Улица отчаяния - Йен Бенкс

— А это далеко?

— Да нет, за мысом сразу. Миля, ну чуть побольше. — Старушка справилась по настенным часам. — Только сейчас-то она на работе.

— О.

И о чем же это я, спрашивается, думал? Мне и в голову не приходило, что она работает. Придурок.

— Ну да, миссис Кейллер работает в Лохейлорте, в конторе рыбной фермы. Знаете, где это? Вы же мимо должны были проезжать.

— Э-э… ну да.

— Идите сюда, я покажу вам на карте.

В конечном итоге я купил эту карту. Миссис Грей («зовите меня просто Элси») сказала, что если у меня что-нибудь срочное, можно позвонить отсюда на рыбную ферму, но я сказал, ладно, не надо. Я зайду к Джин попозже, когда она вернется с работы.

Я сидел в баре, смотрел на крыши Арисейга, на скалистое побережье и пил сугубо безалкогольные напитки — напиться сейчас, перед встречей с Джин, это последнее, чего мне хотелось.

Я человек сентиментальный, человек слабый и податливый, и никто не умеет обвести меня вокруг пальца лучше, чем я сам.

Я человек предельно эгоистичный, моя самоотверженность и та эгоистичная. Я раздал все, что у меня было, я приехал сюда в безнадежной надежде, чтобы сказать, что мне не нужно ничего, кроме любви, — но это мне только так кажется. В действительности я приехал сюда за отпущением грехов. Я хочу, чтобы Джин меня исповедала, сказала, что все в порядке, что я не такой уж плохой человек, что последние двенадцать-тринадцать лет не пропали совсем уж даром; господи, ну конечно же Джин не скажет: «Останься со мною, мой любимый», — но при удаче она хотя бы возложит свои нежные руки на мое горячечное, истомившееся чело, даст мне поцеловать свой перстень. Прощение, отпущение, аве Джин, грация плена…

Да все мы эгоисты. Продать все свое достояние и уйти в калькуттские трущобы, работать в джунглях с прокаженными… в моменты крайнего своего цинизма я задаюсь вопросом, а не эгоизм ли все это, ведь сознание, что ты сделал все, что мог, избавит тебя от душевных терзаний, позволит тебе жить в мире с самим собой. Накрывая грудью гранату, ты знаешь, что ты герой и что страх перед смертью никогда уже не заставит тебя обратиться в позорное бегство.

Скорее всего, я просто-напросто гнусный циник. Циничный гнус.

Итак, Дэниел Уэйр отправился на поиски своей прежней любви. На первый взгляд — смелое, рискованное предприятие, а что в действительности? В действительности ты попросту прячешься в кусты. Господи, на что мы только не идем, лишь бы скинуть с себя ответственность, улизнуть от своих прямых обязанностей.

Единственный мыслящий вид среди всех тварей, обитающих на этой чертовой планете, а что мы делаем? Вернее, что мы стараемся не делать?

Правильно.

Мы вербуемся в армию, мы уходим в монастырь, мы твердо придерживаемся партийной линии, мы верим тому, что написано в старых книжках и в говенных газетах, или тому, что нам говорят из того же говна слепленные политики, и мы все время стараемся не думать, стараемся переложить эту докучную обязанность на кого-нибудь другого — на кого угодно другого. Запишемся в этот орден, подчинимся этому приказу, пусть даже нам приказали пытать и убивать, или поверим самой невероятной, неслыханной чуши, слава богу, что мы-то сами не будем виновны в ошибке.

А при чем тут мы, мы только сделали, как нам было сказано…

И любовь, она ведь, по сути, те же яйца, только в профиль.

Я сделал это для семьи, для жены и детей. Самоотверженность, упорная работа…

Кто бы спорил, это лучше, чем прямой, беспардонный эгоизм, когда мужик проматывает все деньги, лупцует жену и терроризирует детей, но разве моя попытка улизнуть от ответственности не отдает чем-то подобным? Симулировал свою собственную финансовую смерть, потом поехал черт-те куда черт-те зачем… игрушки, детские игрушки. И все с единственной целью — спрятаться, вернуться в люльку, к сочащейся молоком сисе.

И кого же я надеюсь обмануть?

(Ответы на открытках, по адресу… )

Небо темнело, зимою дни короткие.

Я зашел в гостиницу и пообедал, мыча себе под нос свежесочиненную мелодию и изучая свежеприобретенную карту. Первоначально я думал идти самым коротким путем, по прибрежной тропинке, но сумерки быстро сгущались, а мне отнюдь не улыбалось сверзиться в темноте с какого-нибудь обрыва и поломать себе шею. Смешно бы получилось — оставаясь в живых, ввести свое завещание в действие и помереть на следующий же день.

Так что пойду-ка я по торной дороге, пусть меня лучше машиной переедет.

Я добрался до Задов Кеппоха к четырем с небольшими минутами. Новенький деревянный одноэтажный домик Джин стоял среди сосен, в близком соседстве с полудюжиной своих близнецов. Место для них выбрали красивое, с видом на каменистый берег, залив Слейт и еле проглядывавшие в вечерней дымке горы острова Скай.

В доме было темно. Я сел на забор и начал ждать. В паре соседних домиков горел свет, и я поминутно оглядывался, опасаясь, а вдруг там кто-нибудь подойдет к окну и увидит подозрительного типа… а потом я вдруг разозлился на себя, чего это я так легко смущаюсь, веду себя так, будто я и вправду в чем-то виноват. Я подпер подбородок рукой, ни дать ни взять тот мыслитель, и начал размышлять о связях между виной и смущаемостью.

В конце концов я решил, что такая задача мне не по зубам, во всяком случае — в настоящий момент. Но нельзя ли сделать из нее песню, вот в чем вопрос. Есть там эта связь или нету ее вовсе, дело десятое, а вот есть ли песня?

А кто ее знает, есть она или нет. Я сидел на заборе и беззвучно напевал другие песни — те, которые есть.

Фары я заметил еще издалека; машина подъехала к дому Джин и остановилась. Из ее окошек и сквозь ветровое стекло на меня смотрели еле различимые в сумраке лица. На дальней, невидимой мне стороне машины хлопнула дверца — кто-то, по-видимому, вышел. Я слышал голоса. Человек, вышедший из машины, разговаривал с водителем и с кем-то еще. Женский, очень молодой голос громко сказал: «Тогда подождите немного».

Из-за машины появилась девочка. Высокая, стройная, с темными, коротко стриженными волосами. Школьная форма, ранец. Девочка подошла ко мне, подняла лицо (я успел уже слезть с забора) и сказала:

— Извините, пожалуйста, вы мистер Уэйр?

— А-а… я… да. — Господи, да она-то откуда знает? После двух секунд лихорадочной умственной деятельности я пришел к единственному возможному решению: это Дон. — А вас зовут…

— Дон. Рада с вами познакомиться. — Она бесстрашно протянула мне крошечную, пугающе хрупкую ладошку. Дон. Я улыбнулся, вспомнив, как бабушка называла ее «умненькая». Девочка обернулась к машине и сказала: — Все в порядке, это мамин друг.

— Ну хорошо, Дон. До завтра.

— Да. Спасибо. Спокойной ночи. Проводив глазами машину, Дон повернулась ко мне:

— Мистер Уэйр, вы не откажетесь выпить у нас чашку чаю?

— Называй меня просто Дэниел, — сказал я минуту спустя, когда мы уже вошли в дом. — Пожалуйста.

Дон споро приготовила чай, разожгла сложенный в камине уголь.

— Ну вот и порядок, — сказала она, ставя передо мною чашку. — Вы посидите немного, у меня тут небольшое дело.

Дон вышла через кухню во двор, а я стал осматриваться. Домик был совсем еще новый, в нем пахло краской и недавно купленными коврами. Чуть пустоватая, но уютная гостиная производила смутное впечатление, что в нее переместили половину содержимого другой комнаты, из другого дома. Телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр. Компьютер. Глядя на эти вещи, я с облегчением заключил, что Джин отнюдь не бедствует.

Хлопнула наружная дверь, и Дон втащила в комнату огромную корзину дров. Я отставил чашку (ни капли не расплескав!) и бросился ей на помощь — слишком, конечно же, поздно.

— Спасибо. — Она опустила корзину рядом с камином и подбросила в огонь пару поленьев. — Мама скоро будет. Как вам понравился чай?

— Прекрасный чай, — сказал я, возвращаясь на прежнее место. Дон тоже села, прямая как струнка, не касаясь спиной спинки стула. Совсем худенькая, особенно лицо; в моих фантазиях она представлялась совсем иначе. Я попытался вспомнить, как выглядит ее отец, но смог создать только крайне туманный образ человека, одетого в рабочий комбинезон — хотя в тот единственный раз, когда я видел Джеральда, на нем был костюм.

Дон смотрела на меня и молчала. От этой девочки исходило такое странное, почти осязаемое спокойствие, что с каждой секундой мне становилось все более неуютно.

— А как ты догадалась, что это я? — спросил я, когда молчание стало совсем уже нестерпимым (для меня, но никак не для нее).

— По маминым описаниям, — улыбнулась Дон. — У нее есть все ваши пластинки, — добавила она. — А последнее время у вас ничего не выходило, верно?

— Да, и довольно давно.

— А почему?

— Э-э… — начал я и поспешно закрыл рот, так ничего и не сказав. Мне хотелось не отвечать ей, а уронить голову на стол и разреветься, но я мужественно взял себя в руки, откашлялся и все-таки заговорил.