Сергей Есенин. Казнь после убийства - Виктор Кузнецов

B. Л. Львов-Рогачевский в книге «Русско-еврейская литература» (1922) приводит слова Акима Волынского (80-е годы), полностью уничтожающие роль «чужих» в нашей культуре: «…в русской литературе, — пишетон, — евреидо сих пор пока играли ничтожную роль».[165] И такие трезвые голоса не одиноки. Поэт-сионист X. Н. Бялик цитирует известного еврейского писателя: «Талантливый и темпераментный В. Жаботинский находит даже, что евреи пока ничего не дали русской литературе».[166] Еврейский историк Сергей Дубнов замечал: «Читая его (еврейского поэта Фруга. — ; В. К.) русские стихи, я не замечал русского языка» («Одесские новости», 1916, 8 сентября). В том же духе высказывались поэты-сионисты (в прошлом) X. Зингер, Я. Маршак, Л.Яффе и др.

Центром полемики 20-х годов стал вопрос о соотношении литературы и религии. Особенно в этом вопросе упражнялся Г. Покровский в книге «Есенин — есенинщина — религия» (1930). Поэт еще в 1916 году выражал тревогу о падении веры в народе: «Не в моего ты Бога верила, // Россия, родина моя! // Ты, как колдунья, дали меряла, // И был, как пасынок, твой, я».

После гибели Есенина Вера Инбер писала растерянно:

«Что сделать теперь со словом "национальный""! Почему Есенин возглавляет в наше железобетонное время целую нацию?» («Новый зритель», 1926, № 2). Да потому, что, проплутав по социальному бездорожью, испытав богоборческие порывы, увлечение имажинизмом и другими «измами», он вернулся к всечеловеческим ценностям (любовь, семья, природа, «братья наши меньшие» и т. п.), в том числе осиливал и трудную дорогу к образу Иисуса Христа.

Глава 15. Он не писал «До свиданья…»

До свиданья, друг мой, до свиданья.Милый мой, ты у меня в груди.Предназначенное расставаньеОбещает встречу впереди.До свиданья, друг мой,без руки, без слова.Не грусти и не печаль бровей, —В этой жизни умирать не ново,Но и жить, конечно, не новей.

Почти 80 лет эти погребальные строки воспринимаются десятками миллионов людей как удостоверение Сергея Есенина на самоказнь. Элегия бесконечно цитируется в учебниках, хрестоматиях, бесчисленных сборниках поэта. Она переведена на многие иностранные языки и непременно упоминается в зарубежных исследованиях о русской лирике. Меж тем до наших дней не изучена история появления в печати этого восьмистишия, не известны подлинные биографии лиц, имевших прямое или косвенное отношение к посланию, наконец, не дан стилистический анализ рукописи и не проведена ее независимая судебно-графологическая экспертиза.

«До свиданья…» впервые было опубликовано 29 декабря 1925 года в ленинградской «Красной газете» (вечерний выпуск) в подборке материалов о смерти Есенина. Здесь стихотворение датировано 27 декабря, что не оставляло у читателей сомнений в есенинском самоприговоре. Но в так называемом оригинале дата отсутствует, в нем заметны исправления и расхождения со ставшим каноническим текстом.

Впервые стихотворение публично, под звуки оркестра московского Камерного театра, исполнила 4 января 1926 года артистка Алиса Коонен. Таким образом, в массовом сознании стала отштамповываться заранее спланированная злая легенда. По следам кровавого события ее упорно утверждали «неистовые» критики. Так, уже 5 января ненавистник поэта Михаил Левидов писал, что «печальные строки Есенина звучат тягостной клеветой на нашу эпоху» («Вечерняя Москва», 1926, № 3). Начиналась антиесенинская вакханалия.

Молва прочно связала «До свиданья…» со стихотворцем-«имажинистом» Вольфом Эрлихом, которому якобы посвящена прощальная октава. Первыми об этом поведали в печати журналист Георгий Устинов и его жена Елизавета Алексеевна, якобы четыре дня опекавшие поэта в «Англетере». Почти 80 лет есениноведы и самодеятельные следопыты умилялись этой трогательной историей, не удосуживаясь обратиться к документам, которые подтвердили бы их воспоминания.

Сегодня десятилетиями громоздившаяся пирамида лжи вокруг преступления XX века рухнула окончательно. Вывод следующий.

С целью избежания неправедного суда по иску партчиновника Левита и дипкурьера Рога (после конфликта в поезде «Баку — Москва») поэт намеревался бежать из СССР, но по приезде 24 декабря в Ленинград был арестован, подвергся допросам и пыткам и был убит. Затем варвары перетащили его мертвое тело в «Англетер», где инсценировали самоповешение. Переезжать официально на постоянное жительство в город на Неве ему не имело смысла, так как он дал подписку о невыезде из столицы, и его обязательно задержали бы и отправили на скамью подсудимых в Москву.

Повторимся: контрольно-финансовые списки квартирантов «Англетера» доказывают: ни Есенин, ни чета Устиновых в декабре 1925 года в этом отеле не останавливались.

Недавно найденное нами «личное дело» Георгия (Жоржа) Устинова (мы об этом писали) позволило установить сенсационный факт, оказывается, 22 декабря 1925 года на заседании партколлегии Центральной контрольной комиссии при ЦК РКП(б) слушалось его заявление о восстановлении в партии (напомним, Есенин отправился в Ленинград 23 декабря). Согласно документам, Жорж в ту пору разошелся с женой и ютился в московской квартире (адрес известен) своего товарища по прошлой работе в «Известиях», троцкиста-сиониста Петра Подашевского (подробнее см. «Новый журнал», СПб., 2000, № 2). Меж тем Устинов в опубликованных «Моих воспоминаниях…» утверждал, что ко времени декабрьского происшествия — «.. я жил уже несколько месяцев в "Англетере". Очевидно, под страхом смерти он отдал свое имя на создание мифа о самоубийстве поэта. В этом свете его мемуары несомненно лживы, в том числе и байки о «До свиданья…».

Со второго «очевидца» трагического события — Вольфа Эрлиха, сексота ЧК-ГПУ-НКВД — маска сброшена. И дело не столько в «специализации» осведомителя, сколько в его разоблаченных связях с сообщниками по заметанию следов преступления. Шапочное знакомство этого мерзавца и «поэта» было разукрашено в трогательную дружбу. Факты же такие фантазии опровергают. Когда в начале ноября 1925 года Сергей Александрович совершил свой загадочный «набег» в Ленинград, он даже не счел нужным встретиться с «Вовочкой». Обидевшийся полуприятель писал по этому поводу Есенину: «Хорош! Трое суток пробыть в Питере и не зайти, не известить».

Эрлих равнодушно прошел мимо трагедии, не посвятил «лучшему другу» ни одной стихотворной строки. Очевидно, потому-то он всегда избегал говорить о «До свиданья…», хотя именно эта псевдоэлегия десятки лет удерживала его на плаву известности. Патологически завистливый и мстительный, он не раз выражал в «эзоповских» стихах глубоко скрытую неприязнь к своему знакомому. Вот, к примеру, напомним, весьма многозначительные строфы одного из его опусов: