Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

И снова мы не удержимся от соблазна уйти с фарватера большой дороги в неизвестность деревень, чтобы вслед за царями и нищими пройти по настоящей, древней Троицкой дороге.

Сразу за Кощейковом узкая дорога уходит влево, в сторону деревни Талица. До секуляризации церковных вотчин в 1764 году она принадлежала одному из костромских монастырей.

Название этой деревни происходит от речки Талицы (притока Вори). В свою очередь название реки произошло от слова «тальник» — кустарник (кустарная ива, верба), растущий по берегам небольших рек, наполняющихся водой только в период таяния снега. На дорожных картах России можно найти множество селений и рек с этим названием.

В Талицах в XIX веке была почтовая станция, где можно было отдохнуть и переночевать, пообедать и сменить лошадей.

Слева от дороги на берегу Талицы возвышается большой каменный дом, выстроенный в 1870 году. Перед домом — небольшой липовый парк. Это усадьба лесоторговцев Аигиных (210, 128). Наружная отделка дома выполнена в духе эклектики, с преобладанием псевдорусского стиля.

В доме размещалась мастерская известного российского скульптора В. М. Клыкова, автора памятников маршалу Г. К. Жукову святым Кириллу и Мефодию, преподобному Сергию Радонежскому и многих других.

Гений места

Латинская пословица гласит: «Nullus enim locus sine genio est» — «Нет ни одного места без гения (духа-покровителя)». Для Талиц таким «гением места» стал монах Антоний, служивший в придорожной часовне Троицкого Стефано-Махрищского монастыря. Следуя примеру своего великого тезки преподобного Антония Печерского, он в течение девяти лет копал и в 1818 году окончил длинные пещеры в возвышающемся над дорогой холме (84, 520). Рядом с пещерой был устроен колодец. В этом труде Антонию помогал ученик — монах по имени Симеон.

Монахов-подвижников похоронили под полом часовни, в которой они служили, а выкопанные ими пещеры стали показывать богомольцам как достопримечательность. Рядом с часовней, на бойком месте, предприимчивый крестьянин устроил блинную.

Ныне все эти постройки (кроме блинной) восстановлены, при часовне живут монашки, а на лугу под березками поставлены скульптуры Сергия Радонежского и великой княгини Елизаветы Федоровны из мастерской скульптора В. М. Клыкова.

Исторический взгляд

Столь необычное занятие монаха Антония, променявшего спокойную службу при свечах и кружке с пожертвованиями на адский труд в сумраке пещеры, на постоянный риск быть заживо погребенным в рухнувшей толще земли, у современного человека не может вызвать ничего, кроме глубокого недоумения. Зачем???

Этот странный «монашеский подвиг» требует исторического и этнографического комментария. Первый состоит в указании на то, что основатели русского монашества Антоний и Феодосии Печерские поначалу жили в пещерах, выкопанных в высоком берегу Днепра. Это необычное жилище привлекало их полной тишиной и отрешенностью от внешнего мира. Здесь они могли в полной мере сосредоточиться на благочестивых размышлениях и молитве. Однако из-за быстрого роста Киево-Печерского монастыря подземный образ жизни вскоре стал невозможным для иноков. В пещере остался жить только непреклонный отшельник Антоний. Даже его ближайший ученик Феодосии Печерский уходил в пещеру для молитвы только на 40 дней Великого поста.

Климат и природные условия Руси не способствовали пещерному образу жизни. Русские монахи очень редко обращались к этой древней традиции. Исключением был знаменитый Псково-Печерский монастырь. Однако и там пещеры служили не кельями, а кладбищем для почивших иноков. На поверхности земли жили монахи и в Нижегородском Печерском монастыре.

Одним из немногих подвижников, хранивших традицию пещерного жития, и был подвизавшийся в Талицах монах Антоний — тезка и подражатель преподобного Антония Печерского. Возможно, к устройству пещеры его подтолкнуло не только желание уподобиться древним киевским святым, но и еще одно историческое воспоминание: основатель Троицкого Махрищского монастыря преподобный Стефан был воспитанником Киево-Печерской обители.

Таков исторический комментарий. Его можно дополнить комментарием этнографа. «…Жительство старцев-подвижников в пещерах весьма характерно (где не было пещер, они сами рыли себе “норки” и землянки). Именно благодаря подвижникам, пещеры становились центрами притяжения богомольцев, шедших к ним за советом и благословением в трудных и просто важных жизненных ситуациях. Характерно местоположение священных пещер у дорог, в излучинах или устьях рек…

Ритуал почитания провальных ям и пещер связан с символикой погружения в отверстие и прохождения через землю (могилу или материнское чрево). Паломники спускались в пещеры — приложиться к святым могилам, поговорить с живущим в пещере отшельником и вернуться как бы заново рожденными…» (216, 284).

