Воспоминания о Максимилиане Волошине - Максимилиан Волошин

Пили чай впятером на террасе <...>. Оттуда перешли в его мастерскую, где долго беседовали при лунном свете. М. А. рассказывал о своих "двойниках": киевском 10, парижском - "много их бегает". Рассказывал свою ненаписанную статью о демонах машин 11, в которой говорит о тождестве сил стихийных с силами машин. <...>

Предложил завтра прочесть статью о Сарьяне 12, только что законченную. Говорил о трудности пристраивать статьи и о том, как нашли неприличной его статью о наготе (о ее неэстетичности вне спорта и т. п. в обстановке культурной, так как культура - развитие чувственности, которая выражается в одежде) 13.

Рассказывал, что, будучи первокурсником, вел отдел библиографии в старой "Русской мысли", расщелкивая книги профессоров по всем вопросам, и его отзывы, будучи без подписи, являлись как бы мнением редакции. <...>

7 сентября. Рисовала новый этюд. Написала письмо Константину Васильевичу Кандаурову:

"Какой прелестный человек М. А.

Совершенно очаровательная лукавая жизненность в нем. Вот в живописи, кажется, нам не столковаться... По-моему, его взгляд - взгляд поэта, а не живописца, который, как ребенок, все вещи видит в первый раз и не обязан знать, почему эта гора желтая, - ему достаточно, что она рассказывает себя его глазу желтым цветом. Это зрительное впечатление для него достовернее, чем вытекающая из знания мысль о связи красного цвета горы с ее вулканическим происхождением..."

После обеда меня позвал М. А., чтобы прочесть статью о Сарьяне; потом говорили о ней, а затем он снова читал отрывки из разных книг: о кубизме, о Родене <...>, о Дидро и литературных мистификациях: La religieuse *, песни Билитис и т. п. Читала Магда "Акселя" вслух. Волошины ушли к Манасеиной, а в их отсутствие приходили какие-то дикие жильцы, опасавшиеся нанять здесь комнату, так как слышали, что тут "школа декадентов".

* "Монахиня" (франц.) - роман Д. Дидро, написанный от лица девушки, насильно заточенной в монастырь.

Когда вернулся М. А., я ему рассказала, и мы долго веселились. Елена Оттобальдовна сначала стояла у нашего окна, а потом я в окно подала стулья, и мы сидели до 12 часов.

М. А. рассказывал о лекции Бальмонта 14, об Уайльде. Когда Уайльд был в России неизвестен, никто не читал его произведений, не знал его дела, но были два ожесточенных лагеря - за и против. <...> Потом он рассказывал о своей лекции "Пути Эроса", где ему возражал лечивший его в детстве доктор: "Зачем говорить о Платоне, когда есть Аристотель?" <...> Затем вспомнил, как после одной из лекций распорядитель Гриф * заявил ему, что уйдет сам и чтобы М. А. ужинал один; что лектору полагается ужин на 5 рублей. После ужина лакей сообщил М. А., что он "на два с полтиной не доел". А когда он рассказал это Грифу как курьез, тот, не поняв, заволновался, говоря: "Бывают и такие, которые, как Мережковский, читавши один, ужинал втроем на 17 рублей, и Чуковский, ужинавший на 7 рублей" и т. д. <...>

Елена Оттобальдовна рассказывала о немках, об их благоговении перед мужчиной. М. А. - еще о маскарадах разного рода у Тиморевых ** с Потемкиным ***, у Сологубов, о вечере в квартире казацкого генерала, оказавшегося родственником Врубеля, об играющем кресле; о вечере у Чеботаревской ****.

9 сентября. <...> Мы с М. А. говорили о "рифмах" по поводу его теории о символизме цветов и их отражении в живописи той или другой эпохи (в русской иконописи отсутствует лиловый цвет - мистицизм, и строится она на красном-зеленом. Синий - воздух, желтый - солнце-земля. Солнце+воздух=растения=зеленый 15 и т. п.). Я назвала это рифмами; он согласился и говорил, что так и следует: чем больше рифм, тем лучше, что спор не должен убеждать и пр. Затем вспомнили лекции, Гончарову *****. <...>

* Так называл Волошин поэта и издателя С. А. Соколова (см. о нем в сноске на с. 95).

** Тиморевы - петербуржцы, их адрес записан в книжке Волошина.

*** Поэт Петр Петрович Потемкин (1886-1926).

**** Имеется в виду или Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876-1921) - писательница, жена Ф. Сологуба, или ее сестра Александра Николаевна (1869-1925) - переводчица.

***** Речь о художнице Наталье Сергеевне Гончаровой (1881- 1962).

11 сентября. <...> Провожая, М. А. дал мне стихи Сабашниковой в сборнике "Антология" 16. <...> Со свечой в темноте у зеркала прочел он мне два стихотворения Сабашниковой. <...>

13 сентября. <...> М. А. удивил меня, так как, сказав, что поэты разучились говорить о человеке, прибавил: "Мне оттого и хотелось бы, чтоб Вы писали, что у Вас есть то, что утеряно, - способность характеристики". Я сказала, что так, как я, может писать каждый интеллигентный человек. "Да, ответил он, - но почему-то все, кто имеет намерение писать, как раз не владеют формой". Говорили о живописи, о возможности говорить или молчать в ней, кубизме и футуризме (Лентулов, пейзажи Глеза * и т. п.), об орнаменте. Он читал мне "семена" будущих стихов и некоторые не читанные прежде. Дал снова много статей.

