Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

LIV

Два дня ему казались новыУединенные поля,Прохлада сумрачной дубровы,4 Журчанье тихого ручья;На третий роща, холм и полеЕго не занимали боле;Потом уж наводили сон;8 Потом увидел ясно он,Что и в деревне скука та же,Хоть нет ни улиц, ни дворцов,Ни карт, ни балов, ни стихов.12 Хандра ждала его на страже,И бегала за ним она,Как тень иль верная жена.

Прелестный рисунок слева на полях пушкинской рукописи, согласно Эфросу (который воспроизводит л. 20 тетради 2369 на с. 133 «Рисунков поэта»), изображает Амалию Ризнич (1803–1825) в чепце и шали. Ее умиротворенная поза и положение рук заставляют проницательного Эфроса предположить, что она беременна (в начале 1824 г. Амалня Ризнич родила сына). Тот же комментатор считает, что красивый профиль на полях справа принадлежит ее мужу, Ивану Ризничу (род. 1792).

3 Прохлада сумрачной дубровы… — У меня в переводе «дуброва» (или «дубрава») — «park», а «роща» — «grove». Слово «дуброва» сегодня практически не употребляется. Оно несет оттенок поэтизации, псевдоархаической стилизации, искусственностн.

«Дуброва» ассоциируется больше с лиственным (хотя не обязательно с дубовым) лесом, а «бор» — с хвойным.

При Пушкине и до него «дубровой» называли общественные городские сады, реже — парки и величественные аллеи дворянских сельских усадеб. Слово также использовалось, не совсем правильно, в значении «небольшой лес». Дубовый же лес называется не «дуброва», а «дубняк».

4 Журчанье тихого ручья… — Ср. у Филиппа Депорта (1546–1606) в «Молитве ко сну» (Philippe Desportes, «Prière au sommeil»): «[un petit ruisseau] doux-coulant»[316]; к этому эпитету близко русское «тихоструйный», а еще ближе было бы несуществующее «тихотечный».

См. также «Уединение» («La Retraite») Андре Шенье:

Il ne veut que l'ombre et le frais,Que le silence des forêts,Que le bruit d'un ruisseau paisible…[317]

Обратите внимание на этот скромный ручеек, протекающий через онегинское имение. В кущах западноевропейской поэзии бежит, журчит, струится, стремится, плещет, блещет, лопочет и бормочет бесчисленное множество ручьев, ручейков, речек и речушек, берущих начало в (Вергилиевой) Аркадии, на Сицилии и в Риме и описывающих свои самые сентиментальные загогулины среди аккуратно подстриженной итальянской, французской и английской поэзии XVI, XVII и XVIII вв.; а рядом неизменно прохладная сень листвы.

Вот этим-то литературным ландшафтом, завезенным в Россию главным образом из Франции или через Францию, и подменяет Пушкин в ЕО северозападное русское лето, хотя зимы у него (как мы дальше увидим) по-настоящему морозные и ничем не отличаются от тех, что описывали его российские предшественники и современники, разве что увидены и воссозданы с неизмеримо большим мастерством и талантом.

На самом деле тема эта восходит не столько к элегическим пейзажам Вергилия или сабинским угодьям Горация, сколько к Аркадиям в стиле рококо более поздних поэтов Средиземноморья с их идеализированной природой и мягкой травкой без единой колючки, на которую странствующего рыцаря так и тянет скинуть доспехи. Из знаменитых авторов этого безобразия назову Ариосто, с его нудным «Orlando funoso» (1532). В 1826 г. Пушкин переложил с французского на русский несколько октав (С — CXII) из песни XXIII «Неистового Роланда». Прозаический пересказ октавы С графа де Трессана (возьмите любые два слова, и выйдет клише) выглядит так:

«…Le paladin [Roland, Compte d'Anges] arriva sur le rivage agréable d'une belle fontaine qui serpentoit dans une prairie émaillée de fleurs; de grands arbres dont le faîte s'unissoit en berceaux ombrageoient cette fontaine, et le zéphir qui pénétroit leur feuillage tempéroit la chaleur sur ses bords tranquilles»[318].

Наш поэт уложил все это в пять строк (пятистопный ямб, рифма ababa):

Пред рыцарем блестит водамиРучей прозрачнее стекла.Природа милыми цветамиТенистый берег убралаИ обсадила древесами.

В седьмой главе ЕО неподалеку от могилы Ленского мы узнаем знакомый «ручеек [который] виясь, бежит зеленым лугом», и пастуха, прибывшего из Ариостовой октавы CI.

