Всем смертям назло - Титов Владислав Андреевич

Константин Лебедь (Киев). Какова ваша почта?

— В среднем сто двадцать писем в день. Мне уже трудно представить свою жизнь без писем. Хотя, сами понимаете, перечитать их все — дело довольно сложное. Ответить на все — просто невозможно, а не ответить на некоторые тоже нельзя. Письма очень разные и по тону, и по содержанию, и по стилю, и по убеждениям, как разные лица людей, их судьбы и биографии. Есть письма, написанные мелким, убористым почерком на тетради в пятьдесят листов, где изложена целая судьба, есть короткие, в три слова, как крик о помощи. Если взять письма и опубликовать все подряд, в порядке их поступления или написания, то, уверяю вас, получилась бы очень интересная книга из десятков тысяч человеческих судеб, людских радостей и разочарований, взлетов и падений, получилось бы в какой-то степени лицо и характер нашего времени. Ведь письма читателей к писателю никто не принуждает писать, они выливаются сами, как потребность поделиться, исповедаться и т. п. И дело тут, конечно, не в моей персоне. Такие письма могут быть адресованы вам, вам — каждому, кто внушит доверие или пробудит потребность поделиться.

(Седой коренастый человек за третьим столиком справа набил табаком трубку и чиркнул зажигалкой).

Габор Фехер (Венгрия). В своем романе вы писали о плохом советском протезировании. Как улучшилось дело сейчас?

(Рыжий за передним столиком гмыкнул и с усмешкой посмотрел на меня; мол, поглядим, как ты выкрутишься. Несколько голов повернулись в сторону венгерского корреспондента. Седой вытянул изо рта трубку.)

— Речь шла не о плохом протезировании вообще. Имелась в виду сложность вопроса в техническом, биологическом, эстетическом и во многих-многих других аспектах. В Московском научно-исследовательском институте протезирования и протезостроения делают неплохие протезы кисти на биоэлектронном управлении, Я видел эти протезы, будучи в институте. Кстати, за время двухмесячного пребывания там мне удалось познакомится со многими инвалидами из различных стран мира. Они очень хорошо отзываются о советских протезах и аппаратах. У меня остались самые теплые воспоминания о наших ежедневных встречах, беседах с вашим земляком Ласло. Изумительной доброты, терпения, выдержки парень, У Ласло не было обеих ног выше колен. В институт он явился на колясочке, видели, наверное, такая низенькая площадка на четырех колесиках… Ушел Ласло на протезах, в полный рост, как на своих ногах, с палочкой в руке. Конечно, немало трудов пришлось приложить, немало боли перетерпеть, но такова наша жизнь, без боя ничего не дается, не получается тарелочки с голубой каемочкой. Так вот, протезирование инвалидов — сложная проблема, и она превращается в неразрешимую при очень высоких ампутациях конечностей, когда, как говорится, протез не за что зацепить. К последней категории отношусь и я. Ваш брат журналист иногда оказывает очень плохую услугу и протезистам и инвалидам, когда, не проникнув в суть дела, публикует сенсационные статьи, вроде «Живая рука», «Вернулась радость труда» и т. д. Подобных статей у меня собралось великое множество. Наш народ — великодушный народ, и каждый старается хоть чем-то помочь человеку, попавшему в беду. Вот и шлют мне со всех концов вырезки статей о протезах рук. Почти все эти статьи и сообщения отличаются одним качеством выдачей желаемого за действительность. Кроме неприятностей протезистам, кроме горя инвалидам, такие статьи ничего не дают. Да, ученые действительно создали протез кисти руки, управляемый биотоками мозга. Кисти, заметьте, а не плеча, предплечья, руки. А это очень разные проблемы. Но такому журналисту до этого нет дела! Рука, и баста! А коль рука, значит, радость, счастье и т. д. известными штампами. И вот инвалид прочтет такую статью о живой руке, которая, как утверждается, даже намного лучше живой, и как утопающий за соломинку… Добывает деньги, изыскивает возможность, едет в Москву, Иркутск, на край света, добивается приема к специалистам, его принимают — и как обухом по голове: вам это не подходит, у вас не та ампутация.

Протезисты работают не в лучших условиях. Космических кораблей они не создают, не их профиль. Им часто не хватает средств, помещений, лабораторий. Об этом много писалось, но воз и ныне там.

Геннадий Корниенко (Донецк). Какое влияние оказал на вашу судьбу роман Николая Островского «Как закалялась сталь»? Конкретно, где, в какой критический момент вы вспомнили о Павке Корчагине?

(За средним столиком переглянулись. Рыжий отодвинул от себя блокнот.)

