Человек в лабиринте. Сборник зарубежной фантастики - Сидней Боундс

— Единственная находка, которая свидетельствует об их творческих достижениях — это все вокруг нас. Но я знаю эту психологию, Нэд. Знаю об этом больше любого человека, ибо только я сталкивался с неизвестной расой разумных существ. Убивай чужого — вот закон вселенной. А если не убивать, то хотя бы немного придушить.

— Но мы же не такие, — ужаснулся Роулинг. — Мы не проявляем инстинктивной враждебности против…

— Вздор.

— Но…

Мюллер сказал:

— Если бы когда-нибудь на какой-нибудь из наших планет приземлился неизвестный корабль, то мы держали бы его в карантине, а экипаж изолировали бы и допрашивали до смерти. Может быть, мы навязали себе такой милый образ жизни, но это лишь результат нашего вырождения и самоуспокоения. Мы притворяемся, что способны поступить благородно по отношению к неизвестным чужакам, но это милосердие вытекает из нашей слабости. Возьмем, например, гидранов. Некая партия в правительстве считала, что вместо того, чтобы послать парламентера для переговоров, следует рассеять слои туч, которые окутывают их планету, дать им второе солнце…

— Что?!

— Этот проект был отклонен, и был выслан посол, которого гидраны погубили. Меня. — Что-то внезапно пришло Мюллеру на ум: — А вы имели с гидранами дела за эти девять лет? Был какой-нибудь контакт? Война?

— Нет, — ответил Роулинг. — Мы держимся подальше.

— Ты мне правду говоришь, а может, вы этих сукиных сынов выдворили из вселенной? Бог свидетель, что я ничего не имел бы против, а я ведь их не виню, что они так меня обидели. Они просто среагировали по-своему, ксенофобически. Нэд, мы с ними не воюем?

— Нет. Клянусь, что нет.

Мюллер успокоился. Через минуту он сказал:

— Ладно. Я не буду просить, чтобы ты меня подробно проинформировал в других областях. По сути, Земля меня не интересует. Вы еще долго собираетесь пробыть на Лемносе?

— Не знаем? Предполагаем, что несколько недель. Ведь мы еще и не начинали исследовать лабиринт. А какой объем работ вне его… Мы намереваемся сопоставить наши работы с трудами предыдущих археологов и…

— Значит, пробудете здесь еще некоторое время. Твои коллеги тоже собираются дойти до центра лабиринта?

Роулинг облизал губы:

— Меня выслали вперед, чтобы я завязал с тобой контакт. Пока других планов нет. Все зависит от тебя. Мы не хотим навязываться. Если ты не желаешь, чтобы мы здесь работали…

— Не желаю, — резко ответил Мюллер. — И повтори это своим коллегам. Лет через пятьдесят-шестьдесят, когда меня не будет в живых, тогда пусть лезут. Но пока я тут, я не желаю видеть никаких нахалов. Вы можете работать в нескольких внешних секторах. Но если кто-нибудь поставит ногу в секторы А, Б или Ц, то я убью его.

— А я… меня ты примешь?

— Время от времени. Мне трудно предугадать свое настроение. Если захочешь со мной поговорить — приходи. Но если скажу «убирайся к черту», то уйдешь. Ясно?

Роулинг лучезарно улыбнулся.

— Ясно.

Роулинг поднялся с мостовой. Увидев это, Мюллер тоже встал. Роулинг сделал к нему пару шагов.

— Ты куда, Нэд?

— Я предпочитаю нормально говорить на таком расстоянии, а не орать издалека. Можно подойти к тебе немного ближе?

Мюллер спросил подозрительно:

— Ты что, какой-нибудь своеобразный мазохист?

— О, извини, нет.

— А у меня нет никаких склонностей к садизму. Я предпочитаю, чтобы мы не сближались.

— Но это и в самом деле не так уж страшно, Дик.

— Врешь. Ты не выносишь этого излучения так же, как и остальные. Скажем, меня точит проказа. Если у тебя извращение и тяга к прокаженным, то я очень тебе сочувствую, но не подходи близко. Видишь ли, меня мучит вид кого-либо страдающего по моей вине. Роулинг остановился:

— Ну, если ты так считаешь… Послушай, Дик, я не хочу тебя беспокоить. Я только предлагаю сочувствие и помощь. Может, я делаю это так, что тебя нервирует… ну, скажи, и я попробую по-иному. Ведь у меня нет никакой цели, чтобы все усложнять.

— Это звучит невразумительно, парень. Собственно, чего ты от меня хочешь?

— Ничего.

— Тогда зачем морочишь голову?

— Ты же человек и давно находишься здесь в одиночестве. С моей стороны это естественно, что я хочу поддерживать с тобой отношения, хотя бы сейчас. Или это звучит глупо?

Мюллер пожал плечами:

— Из тебя неважный товарищ, — сказал он. — Лучше бы ты со своими благородными порывами шел себе прочь. Нет способа мне помочь, Нэд. Ты можешь только бередить мои раны, напоминая все, чего уже нет, или, более того, — чего я уже не знаю. — Мюллер, снова холодный и отстраненный, смотрел мимо Роулинга туда, где прыгали по стенам тени зверьков. Мюллеру хотелось есть, и пришла пора охоты для ужина. И он закончил сухо: — Сынок, я, кажется, снова теряю терпение. Самое время тебе уходить.

— Хорошо. Но можно мне возвратиться завтра?

— Кто знает. Кто знает.

На этот раз улыбка юноши была искренней:

— Спасибо, что ты согласился со мной побеседовать, Дик. До свиданья.

В неспокойном мерцании лун Роулинг покинул сектор А. Голос мозга вел его той же трассой, при этом в самых опасных местах на указания мозга накладывался голое Боудмена.

— Начало положено хорошее, — произнес Боудмен. — Уже плюс, что он вообще вступил в контакт. Как ты себя чувствуешь?

— Паршиво, Чарльз.

— Оттого, что был так близко от него?

— Оттого, что вел себя, как свинья.

— Не казнись, Нэд. Если каждый раз перед выходом туда мне придется читать тебе наставления…

— Я выполню свое задание, — прервал его Роулинг. — Но оно может мне не нравиться.

Он осторожно прошел по каменной плите с пружиной, которая при неловком шаге швырнула бы в пропасть. Какой-то зверек с зубами вампира заржал так, словно издевался. По другую сторону плиты Роулинг толкнул стену в определенном месте, и она расступилась. Вступил в сектор Б. Посмотрев вверх, увидел над притолокой щель, которая явно была видеофоном. На всякий случай улыбнулся щели — вдруг Мюллер наблюдает за его возвращением?

«Теперь я понимаю, — подумал Роулинг, — почему Мюллер решил уйти от людей. Я на его месте сделал бы то же самое, а, может, и похуже. Из-за дела с гидранами Мюллер получил душевную травму, и это в эпоху, когда ущербность, достойная жалости, относится к пережиткам прошлого. Попросту, считается преступлением против эстетики отсутствие конечности, глаза или носа. Эти недостатки легко исправить и хотя бы из чувства ответственности перед близкими подвергнуться переделке, пройти всякие хлопотные процедуры. Щеголять перед людьми своим увечьем — явление, безусловно, антисоциальное.