Вот география встречающихся в романе ручьев, рек и т. д.:

1. Ручей или ручеек, текущий через луг и липовую рощицу из ключа, бьющего чуть западнее Красногорья (см. гл. 6, IV, 3–4) — так называются имение Ленского и сама деревня; у этого ключа Ленского похоронят (самоубийц и дуэлянтов запрещалось хоронить на освященной земле кладбищ).

2. Тот же ручеек пересекает соседнюю долину и впадает в речку.

3. По пути к речке он проходит в глубине ларинского сада (недалеко от липовой аллеи, где Онегин будет читать Татьяне свою проповедь) и, обогнув холм (с которого Татьяна увидит дом Онегина), бежит через рощицы онегинского имения.

4. Все тот же ручей — символизирующий для Татьяны разлуку — в ее сне удивительно преобразуется в кипучий поток, вместе с тем воспринимающийся и как прототипически-идиллический ручеек.

5. Безымянная река, в которую этот ручей впадает, протекает через две усадьбы; сначала это река в поместье Лариных, ее видно из дома.

6. Другой ее участок — местный Геллеспонт, который переплывал Онегин, — блестит у подножия холма, на котором стоит господский дом в онегинском имении.

Река или речка, протекающая через владения Онегина, прямо упоминается в следующих стихах романа:

Гл. 2, I

7 [дом Онегина] стоял над речкою…

Гл. 4, XXXVII

7 [Онегин] отправлялся налегке8 К бегущей под горой реке

Гл. 7, V

5 С моею музой своенравной6 Пойдемте слушать шум дубравный7 Над безыменною рекой…8 …где Евгений мой10 …недавно жил…11 В соседстве Тани молодой…

Гл. 7, XV

8 Татьяна долго шла одна9 …И вдруг перед собою10 C холма господский видит дом11 Селенье, рощу под холмом12 И сад над светлою рекою.

Гл. 7, XX

4 [вид из окна онегинского кабинета] Темно в долине. Роща спит5 Над отуманенной рекою…

Приток этой реки или, возможно, ее синоним — струи ручья, протекающего во владениях Онегина:

Гл. I, LIV

3 Прохлада сумрачной дубровы4 Журчанье тихого ручья…

Гл. 4, XXXIX

2 Лесная тень, журчанье струй…

Струйки онегинского ручья встречаем далее в Красногорье и у могилы Ленского:

Гл. 6, XL

5 Есть место влево от селенья6 Где жил [Ленский]8 [там] струйки извились9 Ручья соседственной долины.13 Там, у ручья14 Поставлен памятник простой.

Эти струйки (или ручейки), вытекающие из ключа, впадают в реку:

Гл. 7, VI

2 Пойдем туда [к могиле Ленского], где ручеек3 Виясь бежит зеленым лугом4 К реке сквозь липовый лесок,7 И слышен говор ключевой…

Эта или другая речка (поток) течет во владениях Лариных:

Гл. 3, XXXII

10 [на восходе]…поток11 Засеребрился.Гл… 7, XV, 1…Воды2 Струились тихо4 Уж за рекой [пылал огонь рыбачий]

Кроме реки, или вместо реки, в поместьях и Онегина, и Лариных течет ручей (или ручьи):

Гл. 3, XXXVIII

13 [Татьяна] По цветникам летя к ручью…

Гл. 7, XXIX

1 Ее прогулки длятся доле2 Теперь то холмик, то ручей3 Остановляют [Татьяну].

Гл. 7, LIII

10 [в Москве она вспоминает] уединенный уголок11 …светлый ручеек…13 …сумрак липовых аллей…

В Татьянином сне с этим ручейком (который в обобщенном варианте — «у старых лип, у ручейка» — появляется в гл. 3, XIV, 4, где поэт мечтает когда-нибудь написать идиллический роман в прозе) происходят странные превращения:

Гл. 5, XI

7 Кипучий, темный и седой [поток]

Гл. 5, XII

2 Татьяна ропщет на ручей13 Перебралась через ручей

Я подозреваю, что на этой же реке с ее ручейками, соединяющей три поместья и уже замерзшей, стоит и упоминаемая в гл. 6, XII, 11 и XXV, 10 мельница, рядом с которой Онегин убьет на дуэли Ленского. Кроме того, в гл. 4, XLII, 6 «блистает речка, льдом одета», а в гл. 7, XXX, 5 ее «брега с недвижною рекою» сравняет зима; средиземноморская тема получает русское завершение.