Верхом за Россию - Генрих фон Лохаузен

Искусство, как говорят, возвещает о грядущем. Если оно делает это сегодня, то мы скачем прямой дорогой в апокалипсис. Взгляните на нашу живопись! Избавленная от всех унаследованных от прошлого оков, она взамен этого подчинила себя трем куда более строгим заповедям преисподней: запрету красоты, запрету достигаемого только тяжелым трудом и запрета пространственной глубины, ведь глубина в живописи как раз и представляет собой настоящую область души, спасение из тесноты второго измерения на свободу третьего это ее наивысший триумф. У демонов нет души. Они плоские, как игральные карты, как сам ад. Древние, которые не могли представить глубину средствами живописи, заменяли их богатым золотым фоном перед мерцающими свечами. Греки ставили их статуи против свободного пространства, против света и тени, и египтяне убегали от плоскости с помощью пустот по сторонам. Их храмовые постройки, их фрески, их рельефы нацелены в безграничное.

Сделать безграничное постижимым — это самая благородная задача любого искусства. Видимое будет подобием невидимого: лист дерева в голубизне полудня, парящая птица в вечерней заре, одинокий парус на горизонте — они будут перенесены только благодаря безмерному, как свободно парящий в пространстве звук, как свирель в «Тристане» несет тишина северной морской уединенности. Там несущим является она — без вызывающей ее флейты непостижимая — тишина. Флейта не убивает ее, она заставляет ее звучать. Вся культура, вся высокая музыка возникает из такой тишины. То, что сегодня так называется, это как раз бунт против этого. Боятся тишины, как боятся почтения, доброты, веселья, глубина пространства.

Когда такого рода «художественные проявления» у нас пресекли, то воспрепятствовали этим только симптому и абсолютно бесполезно подлили масла в огонь. Запретами ни одного демона не усмирить. Мы должны обратить внимание, чтобы шум, пустота и безобразность не воцарились за нами тоже. Неужели мы едем верхом здесь для того, чтобы после нас никто больше не смог ездить верхом? Парусник исчез с морей, самое прекрасное, что когда-нибудь сотворила человеческая рука. Должны ли теперь также исчезнуть лошади с наших улиц, ласточки из воздуха, дичь из лесов? Мы отвечаем и за природу тоже «И обладайте землею!» Как никакое иное ввело нас в заблуждение это слово. В священных книгах индусов, китайцев, майя не говорится об этом. Также древние греки и германцы не знали этого. Только Народам Книги это стало привилегией, дающей право делать деньги из всего, также из осквернения ландшафта, также из мучений животных. Не лучше ли было, если бы было сказано «Не обладайте землею!»? Или с достоинством человечества все же совместимо то, что сегодня происходит хотя бы только на наших бойнях.

— Это несовместимо, — ответил скачущий в середине. — Пока эгоистичная рука проливает кровь животных, кровь людей тоже будет течь, так как и то и другое нарушает одну и ту же божественную заповедь, которую можно перечитать в священных книгах востока, но давно упраздненную, к сожалению, в священных книгах запада.

— Между прочим, — заметил всадник на рыжей лошади, — это позор для нашей якобы так любящей животных расы. Не поспособствуем ли и мы тоже невольно злодеянию, не пробьем ли новые бреши для зла по всему миру?

— Если мы проиграем, — заметил офицер в середине, — это наверняка случится. Мы вызвали дьявола и еще могли бы подлежать ему самому как победитель. Какая польза одному, если он завоюет весь мир, но от этого пострадает его душа? Безобразно не только, что оскорбляет глаза и уши. Где внешние размеры не сходятся, также не сойдутся и внутренние. Если уже все Зло этого мира марширует против нас — мы остерегаемся, чтобы оно не маршировало также и с нами! Это предпочитают обе стороны. В 1914 это еще раз не удалось ему — вся ложь оставалась тогда на стороне других. Если, однако, это зло владеет обоими, другими и нами, то победа зла будет однозначна, и мы также призвали бы тогда апокалипсических всадников с небес на землю.

Тот, кто упускает свой час, не должен ожидать милости. Пока еще все зависит от нас, еще мы держим в руке нашу судьбу, только вернуться назад мы уже не можем. Кто не знал бы того, что эта война жестокая, что она ставит право против права, несправедливость против несправедливости? Но «жить» означает «расти», расти с ветвями и корнями, а расти может только тот, у кого есть достаточно земли, чтобы пустить в нее свои корни. Если мы хотим, чтобы нашим детям и внукам еще хватило воздуха, чтобы они вообще еще могли появиться на свет и потом им не пришлось бы во всем уступать другим, тогда мы обязаны прорваться сквозь это теперь. Лучше наши слезы сегодня чем их слезы завтра.

— Галльская война Цезаря тоже стоила слез, — продолжал всадник на вороном коне, — и покорение римлянами Испании было цепью измен и открытого насилия. Теперь мы видим только лишь сегодняшнюю Францию, сегодняшнюю Испанию, видим только то, что стало из этих стран, возможно, благодаря Цезарю, возможно, вопреки Цезарю. Мы не хотим идти путем римлян. Но если бы мы, тем не менее, пошли их дорогой, убийство Цезаря осталось бы нам как утешение. Он поплатился за Галлию, он понес ответственность — не Рим. Императора закололи кинжалами, но Галлия осталась римской! Писар-ро, опустошивший Перу, пал, однако испанцы не выпустили из своих рук Перу. А лорд Клайв? Он попал под суд, а его земляки умыли руки в невиновности. Тем не менее, они сохранили за собой Индию, богатую Индию. Это всегда происходит одинаково: история наказывает своих исполнителей, но бережет извлекающих пользу.

— Черти мировой истории — это тоже инструменты Бога. Но когда они завершили свое дело, он выбрасывает их в бездну.

— А не близок ли и нам облик галльской армии Цезаря? Здесь мы маршируем за Германию, там легионы Цезаря маршировали за Рим. Когда Галлия стала римской, они повернули свое копье не против города, но против властителей во главе его. Вероятно, и мы однажды, как они когда-то через Рубикон, перейдем через Мемель, зная: «Теперь жребий брошен!»

— Пусть же мы сделаем это, — произнес в заключение всадник на пегой лошади, — ведь что бы мы ни делали, мы рождены из света и призваны вернуться туда. «У всякой тьмы есть пределы», написано в книге индийской мудрости. Но свет открывается нам без границ. Если мы осознаем его, то будь мы живы или мертвы, мы неодолимы.

Из четырех молодых офицеров, которые скакали тогда светлым летом, никому не довелось вновь увидеть свою родину. Их тела лежат зарытыми где-то в по-матерински накрывшей их русской земле. То, что было неуничтожаемым в них, то, о чем они грезили и что предчувствовали, ушло вместе с ними в иной мир.