Раб великого султана - Мика Валтари

Советником по делам придворных интриг в серале Хайр-эд-Дин приставил к Драгуту хитрющего евнуха, которого унаследовал от Селима бен-Хафса. Евнух этот был, правда, не заслуживающим доверия продажным ничтожеством, но его предупредили, что в случае чего Драгут снесет ему голову, и потому Хайр-эд-Дин собирался пользоваться в определенных рамках услугами этого негодяя.

Хайр-эд-Дин надеялся, что гнусный кастрат сможет собирать слухи и сплетни, вызывая на откровенность многочисленных евнухов сераля, поскольку люди такого склада быстро сходятся между собой и доверяют друг другу больше, чем нормальным мужчинам.

Целый день мы провели в нетерпеливом ожидании, но лишь под вечер на пристани внезапно появился один из белых евнухов сераля. Человек этот приехал на муле во главе большого отряда янычар. Евнух приветствовал нас и сообщил, что оставляет нам янычар в качестве почетного караула и что Диван уведомит нас, когда Высокая Порта соизволит принять посольство Хайр-эд-Дина, случится же это – если будет на то воля Аллаха – в течение двух-трех ближайших недель.

Грубость посланника Дивана разозлила Драгута, и капитан резко ответил, что в таком случае немедленно снимается с якоря и возвращается в Алжир вместе со всеми богатыми дарами. Побагровев от гнева, Драгут кричал, что Хайр-эд-Дин ничем не обязан султану, а вот султан должен за многое благодарить Хайр-эд-Дина, ибо тот завоевал для Блистательной Порты целую страну и доставил императору немало других неприятностей. И потому он, Драгут, не намерен тут ждать – словно нищий под дверями богача!

Евнух из сераля наверняка удивился в душе несдержанности Драгута, однако вдруг принялся кланяться, касаясь рукой лба и палубы, и уверять, что прием в Диване – великая честь, которой послы христианского императора и его брата, венского короля, не раз дожидались месяцами. Порой послов этих даже сажали под замок, и им приходилось весьма невесело проводить время в малопривлекательных казематах Форта Семи Башен. Нам же евнух обещал предоставить соответствующее нашему рангу жилье, а также выхлопотать нам денежное содержание на время ожидания.

В этой ситуации нам не оставалось ничего другого, как только вручить евнуху маленький подарок, намекнув, что это – лишь крупица сокровищ, присланных Хайр-эд-Дином в Стамбул.

Когда евнух удалился, янычары бесцеремонно расположились на палубе нашего корабля и на причале, сняли свои высокие войлочные шапки-колпаки, принялись заплетать косички – и внимательно следили, чтобы ни один незваный гость не проник на наше судно и чтобы никто из нас не сошел на берег.

Эти одетые в голубое воины с длинными усами и острыми бородками брили головы, оставляя лишь длинную прядь на темени, чтобы в случае их, янычаров, гибели неприятель не протыкал им ушей, а мог удобно нести отрубленные головы за эти клоки волос.

Мы поняли, что стали пленниками сераля, и до Драгута наконец дошло, какую огромную ошибку он совершил, не послав тайно сразу по прибытии доверенного гонца к великому визирю.

Во избежание кровопролития в городе султана запрещено было носить оружие, и потому при янычарах были только палки из индийского бамбука в три локтя длиной. Но Драгут отдавал себе отчет, что стычка с посланцами сераля вряд ли улучшит наше положение…

В сумерках муэдзины призвали с минаретов правоверных на вечернюю молитву; мы в это время мрачно сидели в каюте Драгута, подперев головы руками и угрюмо глядя в пол. А когда желтые, красные, серые и голубые дома утонули в темноте, в городе вспыхнули бесчисленные огоньки – и Стамбул показался нам еще более огромным, чем при свете дня.

Вдалеке, за Золотым Рогом, по другую сторону от Перы полыхало в ночи зарево: это оружейники султана отливали пушки, и до нас доносились удары молотов и непрерывный гул.

Наш хитрый евнух, потирая шею, заметил, что такие звуки обычно предвещают войну, и, значит, в голове у султана сейчас – не прибытие посольства с дарами, а совсем другие вещи. Но Абу эль-Касим сказал на это:

– Даже если мусульманская часть города для нас недосягаема, то венецианская – открыта, и можно без труда найти лодочника, который перевезет наших людей через пролив на другой берег. Насколько я знаю венецианцев, они ложатся спать очень поздно и не думают о вечерних молитвах, так что умный человек может многое услышать о здешних делах и порядках – только бы удалось в одном из бесчисленных портовых кабаков разговориться с кем-нибудь достаточно высокопоставленным и в меру пьяным. Микаэль эль-Хаким еще вполне может сойти за христианина, и если Антти поклянется не прикасаться к вину, то отправится вместе с братом и будет защищать его от бандитов.

Он еще не кончил говорить, как мы почувствовали легкий удар о борт корабля и поняли, что к нашему судну подошла какая-то лодка. Мы поднялись на палубу, дабы выяснить, что случилось, и услышали в темноте жалобный голос, просивший милостыню. За пару монет лодочник тут же обещал перевезти нас на другой берег и показать самые лучшие и самые развеселые заведения, на которые не распространяются запреты Корана и в которых женщины, превосходящие красотой райских гурий, развлекают гостей, пока у тех звенят деньги в кошелях. Портовые ночи не созданы для сна, горячим шепотом заверил нас сладкоречивый нищий, и вскоре мы с Антти уже сидели в утлой лодочке, скользившей по вспененным водам Золотого Рога, и даже не могли разглядеть во тьме лица нашего гребца.

Когда мы приблизились к другому берегу, в воде отразились огни факелов и фонарей; мы услышали пение и веселый звон струн. Лодка причалила к каменной набережной, и я вручил гребцу серебряную монету, которую он потребовал, хотя это был просто грабеж.

У городских ворот венецианские стражники, охранявшие набережную, не дали себе труда нас задержать, и мы зашагали по ярко освещенной улице, где увидели множество женщин с открытыми лицами; эти красотки тут же принялись бесстыдно зазывать нас на самых разных языках.

Внезапно Антти замер, схватил меня за руку и закричал:

– Господи! Если глаза меня не обманывают, то я вижу там, в воротах, почтенную бочку пива, а над ней – пук соломы. Честное слово, я уже и не помню, когда в последний раз чувствовал во рту вкус пенящегося пива, этой освежающей прохладной влаги, которая, ничуть не опьяняя, утоляет жажду лучше любой другой жидкости на свете! А жажда моя так велика, что я рискую потерять и деньги, и сам кошель. О, я просто обязан осушить кружку этого волшебного напитка!

Брат втащил меня в пивную, словно я был легче перышка, и когда глаза наши привыкли к свету многочисленных ламп, мы обнаружили в погребке толпу мужчин бандитского вида, сидевших за столами и потягивающих пиво. У бочки суетился толстый человек с проседью в волосах; он наполнял пенящейся шипучей жидкостью одну кружку за другой. Заметив, что мы вошли, он кивнул нам и сказал: