Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

Это — уже второе по счету — поразительное совпадение вызвало в моей душе целый шквал противоречивых чувств, среди которых преобладали изумление и ужас. Но как бы ни был я испуган и подавлен, у меня хватило мужества не подать виду, чтобы еще сильнее не возбудить Ашера неосторожным замечанием. Я не был уверен, что и его слух уловил странные звуки, однако за последние минуты поведение моего друга заметно изменилось. Прежде он сидел прямо напротив меня, но мало-помалу развернул свое кресло так, чтобы оказаться лицом к двери. Теперь я видел его только в профиль, но все же заметил, что губы его шевелятся, словно что-то беззвучно шепчут. Голова его внезапно упала на грудь, однако он не спал — мне был виден его широко раскрытый и как бы остановившийся глаз. О, нет, Родерик Ашер не спал, об этом свидетельствовали и его движения: он слабо, но равномерно покачивался из стороны в сторону. Все это я уловил с одного взгляда и продолжил чтение:

«Едва храбрец избежал ярости грозного чудища, как мысли его обратилась к медному щиту, с коего теперь были сняты чары. Отбросив с дороги убитого дракона, твердо ступая по серебряным плитам, он приблизился к стене, а расколдованный щит тем временем, не дожидаясь, пока герой подойдет ближе, с грозным и оглушительным звоном сам пал на серебряный пол к его ногам».

Не успел я произнести последние слова, как откуда-то — будто и взаправду на серебряный пол рухнул тяжелый медный щит — долетел глухой, прерывистый, но совершенно явственный звон металла.

Я вскочил, потеряв самообладание. Ашер же по-прежнему мерно покачивался в кресле. Я бросился к нему. Взор его был устремлен в одну точку, черты неподвижны, словно высеченные из камня. Но едва я опустил руку ему на плечо, как по всему его телу прошла волна дрожи и страдальческая улыбка искривила губы. И тогда я услышал, что он тихо, торопливо и невнятно что-то бормочет, словно не замечая моего присутствия. Я наклонился совсем близко и только тогда уловил чудовищный смысл его слов.

— Теперь ты слышишь?.. А я давно… давно уже слышу… Сколько минут, сколько часов, сколько дней я это слышал… и все равно не смел даже подумать… О несчастный трус, жалкое ничтожество!.. Я не смел… не смел сказать! Мы похоронили ее заживо! Разве я не говорил, что все мои чувства обострены? И теперь я скажу тебе: я слышал даже то, как она впервые пошевелилась в своем гробу. Я услыхал это… много, много дней назад… и все же не смел… не смел сказать! А теперь… сегодня… ха-ха!.. Этельред взломал дверь в жилище пустынника, и дракон испустил предсмертный вопль, и со звоном упал щит… Сказать, что это было? Ломались доски ее гроба, и скрежетала на петлях железная дверь ее темницы, и она, она билась о медные стены подземелья! Куда мне теперь бежать? Везде она меня настигнет! Вот она — спешит ко мне с упреком: зачем я поторопился? Вот ее шаги на лестнице! Вот я уже слышу, как тяжко, страшно бьется ее сердце!

Тут он вскочил на ноги и закричал так отчаянно, будто с этим воплем сама жизнь покидала его:

— Безумец! Говорю тебе — она здесь, за дверью!

И словно сверхчеловеческая сила, вложенная в эти слова, приобрела силу заклинания, огромная старинная черная дверь, на которую указывал Ашер, внезапно раскололась от могучего порыва ветра. А за ней в полумраке медленно проступила высокая, окутанная саваном, фигура леди Мэдилейн. На белой ткани виднелись пятна крови, на страшно исхудавшем теле — следы жестокой борьбы. Несколько мгновений, вся дрожа и пошатываясь, она простояла в проломе, а затем с негромким протяжным стоном покачнулась, рухнула брату на грудь и в последних предсмертных судорогах увлекла за собой на пол и его, уже бездыханного, — жертву всех ужасов, которые он предчувствовал и предугадывал.

Объятый леденящим страхом, я бросился прочь из этой комнаты, из этого дома. Буря неистовствовала, когда я промчался по старой мощеной дорожке, ведущей к воротам. Внезапно все вокруг озарилось яркой вспышкой света. Я обернулся, не понимая, откуда исходит этот странный багрово-красный блеск, ибо позади меня находился лишь огромный дом, утопавший во мраке.

То сияла заходящая полная луна, и ее свет лился сквозь трещину, о которой я упомянул раньше, — она зигзагом пересекала фасад от самой крыши до фундамента. Но когда я впервые подъезжал к дому Ашеров, трещина была почти неразличимой, а сейчас, прямо у меня на глазах, она стремительно расширялась, пропуская лунный свет.

