мокром месте. Я пытаюсь сдержать слезы, и из моей груди вырываются глухие, подавленные рыдания.

Он этого явно не ожидал. Вероятно, рассчитывал встретить подонка, который станет осыпать его ругательствами. Он не был готов увидеть перед собой взрослого человека, доведенного до слез, точно девятилетний мальчик, да и я, сказать по правде, такого от себя не ожидал.

— С вами все в порядке? — забеспокоился мистер Майлс, как до него уже делали многие: Пучок, Люси, Линдси, Джули…

Он пристально посмотрел на меня, пытаясь, видимо, прочитать на моем лице признаки безумия.

— Да уж, пожалуй, нет. Определенно нет, — сказал я. — Поверьте, я не хотел. Я не собирался в этом участвовать. Я не проходимец.

Конечно, все это были нелепые напыщенные фразы, не имевшие никакого подтверждения в действительности. Я всегда был патетичен: и когда согласился на обман доверчивой миссис Кэдуоллер-Бофорт, и когда сдавал пса в приют, и сейчас, когда меня разоблачили.