Катрин (Книги 1-7) - Жюльетта Бенцони

и доктора, вызванного Симоной, Катрин через три дня открыла глаза и ясным взглядом посмотрела на окно, стекла которого сплошь были покрыты кружевным инеем.

Она почувствовала себя умиротворенной и вместе с тем уставшей, как будто бы во время бури долго сражалась с волнами, а проснулась на берегу ранним солнечным утром. Как только сознание полностью вернулось к ней, вернулась и память.

Громкие рыдания Катрин разбудили Готье, который, просидев около хозяйки всю ночь, спал теперь на подушках у камина. Вскочив, он с недоумением посмотрел на нее, затем взял за запястье, пощупал пульс, который стал таким частым и удивительно размеренным.

Он радостно воскликнул:

— Жар спал! Госпожа Катрин, вы спасены! Бог услышал наши молитвы!

Тут он снова заметил, что она плачет. Готье положил руку на лоб Катрин.

— Нет, — начал он, не замечая, каким нежным стал его голос, — надо не плакать, а радоваться, что вы вырвались из лап смерти, мы уже было думали, что она не выпустит вас. Жизнь оказалась сильнее.

— Моя жизнь кончена!

Он упал на колени перед кроватью.

— Ваша жизнь… о нет, не надо так говорить! Иначе и нам с Беранже не стоит жить: ведь это мы обрекли вас на муку! Я вас умоляю, старайтесь больше об этом не думать, все забыть.

— Я никогда не смогу забыть…

Катрин отвернулась к стене: любой, даже почтительный, взгляд был ей невыносим. Она чувствовала себя униженной. прокаженной, как будто бы ее тело было все еще выставлено напоказ. Она гнала от себя жалость, саму жизнь, воспоминания о детях, о муже, забыв все его прегрешения, она ощущала лишь собственный стыд.

Она отказалась от пищи, надеясь умереть от слабости. Тогда однажды вечером Симона, не говоря ни слова, вышла из дома и вернулась, ведя за собой пожилую женщину. Лицо этой женщины было удивительно ясным и приветливым.

Госпожа Морель попросила всех выйти из комнаты.

Оставшись наедине со своей подругой, она подошла к кровати Катрин и наклонилась к ней.

— Катрин, — прошептала она, — я привела вам друга… друга, способного вас понять. Она повитуха и хочет осмотреть вас, чтобы определить, что стало с вами. Ведь именно это вас гложет?

Катрин повернула заплаканное, бледное до неузнаваемости лицо, ее губы дрожали, веки были закрыты, словно она боялась увидеть отражение своего стыда на лице подруги.

— О! Симона, как вы можете…

— Лучше скажите, как хорошо я ее понимаю, — прервала ее вошедшая дама. — Скажите ей, что я из Сабле и что двадцать лет назад, когда англичане заняли мой город, я была изнасилована целым отрядом. Скажите ей, что я чуть не умерла, но мне повезло, и я встретила сумевшую меня понять умудренную опытом женщину. Она выходила меня, а также передала секрет, как помогать всем пострадавшим от насильников. Одному Богу известно, сколько их в наше дикое время!

— Но я не хочу жить, я хочу умереть!

— Почему? Из-за кого? Ваша жизнь принадлежит не вам. Вы не имеете права ею распоряжаться.

— Бог простит!

— Бог здесь ни при чем! У вас есть семья, именно ей вы и принадлежите.

— Семья? — горько прошептала Катрин, сдерживаясь, чтобы снова не заплакать. Монсальви, ее земли, дом, все дорогие ее сердцу люди казались ей теперь потерянным раем, двери которого уже никогда перед ней не откроются. У ангела, преграждающего ей путь огненной шпагой, было бесстрастное лицо Арно.

Однако чтобы доставить удовольствие Симоне, Катрин согласилась, чтобы эта женщина осмотрела ее. У Прюданс (так звали повитуху) руки были такие же нежные, как и голос.

Результат осмотра оказался на удивление утешительным. Прюданс ловко зашила шелковой нитью разрыв. Несмотря на то, что эта операция была болезненной, Катрин перенесла ее без единого стона. Ей казалось, что страдание хоть немного искупило ее вину. Дабы избавить Катрин от внутренних повреждений, жжения, покалывания, Прюданс воспользовалась бальзамом из бараньего жира и спиртовой травяной настойки. Катрин почувствовала заметное облегчение.

— Этот бальзам меня когда-то вылечил, — объяснила она больной. — Он творит чудеса. Прикладывайте его в течение нескольких дней, и вы поправитесь.

— Вряд ли это возможно! — упрямо возразила Катрин.

— Вы увидите, время все лечит. Приближается Рождество. Это радостный праздник, Бог милосерден, он и вас Дарит. Придет день, когда вы забудете о ваших ранах или, по. крайней мере, они станут для вас несчастным случаем, тайну которого вы будете хранить.

Катрин действительно быстро поправилась, что отчасти объяснялось ее молодостью и отменным здоровьем. Но лечить душу она не хотела. По мере того как к ней возвращались силы, ей становилось все труднее жить среди людей. Особенно тягостным было для нее присутствие мужчин. Она не могла заставить себя принять Жака де Руссе потому, что он мог видеть ее распростертой, отданной на растерзание подвыпившим солдатам, словно несчастное животное в руки мяснику. Она отправила ему дружеское, полное признательности письмо, но не позволила переступать порог ее комнаты.

Лишь Готье и Беранже, освобожденные вместе с ней, да дядя Матье были ей не в тягость.

В день Святой Элуа Симона, вернувшись с мессы, объявила о своем скором отъезде во Фландрию. Она пригласила Катрин поехать вместе и провести Рождество при бургундском дворе.

— Вам будет очень грустно, моя дорогая, оставаться здесь одной, — сказала она. — Смена обстановки будет вам полезна, мы не будем ехать слишком быстро. У вас там много друзей. Нас будет сопровождать личная охрана.

Графиня держала про запас хорошую новость: Филипп приказал освободить короля из Новой башни и доставить со всеми полагающимися его рангу почестями в Лилль, где герцог будет ожидать его для обсуждения условий освобождения. Жак де Руссе поведет эскорт, к которому пригласили присоединиться и кормилицу маленького графа Карла, учитывая ненастное время и опасности пути. Катрин отказалась. По ее словам, она лучше останется в Дижоне с дядей Матье и Бертиль, отношения которых определились. В ближайшее время ожидалось их бракосочетание в Нотр-Дам. Симона обняла свою подругу, взяв с нее обещание приехать к ним в Лилль или в Брюгге «как только ей станет лучше».

Через два дня Катрин спокойно провожала длинный кортеж, увозивший короля и Симону. Долгая дорога рядом с Жаком де Руссе и Рене д'Анжу, которые оба желали ее, была бы для нее слишком суровым испытанием…

Как только кортеж исчез из виду, Катрин приказала Готье готовиться к отъезду.

Матье и Бертиль принялись возмущаться в один голос.

— Как ты можешь так поступать?! воскликнул дядюшка чуть не плача. — Ты ведь сказала, что останешся с нами до весны?

— Я солгала, — мягко ответила она. — Я прошу вас простить меня за это.