Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

«Мы прибыли на место смены лошадей, название которого я запамятовал. Это был деревянный дом, его двор загромождали довольно неказистого вида телеги и сани. В низкой комнате мужики в грязных тулупах, со светлыми бородами, красными лицами, на которых светились полярно-голубые глаза, собрались вокруг медного сосуда и пили чай, другие в это время спали на скамьях у печи. Некоторые, наиболее зябкие, даже залегли на печку» (41, 267).

Каких только проезжих не видела за свою долгую историю почтовая станция в Братовщине. Здесь останавливалась шестнадцатилетняя дочь придворного медика Соня Берс, путешествовавшая с родственниками на богомолье в Лавру летом I860 года. По дороге она вела незатейливый путевой дневник. Вероятно, никто и никогда не проявил бы интереса к этим записям, если бы не одно важное обстоятельство. Через два года Соня Берс станет женой великого человека — писателя Льва Николаевича Толстого…

Записки Сони Берс, помимо всего прочего, представляют распорядок однодневного путешествия в Троицу: выезд из Москвы ранним утром, «по холодку», перегон до Братовщины, длительный отдых здесь и вечерний перегон до Троицы.

«1860 июнь 14. Выехали мы в четыре часа утра, в дурном расположении духа и сонные. Люба и я сели в шарабан, мама на козлы, а Лизы две и Саша в телеге. Всю дорогу мы молчали и дремали. Только раз монотонность дороги прервана была хохотом в телеге, возбужденным Сашей. В Мытищах, по обыкновению, напали на нас бабы с предложениями напиться чайку под березками, в холодочке, уверяя, что нельзя не напиться мытищинской водицы.

В Братовщину мы прибыли в 9 часов утра, как и предполагали, и остановились в лучшем постоялом дворе. Только что приехали, расположились с съестными припасами и съели целый пирог с грибами в одно мгновение. Затем принесли самовар. Я стала покуда разглядывать картины, развешанные по стенам. Они изображали портрет государя и государыни и митрополита. Кроме того, были две картины с французскими надписями и две духовного содержания. Саша лежит и читает Забавный календарь. Лиза петербургская и Люба хлопочут по хозяйственной части, мама моет посуду, а Лиза наша всем мешает, блажит, просит есть и покушается украсть из мешка карамели. Напившись чаю, я и Люба отправились спрашивать у мужика, по какому случаю стоит здесь часовня. Он взошел в избу и стал рассказывать целую историю, как в 12-м году перенесли с этого места церковь на другое, как потом хотели на этом месте строить трактир, но священник и церковный староста донесли владыке, т. е. митрополиту. Владыка запретил и велел на том месте, где был престол, поставить часовню. Мы схлопотали себе купанье. Нас сведет на речку Скалду дочь хозяина, 17-летняя девушка, по поводу которой отец ее, очень словоохотливый крестьянин, вел длинный философический разговор. Как трудно выдавать дочерей замуж, как не узнаешь людей и как люди обманывают. Судил он верно и по-русски. Он говорил, что у них обычай платить отцу за жену и что отец, в свою очередь, должен давать приданое. Теперь мы пойдем отдыхать, вероятно, не заснем. Потом выкупаемся, пообедаем и поедем в 4 часа. Я всё время ждала и желала соседей. Мое желание исполнилось. Через тоненькую деревянную стенку пьют чай какие-то господа. Толстый господин, госпожа такого же объема, старушка и сухопарая, белокурая дочка. У них как-то ужасно тихо. Соседи не веселые. Я забавлялась, глядя, как они высаживались из брички. Им подставили скамейку, и они один за другим, хромая и охая, выгружались из экипажа. Мне здесь надоело, пора в дорогу. Да что-то вообще тяжело на душе. Ничто особенно не веселит, как бывало. (Нет действия без причины.) Стараешься забыться, да гадкие мысли так и лезут в голову.

Как предполагали, так и сделали. В 4 часа мы выехали из Братовщины. В телегу села Люба, я и Саша, а остальные поместились в шарабане. Дорогой мы вели довольно веселый, или, вернее сказать, приятный разговор…

Прибыли к Троице в 9 часов вечера…» (192, 471).

Переночевав в гостинице, семейство Берсов провело в Троице следующий день и около четырех часов пополудни отправилось в обратный путь. На этот раз они решили остановиться в Братовщине на ночлег. Вечерние впечатления от села сильно отличались от утренних.

«…Когда мы приехали в Братовщину, к нашим прежним хозяевам, мы созвали огромное количество мальчишек и девчонок и заставили их петь.

