Бурелом - Станислав Прокопьевич Балабин

выйдет. Но дятел оказался непокладистым малым — простучал девятнадцать и, вспугнутый рокотом подъезжавшего трактора, улетел в глубину леса.

Турасов курил и все расхаживал около машины.

— Сергей Лаврентьевич! — не выдержала и позвала Рита.

Турасов оглянулся и зашагал к Волошиной. Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы определить, чего стоили Турасову прошедшие сутки.

— В кабинете на диване спал, — откровенно признался он и попробовал улыбнуться. — Жена приехала… — Турасов открыто посмотрел в глаза Рите — вот, мол, я весь перед тобой.

— Я… знаю. — Рита хотела добавить, что ездила вчера в леспромхоз, но промолчала. От волнения она больше ничего не могла сказать — вот сейчас, сейчас должно решиться что-то очень важное…

Турасов внешне казался спокойным.

— Просил у нее развод, не дает, говорит — буду жаловаться в райком партии.

— Может быть… не надо, Сережа?

Турасов нахмурил брови.

— Зачем ты так говоришь?

— Затем, что я не смогу так жить! Не смогу жить с сознанием вины. Я все время буду чувствовать ее перед твоим сыном… Я лучше уеду!

— Перед сыном прежде всего виновата его мать, — перебил ее Турасов. — И ты здесь ни при чем, семья развалилась, когда я тебя вообще не знал. Не надо все усложнять, Рита. У тебя есть цель, ты должна ее осуществить, и у меня много начатых дел… Мы должны сейчас работать и работать!

Над их головами снова застучал дятел — ему-то какое дело до переживаний людей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

1

Платон спал, как убитый. Софа еле добудился его.

— Вставай, герой, пора на свою бригаду ехать, — он показал ряд прокуренных зубов. О вчерашнем происшествии ни слова. Это вдвойне расположило к нему Платона. Нина Григорьевна усадила их завтракать.

После завтрака Платон и Софа направились к конторе. Из-под заячьей шапки у Хабибулина по лицу градом струился пот. Но Софа, казалось, ни за что на свете не желал расстаться со своей шапкой.

В конторке, кроме счетных работников, никого. В конторке на доске приказов приколота бумажка за подписью Наумова: «За нарушение трудовой дисциплины П. Суворов снимается со сплава, направляется на заготовку леса. П. Суворову объявляется выговор». О Корешове ни слова, ни полслова, пронесло.

— Ну ладно, — сказал Софа. — Кобыла с возу, бабе легче… Пойдем, парень, на свою бригаду. — Он обнял Платона. Так, в обнимку, и спустились они к реке. Через несколько часов прибыли на пикет. Платон сожалел, что не встретил Волошину — все-таки извинения надо было попросить…

И снова жизнь вошла в прежнюю колею. Дни сменялись днями, текло время, как текла вода в Малой Тананхезе. Скатка на нижнем складе закончилась. Началась зачистка. По мере продвижения по реке бригад, работающих на зачистке леса, в них вливались пикетчики. Очередь до пикета Хабибулина пока не дошли.

Платон работал до десятого пота. Он старался не думать о Рите. Ходили слухи, что она уже живет у Турасова, хотя к Турасову приехала жена с ребенком… Корешов старался забыть Риту, но нет-нет, да и зайдется у парня сердце. Особенно, когда на пикет привозили почту или передачи от жен. В такие минуты Платон отчего-то как никогда чувствовал себя одиноким, ему казалось, что без Риты жизнь для него кончена. В такие минуты, сжав кулаки, он уходил куда-нибудь на косу и готов был послать ко всем чертям всех и все. Но порою в нем, где-то в самой глубине сердца, начинала звучать какая-то струнка. Он не мог понять, что она ему напевает. Особенно она запевала по вечерам, когда собирались вокруг костра, когда над головами повисало звездное небо, когда к говору реки присоединялась тягучая, несколько заунывная песня Софы. Софа любил по вечерам распевать татарские песни. А потом сам же и переводил их. Однажды он сказал, глядя на задумчивого Платона.

— Знаешь, молодец, о чем песня поется? Не знаешь? Скажу. Она говорит, если настоящий джигит сел на коня, он поводьев не ослабит… Башку на плечах имеешь, поймешь. Нет башки на плечах, ничего не надо! — Хитер Софа, своими маленькими глазками насквозь видит парня. Они у него как буравчики ввинтятся в душу, не вытащишь.

Хорошие это были вечера у костра, на берегу таежной реки. Красное пламя, отсвечивая, плясало на лицах людей. А то вдруг вспыхнет какая палочка, метнется яркий язык пламени к кустам и, словно разбившись там на множество разноцветных искр, вспыхнет на бусинках росы. Неподалеку шумит, журчит перекатами река. Не то прошуршит по косе галька под копытами лося, вышедшего на водопой. Блеснут в саже ночи жгучие уголья рысьих глаз. Прошелестит перепончатыми крыльями летучая мышь, уцепится за чье-нибудь белье, вывешенное на плоту…

Лежа на войлочной подстилке, Платон слушал рассказы сплавщиков. В них, как в охотничьих, добрая половина вымысла. Слушая, он подолгу думал о своей жизни и жизни этих людей. Сперва Корешову казалось, что этим людям требуется от жизни совсем немногое: прилично заработать, хорошо поесть, привалиться к теплому боку жены… «А что мне требуется, — тут же спрашивал он себя. — Что? Плачешься по Рите, кажется, без нее жизнь — не жизнь. Какой-то писатель сказал, что безрассудная любовь не только одухотворяет людей, но иногда толкает их на низменные поступки, которые в конечном счете не оправдывают даже самую большую любовь… Но неужели в жизни есть только любовь, а кроме любви?.. Хочется чего-то такого, от чего бы жизнь плескалась через край…» — И снова не находил ответа.

Надвигалась сырая пахучая тьма. Она обложила плот. В домике душно, угарно. Сон в такие ночи тяжелый. Кошмарные видения вызывают холодный пот… После таких снов Платон, открыв глаза, долгое время не может сообразить, где он и что с ним. Он шарит выкатившимися глазами по темному потолку. А на потолке волосатые, рогатые чудища кривят рожи, закатываются в беззвучном смехе… Потом — р-раз! — и как пелена с глаз. И потолок как потолок, и домик как домик. И принятая за черта заячья шапка Софы безмятежно висит на гвоздике. Но в это утро Платон, открыв глаза, вдруг не обнаружил на прежнем месте шапку. Не обнаружил ее и Софа. Он пошарил под деревянными топчанами, перерыл весь домик — шапка бесследно исчезла.

Софа в сильнейшем волнении обежал плот, перемерял берег, даже кустарник прочесал. Тщетно. Кто-то из рабочих, видно, подстроил козу бригадиру, ведь не могла же она сама по себе исчезнуть. Погоревал Софа, погоревал, да и махнул рукой: пора снимать шапку, и так волос на голове мало, а то совсем облысеешь.

Лес поплыл по реке косяками. Значит, зачистка совсем близко. А уровень воды в реке стал вдруг резко