Infernal - Алексей Вилков

Так и есть. Мы мчались по знакомой трассе, протаранив Мичуринский проспект, но с другого направления, и свернули по просёлочным объездным путям.

Белкин лично направлял водителя, державшего в зубах сигарету и иронично поглядывавшего вперёд, в такую глушь ему суждено заехать. Перед отъездом мы выкурили по одной, когда угощал Белкин. У меня даже на сигареты средств не хватало – так я потихоньку избавлялся от вредной привычки.

Приехали, встали на порядке напротив полуразрушенного чёрного дома. На порядке пусто. Деревня как вымерла – типичная картина средней полосы. В обветшалых избушках одни старожилы. Всем по сто лет, и ни одной девки. Ни скотины, ни зверья – только пустой огород, яблони, вишни и зелёная картошка цветет – типичное вымирающее поселение.

– Всё по-старому, – заключил Белкин, глядя в лобовое стекло.

– Веди, – сказал я и приказал водителю ждать.

Он долго стучал в дубовую дверь. Окна с пожелтевшими стёклами отдавали вековой стариной. Избушка на первый взгляд пустовала, стояла набекрень и косилась влево – того и гляди, развалится, как карточный треугольник. Рядом калитка, ведущая в огород, засеянный редькой и морковью с распускающимися ромашками. Видимо, жили здесь хозяева, и не все ещё вымерли. Мимо ног проскользнула чёрная кошка с белым пятном на спине и просунулась в дырку у порога. Видимо, её здесь кормили, если кошка выглядела упитанной и пушистой.

– Есть кто? – голосил Белкин. – Открывайте! – продолжал он тарабанить по дереву. – Нам срочно!

Заскрипели половицы, и кто-то медленно приближался.

– Ага, жива. – негромко пролепетал Белкин. – Узнаю походку.

– Чуешь?

– Чую.

– Ну ты зверь, – пробубнил я сквозь зубы.

За гнилым деревом слабо дернулась ручка, отчего образовалась узкая щёлочка. Белкин поднатужился и надавил снаружи – дверь приоткрылась.

Перед нами стояло карликовое создание в платке, с невыразительным, хмурым, но очень обеспокоенным видом. В высушенных мозолистых руках она держала ту самую зеленоглазую кошку, а та урчала и послушно виляла хвостом. Загадочная бабуся гладила её и неодобрительно косилась на нас, играя суровыми морщинами, как гармошкой.

Старуха ошарашила меня. Та самая, кого я встретил на остановке! Может ли быть такое, или я обознался? Похожа, как её отражение. Чести ради, мало кто упрекнёт в том, что все столетние старушки похожи, когда предстают в платках и бесформенных халатах. Не удивлюсь, если я ошибался, и ручаться не буду. Ведь тогда я даже не взглянул толком ей в лицо, испугавшись морщин, а особенно её недоброго взгляда, когда она заметила меня, верзилу в разодранных одеждах, но семян тогда я успел попросить, и она не отказала. Мирная попалась старушка, а эта знахарка хоть и очень похожа на неё, но выглядела слишком хмуро и подозрительно.

– Чего надо? – открыла она круглый обветшалый рот.

Я отметил, как голос её слегка изменился, но общие интонации совпадали, как у всех бабушек на Руси. Да я и не спец в геронтологии.

– Помните меня? – обратился Белкин, – вы помогли мне очиститься. Давно это было. Я жил рядом у деда. Смешной такой дед был, кислым самогоном угощал.

– Все старики умерли давно. Одни бабы остались. Чего вам сда лось?

– Умер? Земля ему пухом, – приспособился к ее гонору Белкин, – а меня помните? Гостил я у вас. Вы лечили меня?! Травами поили.

– Не помню. С чего ты взял, окаянный, что я кого-то лечу? Что я, лекарь?

– Ты целительница, а я до сих пор живу – не тужу, значит, есть толк в твоём целительстве.

– Не помню, – повторяла бабка, – последний десяток лет мало что помню. Старая стала! Брысь, Машка! – бросила она кошку, – Иди мышей полови! Весь погреб прогрызли!

– Помоги, бабуль! – уламывал Белкин. – Меня не помнишь, может, и хорошо, но проблема есть. Не у меня, но у друга. Порча на нём. Ты разве не видишь?

– Порча? – пристально уставилась на меня бабка. – Ну, заходь. Щас проверим.

Когда мы зашли во двор, Белкин сразу намылился в баню. Помнил, зараза, куда следует идти, но старуха остановила его и указала на лестницу, ведущую в избу. Развернувшись, Белкин повёл меня вверх, скрипя половицами. Задвинув засов, бабка коряво карабкалась следом. Передвигаться ей было сложно – кривые ноги в тапочках еле ворочались. Вспомогательными причиндалами она не пользовалась, но я заметил знакомую клюшку в прихожей у вешалки, ещё раз убедившись в их сходстве.

