Ты, я и Гийом - Диана Машкова

В машине я, как и следовало ожидать, пережила хорошую взбучку от новоявленной своей шефини – но не по поводу слабых знаний. Оказывается, я с недостаточным энтузиазмом переводила страстные излияния Беатрис на тему рекламы. Я должна была говорить вдохновенно, с блеском в глазах, так, чтобы заинтересовать, привлечь, убедить! А я, сволочь такая, мямлила себе под нос, упершись взглядом в полированную поверхность стола. В глубине души я чувствовала удовлетворенность таким поворотом событий: мне нисколько не хотелось, чтобы приятный и улыбчивый Игорь Алексеевич выкидывал на ветер тридцать-пятьдесят тысяч долларов. Пусть лучше еще коров на них купит – все больше пользы. Я отмалчивалась. А чтобы не раздражаться, отключила слух и стала думать о Кате. Соскучилась жутко! И надеялась, если меня не уволят раньше, купить билеты в Казань на следующие выходные. Беатрис постепенно успокоилась. И они с Уэнди переключились на обсуждение следующего интервью – мы ехали в министерство. А меня вдруг начала мучить другая, навязчивая и страшная мысль: ни в какое правительственное здание без московской прописки меня не пустят. Вот и получится, что останусь я за бортом и меньше чем через час потеряю работу.

На прописку, как ни странно, даже и не взглянули. Отобрали паспорт, сверились со списком, а потом вышел референт и, проведя нас через «вертушку», пригласительным жестом увлек за собой по громадным извилистым коридорам. Я шла, глазела по сторонам и думала: не приведи господь тут затеряться – ни за что не найдешь дорогу к выходу и будешь неделями блуждать между наглухо закрытыми величественными дверями и отстраненными служащими министерства, упакованными в строгие костюмы. Разве к таким подойдешь с вопросом? Одним только взглядом испепелят, почтешь за благо тихонечко умереть от голода в каком-нибудь укромном тупичке.

Удивительно, но кабинет министра оказался гораздо меньше того, в котором мне посчастливилось побывать несколькими часами раньше. Хозяин восседал во главе овального стола для переговоров и строго хмурился на нас. Я невольно поежилась под неприветливым взглядом и постаралась выбрать максимально отдаленный от хозяина кабинета стул. Беатрис, видимо, была уже весьма и весьма привычна к самым разным выражениям лиц интервьюируемых персон – она выдала одну из самых сногсшбательных своих улыбок и приступила к делу. Я пыталась уловить хотя бы общий смысл и пометить на бумаге основные моменты, чтобы не забыть, что конкретно говорить, когда Беатрис наконец заткнется и даст возможность перевести. Но она не спешила закрывать рот и рассыпалась комплиментами, откровенной лестью и подхалимством. Голова у меня трещала, то ли от голода, то ли от плавного движения чертовой иномарки в бесконечных московских пробках, то ли просто от нервного напряжения. Да и сложно было с непривычки пережить такой насыщенный рабочий день – шел уже седьмой час, а встреча только-только началась. Наконец Беатрис замолчала и выжидательно уставилась на меня. Я вздрогнула, а потом покрылась холодной испариной: кроме корявых сокращений, впопыхах сделанных карандашом в тетрадке, в голове не задержалась ни единая фраза. Что переводить?!

Я прилепила на помертвевшие губы жалкое подобие извинительной улыбки и, заикаясь, начала лопотать что-то совсем уж невнятное. Министр сдвинул густые брови так плотно, что между ними теперь и вошь не смогла бы пробежать, и взглянул на меня со всем презрением, на которое только способно человеческое существо. Я съежилась и постаралась исчезнуть, но последнее было вне моих возможностей. В результате я окончательно сникла и растерялась настолько, что при всем желании не могла уже выдавить из себя ни слова. Ощущения были такими, словно на физиологическом уровне произошел ряд необратимых изменений: язык отвалился и комом застрял где-то в горле, а губы срослись. Все закончилось моим абсолютным позором и тем, что многоуважаемый министр, добив меня коротким злобным взглядом, снизошел до собственной практики в английском языке. Я сидела дура дурой остаток встречи и молчала, уткнувшись носом в тетрадь. Сначала были только оцепенение и робкая радость оттого, что меня перестали замечать и принимать за человека. Так, досадное и случайное дополнение к интерьеру кабинета министра. Но потом мысли дернулись, заворочались и пришел настоящий испуг. Все! Вот сейчас мы выйдем, сядем в машину, и меня немедленно уволят, не заплатив даже за этот рабочий день. Идиотка! И куда я пойду? Как заработаю на жизнь?! Чем оправдаю в глазах родных свой блудливый побег?

Странно, но во всех своих бедах я теперь обвиняла не собственную неподготовленность и внезапный шок, а грозного министра. Бог ты мой, думалось мне, неужели при такой высокой позиции в жизни нельзя быть добрее и снисходительнее к людям?! Не давить их, как омерзительных червей, по неосторожности выползших под их величественные ноги на мокрый от дождя асфальт? Про себя я искренне возмущалась отсутствием понимания, сочувствия и желала великому мира сего, сидящему передо мной, скорейшей отставки. Неприятно, черт возьми, жить в стране, которой управляют лишенные человечности полубоги. Или полудьяволы. Поди их тут разбери за всем этим лоском, блеском и бесстыдной роскошью в условиях повсеместной посткризисной нищеты.

За все время интервью Беатрис на меня даже не взглянула. А мне стало наплевать: смертельно усталый и голодный организм включил защитную реакцию – «а пошли вы!!!». И они пошли. Расплылись серым облаком перед глазами, рассеялись.

Очнулась я лежащей на ковре в приемной, по которому полчаса назад все мы чинно проследовали на интервью. Надо мной испуганно склонились Уэнди и дородная пожилая дама – кажется, секретарша министра.

– Слава богу, глаза открыла! – Дама перестала обмахивать меня папкой с документами государственной важности и поднялась с колен. – Давай, забирай ее скорей отсюда! – обернулась она к Уэнди.

– What do you say?[3] – с перепугу Уэнди, обычно исправно воспринимавшая слово «давай» в его невообразимом количестве значений без перевода, не сообразила, что к чему.

– Take this away![4] – Тетка делала паузу перед каждым словом, с трудом выковыривая из памяти нужные слова и невежливо тыча в меня толстым пальцем. От умственного напряжения она даже раскраснелась.

– O’key. Don’t worry.[5] – Уэнди встала на ноги и потянула меня за руку вверх. Я с трудом поднялась.

Пока мы плутали по величественно-бесчувственным коридорам, Уэнди в полный голос возмущалась тем, как со мной обошлась «эта корова», которая даже и не подумала вызвать врача. Мало ли – вдруг у человека сердечный приступ или резко упало давление, а она только и мечтает, как бы поскорее избавиться от проблем. Я молча плелась следом и думала, как странно устроена голова человека, – то, что сейчас выкрикивала Уэнди, я понимала до последнего слова. А интервью перевести не смогла. Наверное, это тот самый принцип распределения удачи, именуемый «законом возмездия», о котором мне поведал еще во времена раннего студенчества один замечательный человек: если вчера повезло и удалось найти работу, значит, сегодня за это нужно платить. Например, полным провалом и демонстрацией своей тупости на высшем уровне. Да и какой, откровенно говоря, переводчик с английского языка из филолога – специалиста по французской литературе. Одно недоразумение. Прошли те времена, когда запись в дипломе соответствовала знаниям выпускника. И если уж было сказано, что человек владеет двумя языками – французским и английским, – то так оно и было.