Когда же налетел следующий свирепый порыв урагана, слепящий лик луны полностью открылся предо мной и я увидел, как рушатся могучие древние стены.

В голове у меня все помутилось, раздался оглушительный грохот, словно взревела тысяча водопадов, и глубокие воды зловещего черного озера, лежавшего у моих ног, безмолвно и угрюмо сомкнулись над обломками дома Ашеров.

Перевод К. Бальмонта

Система доктора Смолла и профессора Перрье

Осенью 18.. года я путешествовал по южным провинциям Франции. Дорога привела меня к одной частной клинике для душевнобольных, о которой я немало слышал в Париже от друзей-медиков. В подобных местах я раньше не бывал, и такую возможность, казалось мне, не следовало упускать. Поэтому я и предложил своему спутнику — господину, с которым случайно познакомился несколько дней назад, — остановиться на пару часов и осмотреть лечебницу. Он, однако, отказался. Во-первых, он торопился, а во-вторых — попросту боялся сумасшедших, какими бы они ни были. Впрочем, он был совсем не против того, чтобы я удовлетворил свое любопытство, и добавил, что поедет дальше не спеша, чтобы я мог догнать его в тот же день или, на худой конец, на следующий.

Вместе с тем этот мой новый знакомый сообщил, что с разрешением на посещение лечебницы могут возникнуть трудности — и они непременно возникнут, если я не представлен ее директору, месье Майяру, и не имею при себе ни рекомендательного письма, ни чьего-либо поручительства. Оказывается, правила этих частных «домов скорби» куда строже правил государственных больниц. Однако несколько лет назад мой попутчик познакомился с месье Майяром — потому-то он и вызвался сопровождать меня до ворот лечебницы, чтобы там, в свою очередь, представить меня директору. Но переступать ее порог он не собирался по причине все того же страха перед невменяемыми.

Я сердечно поблагодарил его. Свернув с главной дороги, мы выехали на узкий проселок, по обочинам густо поросший травой. Затем с полчаса мы проплутали в густом лесу у подножья горы, пробираясь сквозь сырые и мрачные заросли. Только через две мили мы наконец-то увидели здание частной клиники. В свое время это был великолепный замок, но сейчас он находился в самом плачевном состоянии. Все строения были до того запущены, что казались необитаемыми. Выглядело все это так пугающе, что я, натянув поводья, уже почти готов был повернуть обратно. Но через секунду устыдился своего малодушия и продолжал путь.

Мы приблизились к воротам, которые беззвучно отворились перед нами. В окне рядом с парадным входом мелькнуло чье-то лицо, а в следующее мгновение из дверей появился какой-то человек и, обратившись к моему компаньону по имени, сердечно пожал ему руку и предложил войти. Это и был сам господин Майяр — пожилой тучный мужчина с довольно привлекательным лицом и властными манерами. Держался он серьезно и с достоинством.

Я был представлен, и мой приятель сообщил директору о том, что я желал бы осмотреть лечебницу. Майяр заверил его, что мне будет оказано самое любезное внимание. На этом мой спутник удалился, и больше я его не видел.

Директор провел меня в небольшую и чрезвычайно аккуратную гостиную, обставленную изысканной мебелью. Здесь было множество книг и картин, а также вазы для цветов и музыкальные инструменты. В камине жарко горел огонь, за пианино сидела молодая красивая женщина в трауре, напевая арию из оперы Беллини. Как только я вошел, она оборвала пение и приветствовала меня с изысканной вежливостью. Голос у дамы был глухой и низкий, а на ее бледном лице были видны следы недавнего горя. При этом ее облик невольно вызывал уважение и восхищение. Все это разожгло мое любопытство.

В Париже мне приходилось слышать, что заведение господина Майяра основано на так называемой «свободной системе». Здесь стремились избегать любых наказаний и ограничений, пациентам предоставлялась полная свобода, но при этом за ними постоянно скрытно наблюдали. Большинству больных разрешалось находиться среди здоровых.

Помня об этом, я соблюдал осторожность в разговоре с незнакомкой, поскольку не был уверен, принадлежит ли она к числу пациентов или персонала лечебницы. Таинственный блеск в ее глазах наводил на мысль, что дама эта не из числа здоровых. Я ограничился общими темами, которые не могли бы вывести из равновесия даже буйного сумасшедшего. Ответы женщины были исчерпывающими, я отметил оригинальность ее суждений и наблюдений, полных здравого смысла. Но я был хорошо знаком с природой различных маний и не считал разумные слова доказательством здравомыслия, поэтому продолжал общаться с новой знакомой крайне осторожно.