Старуха махнула рукой, и с её позволения мы прошли в тёмную комнату, увешанную иконами. Под потолком горели лампады со свечками. Иконы святых смотрели на нас с прискорбием, словно видя в нас демонов. В доме пахло жареным луком и прокисшим молоком. У кухни я заметил ведро с помоями и растресканный веник. Обстановка нарочито бедная. У стены заправлена войлоком низкая кровать с тремя перинами, на которую уже успела забраться зеленоглазая кошка, чудом опередив нас, словно протиснувшись сквозь стены. На потолке висела одиночная и без обрамления лампочка, выключенная или перегоревшая. Даже выключателя я не обнаружил. В центре комнаты стоял чудной стул с просиженным дном и хохломским узором на ножках. Старуха указала на него, и я послушно сел. Становилось жутко. Начинался колдовской обряд.

– Порча, говоришь. Щас проверим, – грозно произнесла она, подходя к иконам.

Прислонилась ладонью ко лбу и замерла. Белкин притих, а старуха начинала молиться. Лампада горела ярче, и божественный лик видоизменялся, красноречиво бросая на нас недовольный взор. Грешники, мы старые грешники, что поделаешь?! Молилась старуха до одурения, а мы ворочали в такт губами, пытаясь повторить её заунывное пение. И лик Божий чуть расслабился и взглянул не так предосудительно, словно милость Господа снизошла на нас. Но мы рано радовались.

После молитвы знахарка подошла ко мне, положив неприятные и узкие ладони мне на голову. Сморщившись, я нахмурил брови. Противно и дурно, одним словом. Ярче ощутил её ветхую вонь, просоленный запах спёртого пота и гнилого чеснока. Верно, так пахнут все столетние бабки, но я раньше не находился с ними так близко, буквально на расстоянии сантиметра. Мозолистые пальцы гладили мою макушку, взъерошивая волосы. Отвратительный массаж, но я силился и терпел. Промассировав мою грешную голову, бабка подняла руки и опустила их на меня повторно, повторно принявшись молиться. Минут пять, максимум.

– Порча есть, – констатировала она. – Тяжёлая порча.

– На смерть? – спросил Белкин, вмешавшись в бабкину диагностику.

– Тяжелая порча, милок, – кивала она. – И на смерть, и на жизнь. Давно в церкви-то не был?

– Давно, – солгал я. Храмы я никогда не посещал.

– Плохо. Захирел совсем. Члены твои покаяния просят, а ты держишься, как боишься воли Господа услышать?

– Чего?

– И не слышишь ничего, и не хочешь видеть. Затмился рассудок твой – тяжёлая порча. Носишь её давно и маешься, а причастился бы, так и легче станет. Поздно. Одним причастием не избавишься. Отчитать тебя надо с силой.

– Это как?

– Узнаешь, – проскрипела бабка, – а ты, мил человек, – обратилась она к Белкину, – затопи пока баню. Дрова на дворе. Спички в подвале возьми и ступай! Не мешай. Постой! Человека вашего отпустите! Пусть не ждёт.

Бабка ведала всё: и про то, что мне давно пора покаяться, и про то, что нас за околицей ждал терпеливый водитель. Белкин беспрекословно двинулся выполнять её волю, а я остался сидеть на корявом стуле в ожидании очистительного ритуала.

– Не вставай и молись, как умеешь, – твёрдо приказала знахарка и ушла.

Остался я в пустой спальне с образами, свечами и чёрной кошкой на покрывале кровати. Котяра сопела и переливалась длинными усами. Я не соображал, чем заняться, и стал просить прощения: у себя, у Лизы, друзей и Господа…

Просидел я довольно долго, пока не почуял запах гари – это топил баню Белкин. Я ни разу не держал в руках ни топора, ни полена, и баню, разумеется, не готовил. Белкин тоже делал это впервые и изрядно надымил по всему двору. Похоже, банька топилась по-чёрному, отражая дух самой тёмной избы.

Полоумная старуха вернулась с круглым блюдом в руках. Поставила его поодаль на захламлённый столик, заставленный банками с разной травянистой всячиной и спичечными коробками. Принялась готовить отвар, а в блюде дымился паром кипяток, но вода плескалась тёмно-синяя, как морское дно. Столовой ложкой знахарка мешала зелье. Взяла сыпучую горсть высушенной травы со дна литровой банки и бросила в блюдо, затем использовала другую горсть из соседней банки. После посыпала всё солью из спичечного коробка. Добавила чьи-то мелкие кости и какую-то вонючую гадость, похожую на раздавленные внутренности лягушек, и взялась потихоньку перемешивать, приговаривая непонятные заклинания и заговорённые молитвы. Похожим способом, вероятно, действовала и Адель, если она действительно ведьма, в чём я уже не сомневался, но успел простить её и чувствовал к ней смиренную жалость. Ей предстояло многому научиться у знахарки.