Много было смеху с ними, так что и меня рассмешили. Одно только жалко, что мальчишки сейчас же с деньгами, которые мы им дали, пошли играть в орлянку. Слишком рано развивается у них страсть к игре. После нас заставил их петь какой-то джентльмен, постоялец, наш сосед. Он стоит в ближайшем постоялом дворе.

После чаю мы пошли с Любой прогуливаться по дороге. Всего наглядишься в деревне. Приехал около нас, на постоялый двор, зять хозяина, совсем пьяный. Сам хозяин, также мертвецки пьяный, прохаживается около дома, бранится, шатается и болтает всякий вздор. Бабы только жалуются да плачут. А другие, постарше, так привыкли, что молчат и терпеливо сносят всё.

Сноха хозяина нашего дома говорит, что теперь редко найдешь не пьяных мужей. Что у них и кабак и трактир и что поневоле идешь, как есть поощрение. Я всё с ней говорила за воротами, на лавочке, и возилась с ее дочкой Таней, прехорошенькой, белокурой четырехлетней девочкой. Она очень умненькая и бойкая, и я всё заставляла ее говорить французские слова, что выходило очень смешно. Теперь я пойду спать, Лиза, мама, Люба и другая Лиза уже все лежат. Теперь 10 часов, а в 2 утра, или, вернее, ночи, мы выйдем. За стеной слышно храпение Саши, которому завидует мама, Люба тоже заснула. Мы себе втроем, т. е. я, Люба и Лиза петербургская, постелили на пол сена, покрыли ковром и простынями и на этом будем спать.

В Мытищах, по дороге домой, будем пить чай, а дома очутимся не прежде 8 или 9 часов утра…» (192, 473). 

Часовня, свечка, кладбище…

Считается, что Благовещенская церковь в Братовщине построена в 1808 году (66, 17). Однако в литературе встречается и другая дата: строительство началось в 1815 году (135, 456). Впрочем, если верить приведенному выше свидетельству местного крестьянина, то церковь «на новом месте» начали строить в 1812 году. Сбивчивость хронологии вполне понятна: сельские приходские церкви из-за нехватки средств обычно строились долго, с перерывами между возведением отдельных частей здания.

Силуэт белой церкви — скорее эскиз, чем оконченная картина. Он четко рисуется на возвышенности над речкой Скалбой. Старая дорога проходит рядом с церковной оградой. Это верный признак древней топографии. У дороги — похожая на пасхальный кулич часовня, где можно поставить свечку святому Сергию, прежде чем вступить на вторую половину пути к его обители.

Желая придать храму стройный вид (а может быть, выполняя волю заказчика или следуя формам прежнего храма), неизвестный архитектор воспользовался архаичной для своего времени композиционной схемой «восьмерик на четверике». Она была характерна для «московского барокко», расцвет которого приходится на конец XVII столетия. Однако присущий «московскому барокко» декор никак не вязался с классическими портиками нижнего яруса храма. Возможно, именно это противоречие и заставило строителей вообще отказаться от отделки восьмерика. В итоге храм получил довольно странный архитектурный облик. Впрочем, такая «смесь французского с нижегородским» — довольно обычное дело для провинциальных храмов времен Александра I.

Автор первого и, кажется, единственного историко-архитектурного путеводителя по Троицкой дороге М. А. Ильин о Благовещенской церкви говорит без восхищения: «Формы всех частей храма далеки от изящества, они словно вытесаны топором из огромных кусков какого-то материала непритязательным мастером, возможно, впервые взявшимся за столь ответственное дело» (66, 17).

Однако задача автора любого путеводителя отчасти сходна с задачей купца: всячески хвалить, а не бранить свой «товар». И потому Ильин спешит перейти к достоинствам храма, которые он видит в его типичности, в «обнаженности» как замысла, так и форм. Он замечает, что Благовещенская церковь может служить наглядным примером известного в истории русской архитектуры явления — так называемого «провинциального запоздания».

Увы, Ильин здесь абсолютно прав. Заурядность гораздо более типична, чем оригинальность. И «провинциальное запоздание» входит в тот милый нашему сыновнему сердцу набор нелепостей, которым украшен любой провинциальный русский город…

Внутри Благовещенской церкви — четырехстолпная трапезная с низкими сводами и высокий светлый летний храм. В трапезной устроены приделы: в честь Покрова Богородицы и во имя святителя Николая.

Стены покрыты толстым слоем масляной живописи. Росписи выполнены в 1947 году в связи с возобновлением богослужения в храме, закрытом в 1939 году (135, 456). Качество этой живописи оставляем без комментариев.