Шейх и звездочет - Ахат Мушинский

— Так вам давно уж пора. Не знаю, чего высиживаете.

Капитан Дубов провел по мгновенно вспотевшей шее платком и изменившимся голосом, не начальственно, а как-то даже задушевно сказал:

— Эх, братец, попался б ты мне в молодости!

— Да у вас не было ее...

— Кого?

— Молодости.

— Это почему?

— Да потому что вы во все времена неизменный — ни молодой, ни старый.

— Не понял.

— А чего понимать, вечный вы, товарищ капитан, вечный и неизменный, как утюг в нашей прачечной.

— Не знаю, по прачечным не хожу. А утюги, к твоему сведению, постоянно видоизменялись. Я в свое время еще угольным пользовался.

— Но не менялось их назначение давить, гладить.

— Какое там! Это раньше давили-гладили, а теперь лишь поглаживаем. Но ничего, пообносится, помнется костюмчик — и надавить придется.

Капитану понравилось образное мышление, каковым он воспользовался в своей жизни впервые, он открыл было рот, чтобы продолжить об утюгах и их безусловной необходимости в общегосударственном быту, но Хакимов снова перебил его, вернув к истоку разговора. Капитан не смог вторично разозлиться, как-то незаметно и пар вышел, да и, собственно, из-за чего сыр-бор?

Хакимов знал, из-за чего сыр-бор. Он, как в сыром осеннем бору у станции Ометьево в схватке с кодлой бандитов, «шагнул» на своего начальника в его персональном кабинете... Он не за себя старался, и поэтому, должно быть, зубр правопорядка устало и безразлично уступил, не орден же победителю вручать и не ордер на квартиру, за который тот бьется как рыба об лед, проживая в дышащей на ладан халупе. Подумаешь, небольшую уступку сделать — выпустить мальчишку под расписку о невыезде и под его же, старшего лейтенанта Хакимова, персональную ответственность.

Оковы тяжкие падут,Темницы рухнут — и свободаВас примет радостно у входа,И братья меч вам отдадут.

Мы встретили Шаиха радостно у входа в милицию, обнялись и пошли домой. Ханиф остался на службе.

Я и Юлька торжествовали, а наш друг был странно задумчив, говорил нехотя — «да», «нет», хмурился, словно не рад был освобождению.

Когда вышли на Алмалы, Шаих сказал Юльке, что ему надо повидать ее брата.

— Зачем он тебе?

— Надо.

— Успеешь к нему, — сказала Юлька, — сначала к нам зайдем, тебя дед хочет видеть.

— Зачем? — в свою очередь спросил Шаих.

— Надо, — в свою очередь ответила Юлька. — Ты ему срочно, срочно нужен. — И пошутила: — Мы ведь ради этого только и выписали тебе увольнительную.

Киям-абы о ночевке своего юного друга в отделении милиции не знал. Больного оберегали от отрицательных эмоций. Накануне вечером он востребовал к себе Шаиха, хотя и видел его до этого днем. Желание больного — закон для сиделок. Но посланная за Шаихом Юлька сказала, вернувшись, что его нет дома: «Может, уехал куда-нибудь, ведь у нас сегодня каникулы начались». — «Куда уехал? — встревожился больной. — Ничего не говорил об отъезде». И попросил, чтобы внучка с утра пораньше снова сходила за ним. Юля ушла на следующий день ни свет ни заря, а вернулась далеко пополудни. Зато исполнив просьбу, с Шаихом вместе.

Однако раньше их заявился внук.

Саша ввалился в квартиру со всеми пожитками, с которыми уходил к невесте (жене, сожительнице — как уж ее теперь называть, не имело значения). Чемоданы, чемоданчики, спортивные сумки сложились в прихожей в приличный Монбланчик — не такой безвещий братец покинул дом, как нам рассказывали прежде Юлька с дедом.

Мать встретила сына, точно героя, вернувшегося с войны или из славного космического полета. Отца дома не было.

Дед приветствовал, не вставая с постели:

— Картина называется «Ва-а-азвращение блудного внука».

— Да, — согласился внук, — мал-мал ошибку давал.

— С кем не бывает, — засмеялась громче привычного Роза Киямовна и поспешила на кухню поскорее состряпать чего-нибудь этакого неповседневного.

Дед с внуком пообщались недолго. Чего жевать-пережевывать! Так и должно было все кончиться. Оба — и старый, и молодой — за полгода утомились: один — ждать, горевать, волноваться, другой — бороться с человеком, рука об руку с которым решил жизнь прожить.

Комнату, как сцену прожекторами, перерезало лучами солнца, в которых, несмотря ни на какие семейные драмы, празднично плавала легкая комнатная пыль. С кухни потянуло жареным-пареным, таким, каким Сашенька давно не потчевался. Он улыбнулся деду и пошел к себе. Дед смежил тяжелые веки, подумав: как легко в молодости зарубцовываются ошибки.

Время завернуло за полдень, а Юлии с Шаихом все не было.

Они появились, когда он неожиданно для себя задремал. Открыл глаза, будто и не спал, спросил, точно и не маялся ожиданием:

— Хорошо на каникулах?