15 сентября. <...> М. А. проходил мимо окна, заглянул. Заговорили о статьях, перешли к нему на средний балкон. Эти статьи о поэтах - памятники им <...>. Удивительны Брюсов, Кузмин, Блок, Белый **.

Пришла П. ***, он извинился и вышел к себе, а я поднялась наверх. <...> М. А., запыхавшись, вбежал и сразу стал говорить, как важно ему то, что я только что говорила, что ему не от кого слышать это; он не знает, доходят ли его статьи по адресу, кто его читатели; знакомые не читают, и он не знает своего места в литературе. И пока он это говорил, был похож на свою карточку с Григорием Петровым. <...> После он читал мне и Магде у себя слова Сурикова 17 и эпизоды из детства Черубины. В 11 часов я ушла.

16 сентября. <...> Вечером говорили с М. А. об архитектуре, скульптурах, памятниках (в Париже), смотрели рисунки. Елена Оттобальдовна зашла. Смотрели ряд фотографий: его и школы Рабенек 18. Говорили о танцах Айседоры Дункан 19.

21 сентября. <...> Вчера мы снова гуляли с М. А. Пошли по берегу с Кок-Кая ****. Говорили о Москве, о выставках. Тропинки размыты, неузнаваемы. Спустились в Змеиный грот и сидели на крохотном пляже под гигантскими камнями, вспоминая одновременно Одиссея. Совпадение удивило меня, но М. А. сказал: "Немудрено. Он же на Карадаге, где-то тут, спустился в Аид. Пристал у кордона, шел тропинкой..." и т. д. Вылезая из грота, не без труда, М. А. ужасался своими размерами, боясь, что наступит день, когда он больше не сможет туда пролезть. <...>

* Альберт Глез (1881-1953) - французский художник-кубист.

** Речь идет о цикле статей Волошина "Лики творчества", печатавшихся в 1906-1908 гг. в газете "Русь".

*** Неясно, о ком пишет здесь Ю. Оболенская.

**** Одна из крымских гор.

22 сентября. <...> М. А. предложил мне свои стихи, и, пока подписывал книгу, я смотрела в последний раз на знакомую комнату. Потом он предложил обменяться этюдами. Я выбрала, а меня он просил прислать ему то, что будет выражать меня и что мне захочется повесить у него.

23 сентября. Утром в разгаре отъезда пришел М. А. Проходя купаться, он не узнал меня в городском виде и теперь пришел браниться за прическу: нашел, что она скрывает лоб, выявляя рот, в котором всегда более мелкое выражение, и делает лицо "городски хорошеньким". <...> Сидели наверху. Спрашивал, буду ли писать стихи. Обещала. Просил все присылать ему.

"А вообще-то написать вам можно?" - "Непременно, и отсюда я даже отвечу". Объяснил, что в Москве не успевает писать писем. Потом сошли вниз. <...> Говорили <...> о французских поэтах-изобретателях, когда позвали меня на извозчика. <...>

Бруни, прощаясь, спросил мой адрес, и М. А. вспомнил, что и у него его нет. Я прибежала в мастерскую и записала адрес на каталоге. Простились, сели; еще простились, и за поворотом еще видели бегущего Бруни. Было жарко и ясно, пели жаворонки, зеленела трава, деревья были зелены до последнего листа.

Елизавета Кривошапкина

ВЕСЕЛОЕ ПЛЕМЯ "ОБОРМОТОВ"

...С осени 1913 года Крым вошел в мою жизнь, вошел навсегда. Я живу у папиного брата, дяди Рудольфа *, и учусь в седьмом классе частной гимназии в Феодосии. Дом, в котором я живу, покрыт розовой черепицей и стоит над городом и синей бухтой. За ним по некрутому склону поднимается несколько мазанок слободки, а дальше - гора, белая известковая и полынная земля. Пройдешь минут пять по узкой каменной тропинке - и уже начинаются заросли кизила и редкие виноградники за сложенной из камней оградой под теплым небом. Дом окружен любовно выращенным садом. Когда наступала весна, морской ветер качал высокие тополя и шевелил цветы миндаля, персиков и абрикосов. Давным-давно, еще в пору дружбы с Айвазовским, дядя начал строить этот дом и начал его с двух комнат. Теперь их восемь - да еще небольшая оранжерея и большая мастерская, где дядя пишет свои картины, и застекленная веранда...

Одновременно со мной поселились у дяди в двух маленьких комнатах Марина Цветаева с мужем Сергеем и маленькой дочкой Алей. Они принадлежали к тем удивительным людям, с которыми дружили дядя Рудольф и мой двоюродный брат Владимир Александрович Рогозинский. Особенно Володя был дружен с Волошиным и художниками Богаевским и Кандауровым. Они часто приходили сюда, в маленький дом над феодосийским Карантином **: поднимались по крутой и немощеной улице Феодосии или спускались по тропинкам с Феодосийской горы, после долгого пути пешком, прямо из Коктебеля.