— Должен разочаровать вас. Никогда, ни в какой ситуации, ни при одной операции я не вспомнил Павку Корчагина и его биографию. В операционных не до того было. В других критических ситуациях тоже.

(Рыжий убрал руку и внимательно посмотрел на меня; «Это чего же несет парень? Как это не вспомнил?» Над трубкой поплыло густое облако дыма.)

Все это, очевидно, сложней и глубже. Очень трудно в человеческой. психике, даже в своей, все разложить по нумерованным полочкам. Вот там-то вспомнил Корчагина — стал мужественнее и победил, вот тут Матросова — и выстоял, вот здесь декабристов — и стал смелее, потом молодогвардейцев — решительней, потом революционеров — и стал убежденней и настойчивее. Ни одно из этих качеств, даже малая толика его, не приходит в один миг, по принципу — вспомнил, пришло. Все это впитывается в нашу плоть и кровь с годами. И если по-настоящему впиталось, то не лежит на поверхности, а сидит где-то глубже и проявляется тоже не демонстративно, а исподволь, но решительно и сильно. Ведь фраза «безвыходных положений не бывает» не пришла сама собой, не явилась от умозрительных упражнений. Она выведена опытом, и если ты веришь в нее, то видишь за ней жизнь многочисленных людей, в тебе сидят наиболее яркие примеры, и не просто сидят, а стали твоим убеждением, твоим кредо, что ли. Я расфилософствовался, и может показаться, что поучаю. Простите, ради бога! Меня спросили, и я отвечаю то, что думаю.

(Подозрительное лицо весело заулыбалось, и руки демонстративно высоко поднялись над столиком и трижды похлопали медленно и бесшумно.)

Подорожный (Харьков). Расскажите о своих зарубежных поездках.

— За границей я не был.

Александр Ушаков (Запорожье). Поддерживаете ли вы связь с прежним местом работы и товарищами по работе?

— Я работал в Донецкой области, сейчас живу в Ворошиловграде. Расстояние небольшое, но для общения составляет определенную сложность… Первый год обменивались письмами. Я был в курсе всех событий, происходящих на шахте. Постепенно круг интересов сужался, друзья переходили на другие места работы, уходили в армию, женились, письма редели, адреса забывались, и в настоящее время связь оборвалась.

— А у вас нет желания вот теперь, когда вы уже, если можно так сказать, в новом качестве, съездить на шахту?

— Нет.

Иван Безуглый (Симферополь). Над чем вы сейчас работаете?

— Планов очень много, и для их реализации нужно время и спокойная рабочая обстановка. Время, как шагреневая кожа, его для работы остается все меньше и меньше. И если говорить честно, то больше всего сейчас хочется, чтобы обо мне забыли, не беспокоили, не отрывали от письменного стола и дали вволю поработать. Но увы! От писем, например, не скроешься… Совершенно не умею рассказывать о том, над чем работаю, тем более что сам еще не знаю, во что все выльется. То ли в роман, то ли в повесть, а может, в рассказ. Персонаж-то сегодня пошел какой?.. Строптивый. Ему говоришь то, а он свое гнет, ему это, а он: не хочу! Бьешься, чтобы чистенький, хорошенький, симпатичный вышел, а он назло — бах! И по-своему! И левака дает, и другие фортели выбрасывает. Представишь эдак его на своем внутреннем экране и спрашиваешь: ну зачем тебе это? А он: хочу так! Ты меня перевоспитай. Сейчас это модно! Поди сладь с ним, с современным героем!

Стараюсь написать повесть о селе, о трудных послевоенных годах, о сложных судьбах, о верности, о любви, об эстафете людских поколений. Да, об эстафете. Ведь когда сыну становится трудно, он приходит к отцу. Неважно как, лично ли или представит его в памяти. Приходит потому, что отец сильнее, опытнее, у него большая жизнь за спиной, он преодолел больше невзгод. Человек идет к своей изначальности, к земле своей, где рос, и у нее берет те силы, которых недостает ему. Исподволь является сила. Здесь жили мои деды и прадеды, эту землю они лелеяли и защищали, поливали кровью и потом и нам завещали стоять на ней гордыми и сильными. Без Родины человек ничто, без нее он слаб. Человек может недопонимать историю своих дедов, но знать ее он обязан. Сын всегда обязан знать все о своем отце, только тогда не прервется эстафета человеческого добра и мужества. В этом смысле мое поколение — счастливое поколение. Жизнь наших дедов и отцов — яркий пример беззаветного служения земле, народу, Родине. Мы даже в минуты отчаяния не имеем права на слабость и малодушие, если мы хотим быть достойными продолжателями их дел. Вот об этом мне хочется сказать в своей новой работе. Судить о том, что из этого выйдет, еще рановато, да и не мне.