— Хорошо, — как ни в чем не бывало ответил Шаих.

— За любой зимой — весна, — сказал больной, глянув на позолоченную синь в окне.

— Точно, — согласился Шаих, не понимая, неужели Киям-абы вызвал его «срочно-срочно» для этих вот разговоров — о весне, о каникулах?

— Саша вернулся, — сказал после некоторого молчания Киям-абы.

— Как? Насовсем?

— Насовсем.

— Где же он?

— У себя.

Только теперь Шаих обратил внимание на то, что Юльки нет рядом.

— Я сейчас, Киям-абы, ладно? — шагнул Шаих к двери. — Сашу на минутку надо.

— Что-то случилось?

— Абсолютно ничего, сейчас я.

— Только не долго там, Шаих, у меня тоже есть для тебя одна очень важная новость.

Киям-абы опять закрыл глаза — успел устать.

Юлька была у брата. Их голоса так же хорошо слышались в прихожей из-за приоткрытой двери, как и аппетитный запах из кухни. Брат с сестрой говорили добрые необязательные слова, какими обычно обмениваются давно не видевшиеся родственники. Последняя фраза Пичуги была:

— Начинаю новую жизнь.

Шаих постучался, вошел.

— Юля, не могла б ты оставить нас с твоим братом на пару минут.

— Пожалуйста, — хмыкнула Юлька и вышла.

— Может, все-таки поздороваемся, — сказал Пичуга, протянув лодочку пальцев для рукопожатия. Шаих не собирался разводить церемоний, у него к нему, подлецу, один вопрос, но что-то заставило и Шаиха развернуть ладонь для мужского приветствия. Что-то неуловимо изменилось в Пичугинском обличье. Не было присущего лоска, шика, спало сияние с его картинного лика. Осунулся, поблек, в голубых глазах растерянность. Шаих промолвил, пригасив агрессивность:

— Один вопрос: саквояж с открытками у тебя?

Пичуга, как ожидал Шаих, не удивился вопросу, ответил устало:

— Нет его у меня.

— А мне сказали, у тебя.

— Кто сказал?

— Неважно.

— Увы, у меня его нет.

— У кого же тогда?

— Фу, ты, господи! — протяжно вздохнул Пичуга.

— У кого? — настойчиво повторил Шаих.

— У отчима твоего.

— Точно?

— Точно.

— Каким образом?

— Ну это уже второй вопрос... — В глазах Пичуги зажглись прежние холодные огоньки. Шаих нервно прибил непослушную челку, но она, только он убрал руку, вновь вскочила.

— Все ясно.

— А ясно, так что пытаешь?

— Хотел подтверждение от тебя получить.

— Именно от меня?

— Именно. — Незнакомый доселе, колючий комок злости врезался в груди, под горлом, и Шаих, задохнувшись, выбежал из комнаты. Он устремился к прихожей, к выходу, мимо портретов, водопадов, павлинов на стенах, но мгновенная и яркая вспышка погожего сознания остановила его: он же здесь не ради Пичуги, хотя и Пичуга нужен был...

Киям-абы полусидел на взбитых подушках. Был он в своей по моде тех лет полосатой пижаме, рядом кипа свежих неразвернутых газет.

— Присаживайся, — заговорил он на родном языке, указав на стул. — Я вот что хочу сказать...

Вошла Юлька.

— Сейчас пироги будут готовы.

— Юла... Кызым[19], нам поговорить нужно с Шаихом, — извиняющимся голосом сказал Киям-абы.

— Да что это такое, там секреты, тут секреты! — надула Юлька губы и удалилась.

— Я хочу вот что тебе сказать... Помнишь, я никак не мог вспомнить, где я видел твоего отчима.

— Помню, — насторожился Шаих.

— Так вот... я вспомнил.

— Где?

— В военкомате, в сорок четвертом. Это он меня тогда, часового, по голове...

Шаих медленно вырос со стула.

— Сядь, сядь...

— Не ошибаетесь?

— Нет, не ошибаюсь. Забыть этого типа — да, можно, но, вспомнив, ошибиться — нет. Я хотел тотчас позвонить в военкомат, в милицию, но подумал, сначала надо тебе сказать, посоветоваться...

— Не звоните, я сам.

— Чего ты хочешь предпринять? А-а?

— Пойду...

— Куда? К нему? Ах, как некстати я заболел, как не вовремя!

— Болезнь кстати никогда не бывает.

— Не торопись, Шаих, взвесим... И я мог без тебя принять решение, но он твой... Он муж твоей матери...

— Таких мужей...

— Тогда я тебе посоветую — пойди-ка ты без промедлений к Ханифу Хакимову, человек он основательный, умный и сделает самый верный из нас всех ход. Он о тебе очень хорошо отзывался. Как ты нас познакомил, мы с ним много разговаривали. Очень, очень основательный человек. Или вместе с ним ко мне зайдите. Но только смотри, такие люди, как Гайнан, чутки и коварны, чуть что заподозрит, ни одна собака его не сыщет.