Раб великого султана - Мика Валтари

Наши отношения с Джулией складывались неплохо. Но если у нее отчего-нибудь портилось настроение, то она быстро давала мне понять, что в этом виноват именно я. В такие минуты язык ее разил, как кинжал, и неудивительно, что я готов был сделать все на свете – только бы ублажить ее.

Я не уступал лишь в одном – и из-за этого в нашей семье все время царило скрытое напряжение. Не прошло и двух недель со дня нашей свадьбы, как я заметил, что Джулия терпеть не может моего верного песика Раэля. Она не давала ему спать со мной и выгоняла его во двор, твердя, что собака напускает в постель блох и оставляет на коврах клочья шерсти.

Капризы Джулии глубоко изумили меня, ибо до того, как мы поженились, она любила кормить Раэля, играть с ним и никогда не выкидывала его из дома. Раэль же всегда относился к ней с недоверием; завидев ее, он поспешно забивался куда-нибудь в угол и скалил там зубы, готовый укусить Джулию, хотя обычно никогда ни на кого не нападал.

После нашей с Джулией свадьбы пес стал худеть и линять. Он часто сидел во дворе, грустно поскуливая, и я заметил, что он отказывается есть те лакомые кусочки, которые Джулия бросает ему в миску, хотя из моих рук с удовольствием берет даже обглоданные кости и черствые куски хлеба. Мне было страшно жалко бедного Раэля; я тайком сам стал кормить его и нередко сиживал во дворе с ним за компанию. Таким образом, я, как и прежде, делил с ним все свои печали, хотя радостей, к сожалению, делить с ним уже не мог.

Очень неприветливо держалась теперь Джулия и с Антти. Она, правда, уважала его за силу и умение отливать пушки, но все равно считала моего брата простаком, который к тому же оказывает на меня дурное влияние, ибо заметила, что в его обществе я порой бываю нелюбезен с ней. И вот она всяческими способами пыталась поссорить меня с братом.

Благодаря своей красоте и ночным ласкам Джулия всегда умудрялась развеять мое плохое настроение и все мои сомнения и подозрения. Стоило мне взглянуть в ее удивительные глаза, которые сияли на искусно накрашенном лице, словно синий и коричневый драгоценные камни, как я тут же забывал обо всем на свете и считал себя дураком, если мне хотелось рядом с ней забивать себе голову делами бессловесного пса и наивного Антти.

Но порой, устало сидя во дворе, прижимая к себе верного песика и видя, как нежно, хоть и с упреком, смотрит он на меня своим единственным глазом, я с беспощадной ясностью осознавал всю ничтожность плотских наслаждений и остро чувствовал, как далека от меня Джулия, пытающаяся разлучить меня с двумя самыми дорогими существами на свете.

5

Уже настал октябрь, когда наш корабль, подгоняемый мощными взмахами весел, вошел на всех парусах в ощетинившийся крепостными башнями пролив и двинулся по нему против течения в Мраморное море.

Желтые и синие холмы, возвышавшиеся на востоке, находились на материке, в Азии, на западе же простиралась та часть Европы, которой владели когда-то византийские императоры и которую завоевали потом Османы. Где-то в этих местах лежали развалины Трои, которую описал Гомер, где-то здесь была гробница Александра Македонского…

Я стоял на палубе, со странным трепетом в сердце глядя на берега, мимо которых мы проплывали, и думал о древних легендах и о людях, задолго до меня бороздивших на своих судах эти воды; здесь, меж двух частей света, человек издавна искал свое счастье.

Джулия жаловалась на тяготы пути, говоря, что мучается без свежей воды, фруктов и настоящей ванны. Действительно, после долгого плавания на нашем красивом корабле царил удушающий смрад. Потому, достигнув Мраморного моря, мы причалили к берегу и не двигались с места целых двое суток, пытаясь хоть как-то привести в порядок и самих себя, и наше судно.

Длинные флаги развевались на ветру, бесценные ковры свешивались с бортов, тамбурины и бубны оглушительно гремели, когда мы наконец подняли якорь и пошли на веслах к турецкому Стамбулу, сказочному Константинополю византийских императоров.

На следующий день погода была великолепной. Синие горы островков возносились к небу из глубин искрящегося под солнцем моря, а город императоров сиял перед нами вдалеке, словно бело-голубая мечта. Весла и паруса быстро приближали нас к цели, и перед нашими глазами все четче вырисовывались детали этой восхитительной картины. Мы видели высокие серые стены, тянущиеся вдоль берега, их острые зубцы и бесчисленные башенки, видели огромные разноцветные массивы домов, взбирающиеся на холмы.

Когда мы миновали Форт Семи Башен, возведенный турками прямо рядом с Золотыми Воротами византийских императоров, глазам нашим предстала мечеть Айя София, бывшая прежде прекраснейшим из христианских храмов; мощный купол Святой Софии, окруженный минаретами, и сейчас доминировал над городом. За мечетью, на холме, на самой оконечности мыса сияло в море зеленых садов великое множество ослепительно белых построек сераля, над которыми высились две островерхие башни, охранявшие Врата Мира.

Напротив сераля, на другом берегу Золотого Рога, на крутых склонах холмов пестрели дома чужеземного города, над которыми возносилась Башня Галаты; на самой ее вершине реяло по ветру знамя со львом святого Марка.

Миновав мыс, на котором находились сераль и мраморный причал султана, мы дали приветственный залп из пушек, но грохот салюта был тут же унесен ветром, гулявшим по огромному городу. Но мы выслали вперед гонца с вестью о нашем прибытии, и потому на наш салют с мыса ответили тремя залпами.

Французский корабль, который стоял у причала на якоре, тоже поспешно отсалютовал нам – и мы поняли, что дела французского монарха и впрямь плохи, если его люди оказывают такую честь королю пиратов Хайр-эд-Дину.

Однако в самом городе нас приняли, на мой взгляд, весьма холодно, и, по-моему, всех нас, без различия чинов и званий, охватило угнетающее чувство собственного ничтожества в сравнении с величием и могуществом султана.

К моему тайному сожалению Хайр-эд-Дин назначил своим послом в Великой Порте Драгута-реиса, самого молодого и удачливого из своих военачальников; гордая мужественность этого человека обычно производила сильное впечатление на тех, кто видел его впервые и не знал еще о его ограниченности и невежестве.

Сын анатолийского бандита, Драгут был турком. Отправляя его в Стамбул, Хайр-эд-Дин не сомневался, что может целиком и полностью доверять ему. Ведь в голове у Драгута не было ничего, кроме морских вылазок, кораблей, сражений и роскошных нарядов.

Советником по делам придворных интриг в серале Хайр-эд-Дин приставил к Драгуту хитрющего евнуха, которого унаследовал от Селима бен-Хафса. Евнух этот был, правда, не заслуживающим доверия продажным ничтожеством, но его предупредили, что в случае чего Драгут снесет ему голову, и потому Хайр-эд-Дин собирался пользоваться в определенных рамках услугами этого негодяя.