Женский взгляд

На всякое явление жизни можно смотреть с самых разных точек зрения. Возможно, это многообразие и делает мир вечно молодым.

В написанных летом 1860 года записках о поездке в Троицу юной Сони Берс (в будущем — жены Л. Н. Толстого) упомянуты и талицкие достопримечательности. «Остановились у часовни, где ели блины. Мы болтали с деревенскими девушками, которые в огромном количестве окружили нас. Спрашивали, как мы приходимся сродни, есть ли между нами замужние, когда воротимся, и проводили нас с благословениями и всевозможными добрыми желаниями, говоря, что редко встретишь таких негордых господ» (192, 472).

На обратном пути любознательные барышни семейства Берс заглянули и в талицкие пещеры. «В пещерах около села Талицы мы остановились прогуляться по этим пещерам. Там сыро, холодно, какие-то низенькие своды, так что я несколько раз раскаивалась, что пошла» (192, 473).

Детский взгляд

В народной фантазии пещеры неизменно ассоциируются с демонами, разбойниками и спрятанными сокровищами. И талицкие пещеры вскоре становятся темой для страшных историй. Герои шмелевского «Богомолья» спускаются в их темные недра в сопровождении монаха-экскурсовода.

«Смотрим пещерки, со свечками. Сыро, как в погребе, и скользко. И ничего не видно. Монах говорит, что жил в горе разбойник со своей шайкой, много людей губил. И пришел монашек Антоний, и велел уходить разбойнику. А тот ударил его ножом, а нож попал в камень и сломался, по воле Господа. И испугался разбойник, и сказал: “Никогда не промахивался, по тебе только промахнулся”. И оставил его в покое. А тот монашек стал вкапываться в гору, и ушел от разбойника в глубину, и там пребывал в молитве и посте. А разбойник в тот же год растерял всю свою шайку и вернулся раз в вертеп свой, весь избитый. И узнал про сие тот монашек, и сказал разбойнику: “Покайся, завтра помрешь”. И тот покаялся. И замуровал его монашек в дальней келие, в горе, а где — неведомо. И с того просветилось место. Сорок лет прожил монашек Антоний один в горе и отошел в селения праведных. А копал девять лет, приняв такой труд для испытания плоти» (218, 102).

Филемон и Бавкида

Итак, символика пещеры, как ни смотри, напоминает о могильном мраке. Печальная, хотя и назидательная с христианской точки зрения тема. И видно, есть в Талицах что-то такое, что наводит на эти вечные мысли.

В то время, когда Карамзин совершал свое путешествие из Москвы в Троицу (1802), придорожная часовня уже стояла, но монах Антоний еще не приступал к своему подземному делу. И всё же именно здесь, в Талицах, Карамзин предается размышлениям о жизни и смерти, о благах земных и небесных.

«Маленькая деревня Талица, в 9 верстах от Братовщины, замечена мною по любопытной встрече. Я шел пешком, увидел старика с сумою и проговорил с ним долее часу. Ему около ста лет; но он едва начинает седеть и тверд на ногах, как человек лет в 50; только худо видит. Жена у него еще старее (двумя или тремя годами) и живет с ним в хижине, как Бавкида с Филемоном. У них было 12 детей, которые все померли во младенчестве. Я зашел к ним в гости. Они питаются милостынею и дома не пекут хлеба, однако ж варят щи. Муж приносит воду и дрова, а жена затопляет печь; он имеет более сил, а она лучше видит. Какая редкая судьба! жить вместе 80 лет! Может быть, на всем земном шаре нет другого супружества столь долговременного! Я хотел знать, любят ли они друг друга? — “Как не любить! муж да жена больше, чем брат да сестра”. — Боитесь ли вы смерти? — “Чего бояться? Мы, слава Богу, пожили. Смерть не беда”. — Тебе не жаль будет старушки? — “Чего жалеть! Кому-нибудь надобно умереть прежде”. — А если она переживает тебя? — “Ну что же? в свете не без добрых людей; дадут ей уголок”. Таким образом, лета служат самым лучшим приготовлением к смерти, и Натура себя оправдывает! По ее закону мы должны любить жизнь, когда она еще сильно действует в крови и в нервах; силы изнуряются, и благодетельное равнодушие заступает место сей, некогда пламенной любви; утружденный старец видит для себя в могиле место отдохновения. К удовольствию всех страстных охотников до здешнего света, заметим, что едва ли в какой-нибудь земле люди живут так долго, как у нас: не в городах, разумеется, а в деревнях. Всякий год (как известно по ведомостям разных губерний, вносимым в газеты) умирает в России множество стариков за сто лет. Вот благословение северных земель и трудолюбивой жизни! а мы нередко браним климат свой и боимся работы; хотим богатства, чтобы иметь всё без труда, то есть хотим преждевременной смерти!» (74, 342).